Константин Рольник - Расстановка
На эти вопросы не ответит физиолог и биохимик. Лишь писатель, "инженер душ", способен понять эти сложные коллизии. Впрочем, без помощи социолога не справится и он.
Непросто вникнуть в душу земного человека, а внутренний мир жителей Мезли был на порядок сложнее. Роковое решение Янек принял внезапно, под влиянем разбушевавшейся интуиции. В нем пробудилось "шестое чувство", которое позволяло подпольщикам видеть кровь реакционеров "черной" (хотя физически цвет ее не менялся), а у Никиты Доброумова вызвало приступ рвоты при выступлении Шкуродерова. Просыпалась эта интуиция не у всех мезлян, и возникала обычно под влиянием шока.
Круговерть событий: митинг, избиение, привод в РСБ, диалог со Шкуродеровым и Подлейшиным, совет Артура, арест Наташи, предложения Зернова — вся адская катавасия последних дней — и вызвала этот шок. Янек заполучил удивительный дар внезапно, не освоившись с новой способностью, не умея управлять ей.
Он обрел способность отчетливо видеть скрытое, мгновенно уходить в транс. Ощущение времени при этом исчезало, мыслитель растворялся в окружающем, и воспринимал мир не кусочно, а как единое целое, где все связано со всем. Талант видеть больше, чем лежит на поверхности. Грозный дар!
Интуиция… Что это? В чем ее сущность? Кто владеет ею — может ухватить положение вещей, минуя рассуждения и логику. Интуиция постигает истину "одним махом", не выводя ее из других истин. Картина мира, во всей ее сложности, сразу встает перед глазами.
Но интуитивное познание не безумно. Личность в этом случае просто не осознает, какими извилистыми путями она продвигается к выводам — и воспринимает их как озарение. Промежуточные звенья не осознаются, мелькают очень быстро. Остается лишь итог. Между тем, эту скрытую цепочку можно размотать логически от начала к результату — было бы желание…
Если ограничиться событиями последних недель, то решимость Янека на самоубийство еще можно объяснить, с грехом пополам. На митинг он пошел из чувства сострадания к ограбленным пенсионерам, после избиения в полиции и беседы с Артуром — начал задумываться о силовой борьбе, будучи доставлен в РСБ ощутил себя обреченным (все рабсияне знали мрачную историю и зловещие происки этой спецслужбы), в беседе с лейтенантом юный миролюбец уже мыслил категориями "бомб", узнав об аресте возлюбленной почувствовал себя прижатым к стенке, и наконец отверг предложение Зернова уйти в подполье — понял, что у него нет на это сил и навыков. Ни одно из требований обстановки не мог он выполнить. По соображениям идейным, не мог принять предложение Подлейшина и тем спасти Наташу. Не мог принять и предложения Зернова, жить нелегально. Янек попал меж двух огней. В этой системе выхода не оставалось. Известно, что смерть — это путь наименьшего сопротивления. Жить с поддельным паспортом, бросить учебу и родных, обживаться самостоятельно в чужом деревенском доме, скрываться от полиции — все это гораздо сложнее, чем разгрызть стеклянную ампулу и одним махом разрубить все узлы.
Но и здесь возникают вопросы. Если покопаться, выход все же был: Янек мог повредить себе ногу, броситься с высоты или под автомобиль, с таким расчетом, чтобы смерти избежать — просто выйти из строя на ряд месяцев. В этих условиях шантаж РСБ терял смысл: кому нужен агент-калека? Очевидно, такого агента не вовлекут подпольщики, ценных сведений он доставить не сможет, да и чисто физически ограничен в возможностях… Такой вариант мелькал в сознании Янека, но парень его отбросил. Интуитивно выбрал убийство лейтенанта и собственную смерть.
Но почему же, почему? Ответить на это невозможно, рассматривая события последних недель в отрыве от его биографии, от дальних предпосылок.
Янек родился в 3986 году. Когда бюрократия Савейского Союза принялась растаскивать собственность и восстанавливать капитализм, бросив народу взамен отнятых социальных благ кое-какие политические свободы — малышу было пять лет. Когда, наплевав на "законность" и "демократию", расстреляли парламент — он только пошел в школу, не понимая смысла происходящей борьбы. Мировоззрение юноши начало складываться еще лет через пять. К тому времени страна уже на всех парах катилась к диктатуре. По инерции, власть еще болтала тогда о "законности" и "демократии", Однако эти принципы нарушались, и чем дальше тем больше. Как тут было не прийти к выводу: нормы закона хороши, вся беда в их нарушении чиновниками и властями. В те годы была массовой иллюзия о "правовом государстве". Янек, отзывчивый к любой несправедливости, решил стать стать правозащитником, адвокатом — для того и поступил на юридический.
