Юрий Никитин - Сборник "Русские идут!"
Я лучезарно им улыбнулся:
– Все-таки отбился!.. Какая мерзкая тварь верно?
Лишь сегодня я увидел хозяйку с этой рыжей шавкой. Она вывела ее на поводке, гуляла в дальнем уголке заброшенного сквера, только там сняла поводок. Думаю, что моя заслуга только в том, что тронул первый камешек. А дальше пошла лавина... те же старухи, что сидели рядом и помалкивали, сначала посочувствовали ей, сказали, что я, такой обходительный мужчина, мог бы не так грубо, но затем сказали и то, что этот визгливый лай все же раздражает жильцов. Все-таки каждый возвращается в свою квартиру, он хозяин, а не бесправный квартирант у хозяйки этой мерзкой твари... но люди терпят, не хотят ввязываться в неприятный разговор.
Я понаблюдал в окно за выгуливающей свою любимицу в одиночестве, думал зло, что все точно так же и в политике, экономике, искусстве, что есть отображение жизни, во всем, во всем... По нашей российской трусости все ждут, что если кто-то другой начнет, скажет первым, то его можно и поддержать голосами из толпы. Безымянными голосами.
После того, как Кречет разрешил местной общине мусульман устроить публичную порку своих единоверцев прямо на Манежной площади, пошли голоса, что вообще то неплохо, неплохо... Конечно, зверство, дикость, устаревшие обычаи, но зато все понятно. Как для тех, кого пороли, так и для тех, кто смотрел и примерял эту порку к себе, если напьется хоть раз как эти русские свиньи.
После того, как в Крыму расстреляли штатовский десант, во всем мире раздавались голоса, осуждавшие зверство русских. Однако столько же было и голосов, что и не оправдывали русских, но напоминали, что штатовцы их оскорбили, а в отношении с ними надо принимать во внимание такие понятия, как гордость, честь, достоинство.
И заканчивались эти статьи многозначительным напоминанием, что совсем недавно эти качества были не только у русских.
А сегодня утром тоже на своем примере, вернее, как участник, убедился, что не только в политике хватает людей, которые в своем раздражающем стремлении к полному доминированию быстро теряют чувство реальности. Хуже того, не понимают, что сами они не самые идеальные существа на свете.
Когда я с Хрюкой вышел на улицу, меня поджидал разъяренный, как кобра, сосед снизу. Типичный интеллигент, какими рисуют на карикатурах и подают в кино: в очках, бородка, взвинченный, что считается признаком легко ранимой и впечатлительной натуры. Заорал, трясясь от ярости и брызгая слюной:
– Ваша собака... ваша собака... залила мочой на мой балкон!
– Ох, – сказал я виновато, – ох, простите, пожалуйста! Это приходили дети, накормили ее на ночь арбузами... бедная, не решилась меня будить рано...
Он заорал еще яростнее:
– Ваша собака!.. Я вызову санэпидемстанцию!.. Ее заберут и умерщвлят!.. Это уже не первый раз!
Хрюка, прижав уши и поджав хвост, виновато отбежала подальше и смотрела на нас страдальческими глазами. В самом деле, два года назад случилось то же самое: накормили таранькой, она вылакала чуть ли не ведро, а под утро, не в силах терпеть, пробралась на балкон и пустила лужу. Внизу у соседа, к счастью, ничего нет, боится воров, так что лужица на кафеле была заметна.
Я сказал совсем виновато:
– Это был несчастный случай... вы уж извините, пожалуйста! За шесть лет уже второй случай, но всего лишь второй...
Его глаза за стеклами оков стали совсем бешеными. На щеках выступили пятна. Взвизгнул, распаляясь от собственной правоты:
– Я иду немедленно вызывать милицию!.. Санэпидемнадзор!
Да, он прав, ибо собаку вожу без намордника и не на привязи, как, впрочем, все мы делаем, а есть не то указ мэра, не то какая-то бумага от санитаров, что дает возможность злобным старухам набрасываться на тех собачников, которых ненавидят, и в то же время не замечать нарушений у тех, кому симпатизируют.
Нам с Хрюкой симпатизировал как весь наш дом, так и окрестные, Хрюка всем машет хвостиком и улыбается, но все же мы на птичьих правах, зависимы, мы должны улыбаться и когда улыбается, и когда не улыбается...
Сдерживая раздражение, что рвалось наружу, я сказал раздельно:
– Я вижу, что у вас уже давно не было неприятностей. Так вот я вам их обещаю. Чтобы вы научились ценить ту спокойную жизнь, которой живете.
