Геннадий Прашкевич - Румын сделал открытие

«Во ржи, что так была густа…» У босых ног Ботаника валялась коробка с пазлом.

– Сцузати-ма, тата, – радовался румын. – Елена была бы счастлива. Бинэ, бинэ Елена. – Было так тихо, что мы с Врачом слышали каждое слово. – Авэти, тата… Враэу са кумпар… – говорил румын, присев на лавочку рядом с Ботаником. – Не остановить… Ничего не остановить… Ун милион раз, тата… Кондукатор так хотел победы… Ему помешали. Собственные дети ему мешали… Валентин ушел из семьи. Зоя сбежала. Нику пил… И мы не успели…

Он нежно погладил Ботаника по плечу:

– Мы с тобой тоже не успели… Надо было убрать церковника… Ласло Текеш, кошачьи глаза, помнишь мадьяра? Чего ждать от мадьяра? Евреи и мадьяры, вся смута от них, Кондукатор хотел их изгнать из Румынии. Мы строили великую Дакию, тата, а евреи и мадьяры пили нашу ракию и имели наших женщин. Помнишь шефа секуритате? Ну да, Юлиана. Генерал Юлиан Влада. Он самый. Кондукатор считал его настоящим другом. А он предал. И генерал Тудор Постелнику предал. Знаешь, что делал Тудор Постелнику в тот день, когда Кондукатора схватили?

– Наверное, готовил себе токану, – вполне разумно покивал Ботаник. – Он это любил. С парной телятиной. Я помню.

– А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?

– Застрелился.

– Да, тата, он предал!

– А еще добавить мелко нарезанный лук, – уже не так разумно покивал Ботаник. – Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки столового вина.

– Все предали Кондукатора! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!

– И, конечно, фригэруй, – на этот раз совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. – Подрумянить печень в коровьем масле…

– И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Слышишь, тата? Тебя не было, тебя отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! – Румын застонал, сжав голову влажными руками. – Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии. О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Черного моря. Кондукатор верил Джелу. А он скомандовал десантникам: «Стреляйте в них!» И десантники стали стрелять в Елену и Кондукатора.

– Чулама…

– Все предали. Я едва ушел. Слышишь, тата? Они перерыли весь отдел. Они смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на победу Кондукатора, да, тата. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная бумажонка! Судьбу мира, тата, вершат предатели. – Румын поднял голову и с тоской уставился на звезды. – Все сущее из илема, тата. Из смеси нейтронного газа и излучения.

У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.

Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.

«Во ржи, что так была густа…» Слабоумный светился. «Фарит колечко себе купил, – лепетал он. – Рубик Фарита послал в „Янтарь“. Только приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто, – слабоумный счастливо рассмеялся. – Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото дорожает. А потом купил бронзовое колечко. Самое дешевое, – захихикал слабоумный. – Остальное, говорит, сами возьмем».

И не выдержал: «Нику, я тоже хочу колечко».

– Будем в магазине, – разрешил румын, – выберешь себе самое толстое.

– Золотое? – обрадовался слабоумный. – Я его на пальчик надену! – он счастливо показал грязный безымянный палец. – Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, быстро все заживает, как на собаке. Вот если мне палец отстрелить, – счастливо похвастался слабоумный, – через три дня новый вырастет!

– А мы проверим, – засмеялся румын.

И негромко приказал:

– Ца плацере, тата!

Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая: «Ты что? Ты что? Мулт, не надо! Нику пошутил! Ты ведь пошутил, Нику?»

Но Ботаник уже вскинул карабин.

– Мулт!

Первая пуля попала в пазл.

На секунду мир свернулся, сверкая стенками безумного мыльного пузыря.

Банька и люди изогнулись в тошнотворной оптике «рыбьего глаза». Вспышка опалила глаза. Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты загадочным желе. Ботаник стрелял с двух шагов, в упор, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. А вторым выстрелом слабоумному срубило палец. Он завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. «Мулт! Падла!» Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: «Сам сказал, что все на тебе заживает, как на собаке. Если к субботе отстреленный палец не отрастет, Мулт тебе и другой отстрелит». И растроганно обнял Ботаника: «Сцузати-ма, тата».