Всю сознательную жизнь Янек видел только одно: стеснения, ограничения, урезания, а под конец и просто попрание ногами тех демократических норм, что по праздникам провозглашались с высоких трибун. Разноцветье партий сменилось унылым единообразием, возможность контроля граждан над ходом выборов была полностью уничтожена, выборных губернаторов сменили назначенные наместники, экономическая удавка и рейды полиции покончили с легальной оппозиционной прессой, на телевидении закрывались одна за другой острые и критические программы, власти изгоняли из эфира неугодных сатириков и телеведущих, на улицах городов воцарился произвол полиции. Неугодных журналистов, правозащитников, редакторов подстерегали убийцы, нанятые РСБ. Наконец, диктатура из области "высокой политики" вторглась и в частную жизнь каждого: обнаглевшая рабославная церковь при поддержке государства насаждала клерикальное мракобесие, что требует тотального контроля за мыслью и унификации культуры. В 4002 году в Рабсии ввели предварительную цензуру в компьютерной сети. Все СМИ, прислуживая государству, изрыгали миллионными тиражами реакционную ложь. Отныне критику властей можно было увидеть лишь в подпольных изданиях. Против оппозиции власти развернули массовые репрессии за "крайнизм". Над Рабсией все темнее сгущалась ночь реакционной диктатуры. В таких условиях рос и формировался Янек. Вся его сознательная жизнь проходила как бы в стальных тисках, которые все завинчивались и завинчивались. По мере того, как чуткий к чужой беде парень изучал нормы права, они становились все бесполезнее и бесполезнее, на них обращали все меньше и меньше внимания, перелицовывали, применяли "избирательное правосудие", и наконец полностью растоптали.
Однако Янек упрямо цеплялся за "конституционную законность". Кто не видел, как и из чего изготавливают колбасу — ест ее с аппетитом. А Янек не помнил, в силу возраста, что "священную" нынешнюю конституцию принимали под аккомпанемент танковых залпов, расстреляв законный парламент. Потому и воспринимал основной закон, как непогрешимые скрижали. Чтобы рухнули его иллюзии о "правовом государстве" и "конституционных гарантиях", Янеку понадобилось испытать на своей шкуре полицейские дубинки в участке, столкнуться с бандитским шантажом РСБ — в общем, пережить именно то, что случилось с ним в последние недели.
Но все эти события вырвали у него из под ног ту почву, которая только и связывала его с жизнью. Помимо биологического круговорота, еды и сна — у каждого есть какая-то мечта, что и отличает разумное существо от скотины. Янек мечтал защищать права униженных и угнетенных, опираясь на закон. Этому он подчинил свои силы, всю перспективу жизни. Резко отвергая идеологию правителей, Янек не интересовался и движением повстанцев: он прилежно учился на юридическом, и надеялся решать проблемы мирно, по закону. Надежды юноши рухнули в эти недели. И тут же Янек убедился, что к другой деятельности — нелегальной, боевой, единственно возможной в условиях диктатуры — он совершенно не готов. Вся его жизнь, до мелочей, была настроена по иному камертону, менять ее в основах было поздно.
Два дня назад, когда волна интуиции отхлынула, вынеся на поверхность горький итог — Янек почувствовал себя опустошенным. Ничто отныне не доставляло ему радости. Он устремлял невидящий взор на мебель, ковры, стены квартиры — и думал: "Все это не мое. В этом государстве РСБ может отобрать у меня все что угодно и в любой момент. Нет ничего моего. Так стоит ли жить в таком государстве?". Он подходил к стеллажам с юридическими трактатами и трудами по истории права, когда-то столь манящими, и с горькой усмешкой повторял: "Макулатура!". Он открывал страницы других книг: приключенческих, развлекательных — но не мог избавиться от тоски: страницы казались ему серыми и пустыми. Он отбрасывал книгу за книгой. Парень был сугубо городским жителем, любовь к природе тоже не могла стать для него отдушиной. Страстный читатель, он однако не имел склонности к писательству, и в творчестве тоже не мог найти исхода. Ничто не спасало от смертельной депрессии.
Вечером, 19-го, домой ему позвонил лейтенант Подлейшин, перенес встречу на два дня: "изменилась оперативная установка". Место оставалось прежним: сквер.
