Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)
— Я знаю, знаю, — ответил старик, втягивая голову. — Меня обманула погода Я начал вспоминать и сравнивать…
— Там, в полиции, за эти сравнения несдобровать. Ясно тебе, ублюдок? Ты что — приключений на свою задницу ищешь?
Он схватил старика за потертый лацкан, но тот оборвался, и парню пришлось ухватиться за другой. Он тряс старика и пронзительно визжал ему в лицо:
— И почему я не вытряс до сих пор из тебя душу к чертям собачьим! Давно никого не трогал, но сейчас…
Он толкнул старика. Потом еще. Потом толчки перешли в тумаки, тумаки в оплеухи, оплеухи в удары. Целый град ударов. Старик качался, словно деревцо в грозу, пытаясь ладонями прикрыться от кулаков парня, в кровь разбивавших ему лицо… Кулаки выбивали из старика память о сигаретах и леденцах, конфетах и шоколадках до тех пор, пока он не свалился. Парень еще некоторое время катал старика по земле пинками, а потом остановился и заплакал. Услышав плач, старик сжался в комок, стиснул зубы от боли и открыл глаза. Он убрал пальцы с разбитых губ и удивленно уставился на своего обидчика. Парень плакал.
— Пожалуйста, — взмолился старик.
Парень зарыдал еще громче, и слезы настоящим водопадом хлынули из его глаз.
— Не плачь, — сказал старик. — Мы не будем голодать вечно. Мы заново отстроим города. Слушай, я вовсе не стремился довести тебя до слез, хотел заставить думать. Куда мы идем, что делаем, что должны делать? Ты бил не меня. Ты хотел побить кого-то другого, а под рукой оказался я. Смотри, я уже сижу. Со мной все в порядке.
Парень перестал плакать и только моргал, глядя на старика, который окровавленными губами пытался изобразить улыбку.
— Ты… таким, как ты, нельзя шляться среди людей и делать их несчастными, — сказал парень. — Но я знаю, как заставить тебя заткнуться!
— Подожди! — старик мучительно пытался встать на колени.
Но парень с криками, как безумный, убежал из парка.
Старик ощупал свои кости, согнувшись, увидел выбитый зуб, красневший среди гравия, и печально поднял его.
— Дурак, — послышался голос.
Старик оглянулся.
Тощий человек лет сорока стоял, прислонившись к ближайшему дереву. Его усталое длинное лицо выражало некоторую заинтересованность.
— Дурак, — повторил он снова.
Старик тяжело вздохнул.
— Вы были все время рядом и даже пальцем не пошевельнули?
— Драться с одним дураком, чтобы спасти другого? Ну уж нет. — Незнакомец помог старику отряхнуться. — Я дерусь только тогда, когда мне это выгодно. Пошли. Вы пойдете ко мне домой.
Старик снова вздохнул.
— Зачем?
— Этот парень может в любую секунду вернуться с полицией. А мне не хочется потерять вас, вы товар редкостный. Я слышал про вас и уже несколько дней разыскиваю. И что же? Когда я на вас натыкаюсь, вы как раз седлаете своего конька. Что вы такого понарассказывали этому молодому человеку, что он так взбесился?
— Я рассказывал про апельсины и лимоны, про леденцы и сигареты. Уже готовился в деталях припомнить воздушные шарики, свистульки из бузины и чесалки для спины, когда он обрушил на меня небо.
— Мне почти и не хочется винить его в этом. В моей душе тоже зашевелилось что-то такое, что я и сам с удовольствием врезал бы вам. Однако идем. Слышите сирену? Быстро!
И они торопливо зашагали к другому выходу из парка.
Вино домашнего приготовления старик пил маленькими глоточками, чтобы не причинить себе боли. Пища подождет до тех пор, пока голод не пересилит боль в разбитых губах. Он смаковал, кивал головой.
— Хорошо. Премного благодарен. Очень хорошо.
Незнакомец, выведший старика из парка, сидел напротив за шатающимся обеденным столом, а его жена расставляла на застиранной скатерти потрескавшиеся, щербатые тарелки.
— Избиение, — наконец сказал муж. — И как это только произошло?
При этих словах его жена чуть не выронила тарелку.
— Успокойся, — сказал муж. — За нами никто не следил. Давай, старче, расскажи нам, почему ты ведешь себя, как святой, жаждущий претерпеть муки. Вы знамениты. Вы об этом знаете? Все вокруг слышали про вас. И многие хотели бы с вами встретиться. И я прежде всего. Я хочу понять, что вами движет. Итак?