Повернулся и, чтобы не двинуть его в рыло, пошел по ступенькам на улицу. Видимо, у меня был достаточно злой голос, так что это дерьмо даже не гавкнуло в ответ, не пообещало пожаловаться в милицию, привести санэпидстанцию, общественность, депутатов из ООН.
Когда я вернулся из Кремля, выжатый как лимон, то консьержка, которая благоволила к мирным и добропорядочным жильцам, сообщила таинственно, что у жильца, который подо мной, был обыск. Приезжали на двух машинах, все переворошили, но пока что, говорят, ничего не нашли. Пообещали следить за каждым его шагом.
Я смутно вспомнил, что жилец мне встретился недалеко от дома, от испуга едва не распластался на животе как перед китайским мандарином, раскланивался, что-то лепетал, но у меня гудела голова после тяжелейшего напряженного дня, перед глазами качались лица разъяренного Кречета, хмурого Яузова, сосредоточенного Черногорова, встревоженного Когана... и я опомнился только в своей душевой, когда холодные струи вперемешку с горячими били с такой силой, словно собирались наполнить меня водой как бурдюк.
Утром Володя как всегда излучал спокойствие и благожелательную уверенность. Такие никогда не нажмут красную кнопку запуска ракет лишь потому, что жена пересолила суп или осточертела теща.
Хрюка попробовала вовлечь в игру, попрыгать или хотя бы побегать наперегонки. Володя вежливо уклонился, и Хрюка, ничуть не обескураженная, заглянула в окно его машины, помчалась в кусты.
Я поинтересовался:
– Я понимаю, что все мои переговоры прослушиваются... Даже, когда я вроде бы на открытом воздухе. Не надо делать красивые глаза, я же понимаю. Скажи, этот вчерашний обыск у моего соседа внизу как-то связан с моим разговором с ним насчет собаки?
Володя отвел глаза, с неохотой промямлил:
– Есть слушок, что вроде бы был слушок, что у вашего соседа внизу может быть склад с оружием. Ну, прибыли какие-то странные ребята, поискали, ничего не нашли... Но кто был, непонятно. Ни милиция, ни органы, ни службы, не спецы...
Я буркнул:
– То-то его так трясет!.. Больше так не делайте. Я со своими проблемами разбираюсь сам.
Я видел хитрую улыбку. Он, наконец, вскинул чересчур честные глаза, сказал почти укоряюще:
– Так эти ж странные ребята и хотели, чтоб как можно тише!.. И все получилось. А ту базу, где вы погуляли, все еще бульдозерами растаскивают.
Я стиснул челюсти. Похоже, мне ту базу вспоминать будут долго. Хрюка носилась как дикий кабан, стоял треск. Время от времени над ровным зеленым заборчиком показывалась ее ушастая голова, бдительный зверь старался не терять меня из виду, чтобы не потеряться.
– Вернусь через четверть часа, – сказал я. – Зря ты приезжаешь там рано.
– Пустяки, – ответил он благодушно. – Я встаю рано.
– Да нет, – пояснил я. – Думаю, что и тех ребят, которые уже оттоптали мне задники, достаточно.
Теперь уже он развел руками молча, но в глазах читалось: двойная перестраховка не повредит.
По улице, мешая движению, сурово и молча шли старики с красными флагами в дряблых усталых руках. Лица всех были мрачными, брови насуплены, по сторонам смотрели враждебно, уже зная по горькому опыту, что сочувствия не дождутся.
Хрюка подошла к бровке, повиляла хвостиком, тут же кто-то крикнул нервно: «Уберите собаку!», и я сразу ощутил острую недоброжелательность к коммунистам, ибо моя Хрюка – лучшая из собак, она даже не собака, а почти человек, только лучше...
Из магазина вышли подростки с оттопыренными карманами. Один, завидя старичье с флагами, радостно заорал:
– Долой коммуняк!
– Бей жидов! – добавил второй и пояснил первому. – Все коммунисты – жиды. Недаром Гитлер их расстреливал...
Хрюка им тоже повиляла обрубком, я свистнул, она нехотя подбежала, в глазах был вопрос: чего надобно, старче?
– Домой, – сказал я. – Домой.
Пошли дворами, но перед глазами все еще двигались эти скорбные мученики с суровыми лицами. Да, это в самом деле страшно – государство победившее пролетариат и крестьянство! Ужасно и мерзко, когда кухарка берется управлять государством. Но в России все осталось только лозунгом, зато в другой стране это удалось воплотить на практике, еще как удалось!
В одной из английских колоний рабочие и крестьяне отказались платить налоги, взбунтовались, изгнали английских эксплуататоров, а себя объявили уже не англичанами, а американцами – по месту нахождения их колонии.
