Сергей Шведов - Пал Вавилон
В месте последования чина венчания, где священник, взяв венец, знАменует крестообразно жениха, дает ему целовать образ Спасителя и произносит: «Венчается раб Божий рабе Божией, во имя Отца и Сына и Святаго Духа… ", малорослый попик никак не мог дотянуться до лба великорослого новобрачного. Заставил его наклониться, тот сдуру наклонился так, что оба столкнулись лбами. Поп отлетел, выронил крест и грохнулся плашмя на землю, опрокинув алтарь со святыми дарами.
После чего стал заикаться и слабеть в голосе, а уже слова святого павлечтения так вообще прошептал: «…Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее… Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа».
Этот печальный выверт никого не рассмешил. Наоборот, обозлённая толпа родственников притиснулась почти вплотную к брачующимся, а копейщики уже из последних сил удерживали людей древками копий, которые у некоторых треснули пополам. Ну а потом случилось самое страшное.
Когда водоход утягивал плоты от берега, одна крохотная юница рванулась в воду с плота к причалу, увлекая за собой связанного суженого–верзилу в реку. Плавать никто из молодых не умел — как пошли камнем на дно, так и сгинули.
— Кормщик, не останавливаться! — крикнул князь Тимофей. — Засчитайте утопших в жертву нечистой силе, которой одержимы эти полоумные мамки в толпе. — Стрельцы, открыть огонь! А то безумцы на берегу передавят друг друга, а в воде перетопят стократ больше.
Оттесненные в реку вместе с копейщиками стрельцы вскинули ружья и дали беззвучный залп по толпе. Вид крови испугал и образумил осатаневших мужиков и баб. Берег вмиг опустел, все в страхе разбежались, оглашая округу истошными рыданиями. Осталась только безутешная мать утопшей юницы.
— Отлавливайте покойников из воды и складывайте перед алтарём на отпевание после глухой исповеди, — приказал князь. — Похороните сегодня же, без панихиды и поминок. Дел впереди слишком много — двадцать пять тыщ живых душ в чужие края в краткий срок переселить надобно.
— Сгинут наши кровинушки на чужбинушке! — заголосила безутешная мать. — Будь ты проклят, новый царь–антихрист Тимофей Первый!
— Они скорее сгинут тут от цинги и бескормицы в таёжных болотах на вечной мерзлоте, мать.
* * *Князь Тимофей тяжело поднялся на вершину бывшего вечевого холма и взглядом проводил последний на сегодня караван плотов с переселенцами.
Ещё весна не кончилась, а припекает на южной стороне холма, как жарким летом даже к вечеру. Пчёлы жужжат не по–сонному после зимней спячки. И пичуги в дубовой роще щебечут, как не первому теплу радуются, а в разгар лета. Князь вдохнул слабый ещё, но уже пьянящий запах первых полевых цветиков. Сорвал на ходу травинку и покусал ее для забавы. И вдруг почувствовал зверский голод.
Он не ел и не пил с самого утра, как его выхватили старые воеводы прямо из постели. Взгляд его был мутен и тяжёл, словно он ломал свою волю, заставляя себя делать то, что дОлжно, а не то, что тебе по душе. Ноги уже подёргивались коликами от усталости. Князь тяжело опустился на землю, прислонился спиной к дубу–великану и прикрыл глаза, держа травинку в зубах.
— Что, ножки уже не держат? — язвительно проскрипел над ним надорванным голоском игумен в клетке на дереве. — Измучился, видать, зло творить.
— Ага, и разгребать кучи дерьма, куда ты с высокородными народ русский мордой ткнул.
— Отольются тебе людские слёзы, Тимошка–кровопивца. Кровь людская — не водица, а ты её уже пролил. За всё господь с грешника взыщет.
— Не за тем Христос спускался на землю, чтобы власть кровососов вековечно утвердить, а чтобы совлечь с каждого из нас ветхого человека и приблизить нас к ангельскому лику — да утвердится братство людей, а не зверей лютых! Думаешь, такие, как ты, еретиков на кострах жгли? Нет, чернец, вы из ряда вон выдающихся людей и необычайных самородков изничтожали, чтобы продвижение общества к царству небесному на земле остановить. Вы истовых Христовых последователей жгли, чтобы людям и дале зверским обычаем жить, глотки друг другу рвать.