Но старик не мог оторвать восхищенного взгляда от надтреснутой тарелки с овощами. Двадцать шесть, нет, двадцать восемь горошин! Такое невероятное количество! Он склонился над тарелкой и взглядом перебирал горошины, как молящийся перебирает свои четки. Двадцать восемь восхитительных зеленых горошин плюс несколько полосок недоваренного спагетти свидетельствовали о том, что сегодня в этой семье дела обстоят отлично. Но достаточно было перевести взгляд на треснувшие тарелки, чтобы понять, что положение давно уже более чем ужасно. Старик благоговейно взирал на пищу, как на некую сказочную жар-птицу, по неисповедимому капризу залетевшую и обосновавшуюся в этом холодном помещении, а добрые самаритяне-хозяева следили за ним, пока он не заговорил:
— Эти двадцать восемь горошин напомнили фильм, который я видел еще ребенком. Один комик — вам знакомо это слово? — в общем чудак, встретил в этом фильме в каком-то доме в полночь лунатика и…
Муж и жена тихо рассмеялись.
— Нет, это еще не шутка, простите, — извинился старик. — Лунатик усадил комика за пустой стол — ни ножей, ни вилок, ни еды.
“Кушать подано!” — сказал он.
Комик боялся, что он его убьет, и решил делать вид, что всему верит.
“Отлично!” — воскликнул он и притворился, что поедает бифштексы, овощи, десерт… Он кусал пустоту.
“Восхитительно! — говорил он, глотая воздух. — Превосходно! Э-э… теперь можно смеяться”.
Но муж и жена затихли и только смотрели на немногочисленные тарелки.
Старик покачал головой и продолжал:
— Комик, желая угодить сумасшедшему, воскликнул: “Ах, эти выдержанные в коньяке сливы! Восхитительно!”
“Сливы?! — закричал безумец, вытягивая из кармана пистолет. — Я не подавал никаких слив! Ты, видимо, с ума сошел!” И пристрелил бедного комедианта.
В наступившем молчании старик подцепил на погнутую оловянную вилку первую горошину и любовно взвесил ее в воздухе. Он уже почти поднес горошину к губам, когда…
Раздался резкий ctvk в дверь.
Послышался голос:
— Особая полиция!
Вся дрожа, но молча и быстро жена спрятала лишнюю тарелку.
Муж спокойно поднялся и провел старика к стене. С шорохом открылась потайная дверь, старик сделал шаг, и панель с тем же шорохом стала на место. Он остался в темноте, ничего не видя, но зато и сам был невидимым. Слушал, как открывают внешнюю дверь. До него приглушенно доносились возбужденные голоса. Старик ясно представлял, как входит человек из особой полиции в своей полуночно-синей униформе, с вытащенным пистолетом, входит и обозревает убогую обстановку, голые стены, пол из линолеума, от которого отражается эхо, окна со вставленными вместо стекол листами картона, весь этот хрупкий осколок цивилизации, оставленный на пустом берегу после откатившегося назад грозного приливного вала войны.
— Я ищу одного старика, — сказал усталый, но властный голос за стеной.
“Странно, — подумал старик, — даже у Закона нынче усталый голос”.
— Одежда в заплатах…
“Ну, — подумал старик, — сейчас у всех одежда залатанная”.
— Грязный. Возраст — около 80 лет…
“Но разве сейчас не все грязные, разве не все старые?” — с горечью говорил старик сам себе.
— Тот, кто выдаст его властям, получит вознаграждение — недельную норму питания, — добавил полицейский голос. — Плюс десять банок консервированных овощей и пять банок супа.
“Настоящие жестянки с яркими этикетками”, — подумал старик. Перед его мысленным взором яркими метеорами, освещая тьму, проносились вереницы всевозможных банок. “Какая чудесная награда! Не десять тысяч долларов и не двадцать тысяч, нет — пять невероятных банок настоящего, не поддельного супа и десять — целых десять! — сверкающих, блистающих, ярко раскрашенных банок с экзотическими овощами типа стручковых бобов и солнечно-золотистого маиса! Вы только подумайте! Подумайте!
Наступила долгая тишина, в которой, казалось, слышно было слабое бормотание желудков, грезящих о пище лучшей, чем разбитые иллюзии, пережитые кошмары и дурно пахнущая пропаганда — все, чем пичкали людей все эти долгие сумерки после наступления Новой Эры — Анно Домини, А.Д., что можно было также расшифровать, как Аннигиляционный День.
— Суп. Овощи, — сказал полицейский голос. — Пятнадцать отлично упакованных банок!
Дверь захлопнулась.
Тяжелые башмаки зашагали дальше по коридорам ветхого многоквартирного дома, пиная похожие на крышки гробов двери, вводя обитающие за ними живые души в искушение и заставляя их грезить наяву о жестяных банках и настоящем супе. Шаги и стуки в двери отдалялись. Наконец дверь хлопнула в последний раз.