Глава девятая.

«Созерцебен есть враждебен…»

Подпереть дверь баньки, когда в ней окажутся все четверо.

Увлекательная задача. В узкое окошечко не выскочишь, кирпичную печь не разберешь, бревенчатые стены не раскатаешь. Но как собрать в баньке всех одновременно? Тем более, что Ботаник париться не собирался, а стрелять он умел, мы видели.

Прячась в тени, перебежали к «тойёте».

Из круга яркого света разглядеть нас не могли.

Битое стекло. Мятая хвоя. Под передним колесом спортивная сумка.

Врач незамедлительно залез рукой в оттопыренный наружный карман. При слабых отсветах мы увидели имя: «Канат Халымов». С черно-белой фотографии какого-то временного (явно фальшивого) удостоверения пучился на нас слабоумный. «Во время кражи, – злобно просипел Врач, – необыкновенное спокойствие уживается во мне со страхом. Мое тело трусит. Стоя перед витриной ювелирной лавки, я никогда не верю, что могу что-то украсть. Зато переступив порог лавки знаю, что выйду из нее только с дорогим кольцом или в стальных наручниках». Может, Рубик действительно любил только золото, как лопотал слабоумный, но спортивная сумка была набита валютой. До самого верха. Евро, доллары, фунты. Три раза суеверно сплюнув через левое плечо, Врач ловко забросил сумку в чердачное окно ближайшего домика.

– Частная лаборатория криминалистики…

– Разве эти деньги не надо вернуть?

– Ты знаешь хозяев? – синяки вокруг глаз придавали голове Врача странное сходство с черепом. Он толкнул меня: – Сваливаем!

– Куда?

– На соседнюю базу.

– Ты знаешь дорогу?

– Я здесь все тропинки знаю.

– Тогда иди, – согласился я. – Вызовешь Роальда.

– «Созерцебен есть враждебен». Не валяй дурака, Кручинин.

– Я не могу уйти.

– Из-за Ботаника? – удивился Врач. – Кстати, это старик отвесил тебе полешком!

– Зато отстрелил палец бандиту.

– По приказу другого бандита.

Румыну нравилось нырять.

Мускулистый, смуглый, всплывал у другого берега.

Размашисто плыл назад, рывком взлетал на деревянные мостки, посылал Ботанику воздушный поцелуй. Они прекрасно понимали друг друга. Из долетавших до нас фраз можно было понять, что когда-то им не повезло: не успели убрать мадьярского церковника. Так сложилось. Не знаю, кого они имели в виду, может, какого-нибудь румынского правозащитника. А этот Нику вроде и впрямь занимался звездной астрономией. Правда, «у нас каждый четвертый был осведомителем». Афоризм Ботаника обрел смысл. Еще они вспоминали генералов Постелнику, Миля, Стэнкулеску, Мэгуряну. Видимо, не простая была компания. «Во ржи, что так была густа…» Румынию ведь раскачивали дольше, чем Германию или Польшу. Что поделаешь, мамалыга не взрывается.

Николае Чаушеску: Я буду отвечать только перед Великим Национальным собранием. Я ни о чем больше не буду говорить с вами.

Обвинитель: Мы уполномочены народом. Вы должны подписать заявление. (Голос невидимого человека за кадром: «Где?». На полях газеты красная галочка).

Николае Чаушеску: Я не собираюсь ничего подписывать…

Обвинитель (в камеру): Обратите внимание – обвиняемый отказывается подписать заявление. (Голос человека за кадром: «Где?…».) – Обвиняемый отказывается признать народную власть.

Николае Чаушеску: Ваша власть не является народной.

Обвинитель: А что вы знаете о нас? Где вы черпаете объективную информацию? (Голос человека за кадром: «Где?».)