Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)

— Что мне делать! — закричал священник, глядя то на небеса, то на Призрака, который от его крика испуганно шарахнулся. — Что!

— Отведите свой взор. И в тот же момент я уйду.

— Только… только это?

— Пожалуйста.

Священник, дрожа, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

— О если бы этот момент продлился хотя бы час!

— Вы хотите убить меня? Если еще немного продержите меня в этом облике, моя смерть будет на вашей совести.

Священник прикусил пальцы, чувствуя, как все его тело сотрясают конвульсии горя.

— Вы… значит вы — марсианин?

— Не больше и не меньше.

— И я сделал это с вами своими мыслями.

— Вы сделали это неосознанно. Когда вы спустились с лестницы, ваши старые грезы захватили меня и преобразовали. Мои ладони все еще кровоточат от ран, нанесенных тайниками вашего сознания.

Священник в нерешительности покачал головой.

— Еще секунду… подождите…

Он впился жадным взглядом во тьму, где стоял Призрак, укрывшийся от света. Его лицо было прекрасно. А его руки… О! Они были неописуемо чудесны.

Священник кивнул. Он чувствовал безутешное горе, как человек, вернувшийся с той, настоящей, Голгофы. Но час пробил. И угли костра уже остывали на пустынном берегу озера.

— Если… если я отпущу вас…

— О, пожалуйста, прошу вас.

— Если я отпущу вас, обещаете ли вы мне…

— Что?

— Обещаете ли вы мне возвращаться?

— Возвращаться? — воскликнула фигура из тьмы.

— Раз в год — все, что я прошу, возвращаться раз в год, на это самое место, к этой купели, в это время ночи…

— Возвращаться?

— Обещайте! О я должен испытать этот момент снова. Вы не знаете, как это важно для меня! Обещайте или я не отпущу вас!

— Я…

— Ну скажите же! Поклянитесь!

— Я обещаю, — сказал бледный Призрак во тьме. — Клянусь.

— Благодарю вас, о, благодарю.

— В какой день года отныне я должен приходить?

Слезы покатились по юному лицу священника. Он с трудом вспомнил то, что хотел сказать, и произнес:

— На Пасху, о Боже, да, на Пасху, начиная со следующего года!

— Пожалуйста, не плачьте, — сказала фигура. — Я приду. Пасха, вы говорите? Мне знаком ваш календарь. Да, а теперь…

Бледная, израненная рука умоляюще поднялась.

— Я могу идти?

Священник стиснул зубы, чтобы вопль скорби не вырвался наружу.

— Да. Только сначала благословите меня.

— Вот так? — послышался голос.

И рука осторожно коснулась его чела.

— Быстро, — закричал священник, он закрыл глаза и крепко прижал руки к груди, чтобы удержать себя и не схватить гостя. — Уходите, пока я не задержал вас навеки.

Бледная рука еще раз коснулась его лба. Он услышал быстрые удаляющиеся шаги босых ног.

Дверь открылась — блеснул свет звезд. Дверь захлопнулась.

Эхо пронеслось по церкви, облетев каждый алтарь, каждый альков, взмывая вверх подобно слепому полету одинокой птицы, ищущей и находящей успокоение в апсиде. Наконец реверберация затухла, и священник возложил руки на голову, как бы успокаивая и уговаривая себя — каким нужно быть, как снова научиться дышать, успокоиться, остыть, выпрямиться…

Наконец он приковылял к двери и взялся за ручку, испытывая страстное желание распахнуть дверь настежь и выглянуть на дорогу. Она должна быть уже пуста, хотя где-нибудь вдали и можно еще было, наверное, увидеть удаляющуюся фигуру в белом. Священник не стал открывать дверь.

Он побрел в обход церкви, завершая ритуал осмотра дверей, радуясь, что у него есть занятие. Потребовалось много времени, чтобы обойти все двери. Еще больше времени надо, чтобы дождаться следующей Пасхи.

Он остановился у купели и поглядел в чистую воду, в которой не было даже слабой примеси красного. Он опустил в воду пальцы и смочил лоб, щеки, веки.

Затем медленно побрел по проходу, подошел к алтарю, упал перед ним ниц и разразился потоком слез. Звуки его горестных рыданий возносились вверх и возвращались, отраженные от потолка башни, где в звоннице висел молчащий колокол.

Он оплакивал многие вещи.

Себя.

Человека, который был здесь за секунду до этого.

Тот долгий период времени, который должен пройти, пока не разверзнутся скалы и гробница снова не опустеет.

Пока Симон, называемый Петром, снова не увидит на марсианском берегу Призрака и не почувствует себя Симоном-Петром.