— Царство господне на небесах, а на земле князь мира сего будет властвовать до скончания веков. Потому и человек человеку — волк, а не брат. Никому не дано порядок сей нарушить. Никто ещё не покушался на переустройство общества.
— Сам–то себе не ври, чернец. Были попытки жизнеустройства по–божески и на земле, не может, чтобы не было их. Ваш звериный строй, когда начальствующие и вельможные губят чужие жизни и тянут последние жилы из подневольных, не вечен. Он тяжкими кандалами ваших законов неправедных тянет людей вниз к преисподней. Отец ваш — дьявол, вы исподтишка подталкиваете человека к греху, чтобы он изнемог в нём, а потом его же и наказУете. Дай вам полную волю, вы навсегда загубите науки, искусства, затопчете любой творческий почин, только бы вам властвовать не прекословили.
— Положено от веку, чтобы никто из смердов не выделялся из ряда вон умом и искусностью! Выделяться дозволено только богатством и родовитостью. Господь бедных нищетой за грехи ихние карает, а богатых и властных господь богатством как особой отметиной метит.
— А не печать ли это зверя, а? — усмехнулся князь, не открывая глаз.
— Раб должен всегда благословлять свою судьбу и весь свой век в поте лица трудиться на господина.
— Свободный труд свободного человека на свободной земле — вот спасительная стезя для развития общества.
— Дай чёрному люду свободу, они вместо рая ад на земле построят. Только богатые и начальствующие дают остойчивость земному бытию человека, это их тяжкое бремя власти. Бедные не умеют распорядиться богатством. Только властные и богатые умеют бедных страхом голодной смерти усмирить.
Князь не ответил. Он издалека услышал шум шагов. Открыл глаза и приметил, как на холм, путаясь в подоле подрясника, огромными шажищами взбирался бывший келарь.
— Чего тебе, заглавный думный дьяк?
— Дружинники свежую очередь переселенцев из Студенецкой волости пригнали, княже. Да только вот…
— Говори, не тяни по монастырской завычке.
— Девок у них мало для наших женихов.
— Пока караваны вернутся, к завтрему ещё одну очередь из Ледозёрска пригонят. Сыщутся там девки.
— А как не сыщутся, княже?
— Определим непарных робят в казаки. Пусть по новым землям рыщут, сами себе невест ищут. Туземки нам свежей крови вольют.
— Древлеправославные твёрдо на своём месте должны сидеть, где корень пустили, а не рыскать по новым землям, — проскрипел осипшим голосом неугомонный игумен.
— Вот сиди тут и каркай, старый ворон в клетке. А русские вернутся на прежнюю землю свою обширную между четырёх окиянов. Святу месту пусту не бывати! Всё своё вернём до последнего лоскутка пашни, как в древнем псалме поётся:
Чужой земли не надо нам ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим.
— Ну и что ты тем самым дашь этим несчастным смердам?
— Не зевотное бытование богатых, не животное выживание бедных, а служение.
— Чему?
— Богу — ради нравственного преображения. Науке — ради полезных технологий. Свободному полёту творческого измышления ради искусных изобретений и открытий.
— Искусный — это значит искусительный? Помысел — мечтание о запретном? Так кому служить ты велишь?
— Называй, как хошь, — богу ли, правде ли, совести ли, это всё одно Бог. Важно, чтобы от скотской своей природы отстали и приблизились к венцу творения — безгрешному первочеловеку.
— Служить, чтобы выслужиться?
— Служить, чтобы совлечь с общества звериное облачение, навеки позабыть угнетение и притеснение слабых заради торжества сильных семейств из столбовых книг.
— Натуру человеческую не переделать, между прочим.
— А вот этим–то мы как раз и займёмся.
Князь смело глянул не жмурясь на солнце, которое уже давно вовсю воссияло на маковке неба, чистом от облачной хмари.
— Запиши, заглавный думный дьяк… Повелеваю, отныне знак великокняжий на печати вырезать так — сияющее солнце с расходящимися лучами! Довольно темноты и пустоты. Из тьмы к свету отныне и навеки будет народ русский устремляться, а всякий порок в душе и думах гнать от себя да искусителей заморских заодно, аще некоим злыдням восхощется русских ещё раз тёмным мороком опутать.
Конец