Но больше всего он плакал оттого, что… никогда в своей жизни никому не сможет рассказать об этой ночи…

Рэй Дуглас Брэдбери

Направление — Чикаго-бис

Под бледным апрельским небом слабый ветерок казался последним напоминанием о прошедшей зиме. Около полудня в пустой парк забрел старик. Ноги его были замотаны в грязные, в ржавых пятнах обмотки. Волосы седые, спутанные и такая же борода. Рот, обрамленный этим клочковатым чудом, казалось, распирало от откровений.

Сначала старик оглянулся и пристально посмотрел назад, как будто потерял столько разных вещей, что не знал, с чего начать предъявление счета к этим руинам на горизонте, к этому беззубому силуэту города. Ничего не обнаружив, он заковылял дальше, пока не наткнулся на скамью, на которой сидела незнакомая женщина. Окинув ее внимательным взглядом, старик кивнул головой и сел на дальний край скамейки. На женщину он больше не глядел.

Минуты три сидел с закрытыми глазами и вспоминал. Его губы шевелились, а голова дергалась, как будто он пытался носом выдолбить в воздухе одно-единственное слово. И как только оно сформировалось в мозгу, уста его отверзлись, чтобы провозгласить это слово чистым, прекрасным голосом:

— Кофе.

Женщина коротко не то всхлипнула, не то вздохнула и оцепенела.

Старик разыгрывал пантомиму своими негнущимися пальцами.

— Повернуть ключ! Ярко-красная банка с желтыми надписями! Сжатый воздух. С-с-ш-ш-ш! Вакуумная упаковка. С-с-с-т! Как змея!

Женщина дернула головой, как будто ей влепили пощечину. Она с ужасом глядела на шевелящиеся губы старика.

— Запах! Аромат! Темно-коричневые, чудесные, жирные на ощупь бразильские зерна! Урожай нынешнего года!

Она вскочила и, шатаясь, как подстреленная, неверной походкой устремилась прочь.

Старик широко раскрыл глаза.

— Но, послушайте! Я…

Но она уже убежала.

Старик вздохнул и поплелся дальше по дорожке, пока не дошел до скамейки, где сидел какой-то парень. Парень был всецело поглощен свертыванием самокрутки, используя маленький квадратик тонкой оберточной бумаги. Вместо табака — высушенная трава. Его нервные пальцы тряслись, когда он, священнодействуя, придавливал и утаптывал траву. Свернул трубочку, схватил ее губами и раскурил, почти впадая при этом в транс. Он откинулся назад, слегка скашивая глаза, осваиваясь с неприятным вкусом во рту и странным ощущением в легких.

Старик проследил, как полуденный ветерок подхватил облачко дыма и сказал:

— “Честерфильд”.

Парень вцепился рукой в свое колено.

— “Филипп-Моррис”, — сказал старик.

Парень угрюмо пялился на него.

— “Кент”, “Пэлл-Мелл”, “Мальборо”, — продолжал старик, не глядя на парня. — Какие названия! Белые, красные, янтарные пачки, пачки зеленые, как трава, голубые, как небо, чистое золото, а наверху каждой — тонкая рубиновая полоска. Потянешь за нее, и целлофановая обертка расклеивается, ногтем открываешь крышечку — там голубой правительственный штамп об уплате налога…

— Заткнись, — сказал парень.

— Можно было купить в киосках, барах, подземных переходах…

— Заткнись!

— Зачем же так? — сказал старик. — Просто я почуял дым и подумал…

— Он подумал! — парень от злости затрясся так, что его самодельная сигарета раскрутилась и высыпалась ему на колени. — Видишь, гад, что ты наделал!

— Извини. Просто уж день сегодня такой теплый, дружеский.

— Я тебе не друг!

— Мы все теперь друзья, иначе зачем жить?

— Друзья! — фыркнул парень, бесцельно комкая истерзанную самокрутку. — Может быть, и существовали “Друзья” до 1990-го, а сейчас…

— 1990-й. Ты тогда был еще в пеленках. Тогда еще существовали конфеты “Баттерфингер” в ярко-желтой обертке, “Бэби Руф”, шоколадные “Плитки Кларка” в оранжевой бумажке. Коробки “Млечный Путь” — можно было съесть целую вселенную шоколадных звезд, комет, метеоров. Очень вкусно!

— Врешь — никогда этого не было, — парень резко встал. — Что с тобой, дед?

— Я вспоминаю лимоны и мандарины — вот что со мной. А ты помнишь апельсины?

— Тьфу, черт! Апельсины! Ты хочешь сказать, что я вру? Ты что — хочешь, чтобы мне совсем заплохело? Ты что — псих? Законов не знаешь? Знаешь, что я могу с тобой сделать, ты?

— Я знаю, знаю, — ответил старик, втягивая голову. — Меня обманула погода Я начал вспоминать и сравнивать…