Сергей Шведов - Пал Вавилон
— А что взамен дашь, купец?
— Бычков и тёлочек вам на развод.
— Этого добра у нас и самих навалом.
— Э, нет. Сколько в день даёт молока у вас матка овцеватого быка?
— На хороших кормах да у хорошей хозяйки — до пяти жидких мер.
— А мои тёлочки дадут пятнадцать, как отелятся.
— Да ну!
— Вот те и ну… Но на зиму их в тёплом хлеву на соломе держать надо — морозов боятся, это не овцебыки морозостойкие. Ещё мои телочки мха не едят, им траву осоку на зиму сушить нужно по крайности, если другой нету.
— Найдём угодья сенокосные. А что ещё придашь?
— Зайцев…
— Хо! Зайцев у нас ловить — не переловить зимой и летом.
— Зайцы не простые, а маврытанские, норные. Далеко не бегают, холода боятся, под землёй от морозов прячутся, зато мясо у них белое, а не красное. Для деток самое полезное.
— Вот это дело! Детки у нас слишком часто мрут без еды нежной. Что ещё?
— Поросяток с десяток.
— Да у нас от тех кабанов спасу нет!
— Не простых поросяток, а с тёплых земель.
— Полосатых?
— Нет, гладеньких, голеньких да розовеньких, что твои младенчики.
— А чем они лучше нашенских?
— Дают сало, которое во рту маслом тает и от которого никакой мороз не страшен.
— И это дело дельное!
— Только и кормить их надо, как человеческих младенчиков — молоком и заварной мучицей.
— С молоком, купец, ещё так–сяк, а муки у нас до рождества не достаёт.
— А я вам заместо муки земляные яблоки оставлю.
— Картофь наши чернецы сажать не дозволят — дьявольский плод, табачное отродье.
— А вы им верьте, да не доверяйте. Скажите, что не для себя, а для животинки посадили.
— Всё равно не дозволят, потому что царя–антихриста Петра припомнят и всякое такое приплетут. Сажать, может, и не помешают, а вот есть чёртовы яблоки — ни в какую. Ни людям, ни скотам.
— А и не обязательно вам те земляные яблоки вкушать. Могу тайну перегонки аквавиты из картофеля поведать для памяти потомков. Зерна вам всегда недостает, а картофеля будет вдосталь для выгонки чистого спиритуса. И дрожжи научу варить из черники аль голубики. А та бурда, что остаётся после перегонки аквавиты, как раз самое питательное пойло для поросят, и теляткам тоже гоже. Этого вам чернецы не запретят, потому как сами от аквавиты не откажутся. Да и хлеб на дрожжах пышнее и во рту приятственней.
— По рукам, купец! Лекарям аквавита позарез нужна, потому как лекарствие важное. Пусть чернецы удавятся от жадности, а аквавиту лекари получат.
Ударили по рукам. Потом пошли мелкие бабские покупки, подарки и отдарки с обеих сторон. Это интересно было только посадским бабам, потому как купец отдаривался за драгоценные камни и золотые самородки кусками дивной блестящей ткани. А шёлк для северных таёжников был дороже камушков и золота.
Ну а потом — народное празднество с длинными «столами», всё как по обычаю. С бражкой из морошки и ячменным пивом, которое тут варили всего четыре раза в год из–за извечной бедности северян. Гуляли до глубокой ночи. С голодухи у всех от припасённых запретных лакомств животы распёрло с непривычки питаться сладким и нежным. Потому–то и спали беспокойно, что животы громко урчали, а у кого–то и болели от резких колик.
* * *— Вставай, купец, не мешкай! Мохнатых слонов тебе пригнали и погрузили на наши ладьи. Грузи на них свои товары и с попутным ветром уходи на веслах вниз по течению до Ледовитого моря, а там к себе на Грумант–остров. А коней своих нам оставь. Они нам нужнее. Мы тебе оленей упряжных погрузили взамен.
— А что за торопка такая?
— Народ за «столами» объелся. Теперь животами маются. Наши чернецы–мракобесы тебя отравителем объявили, а я у них и так в чернокнижниках хожу, потому как с подземельными рукомесленниками с Каменного пояса дружбу вожу. Торопись, купец, от греха подальше. А то тёмный народ с дрекольем подоспеет, сожгут мой терем вместе с тобой и мной. Да и нас не жаль — жаль, что книги древние спалят. Всю жизнь их собирал для грядущих поколений. Сам их прочитать не могу, потому что не знаю тайных технологий, а словарей толмачальных не имеем. Авось, потомки разгадают тайны древних.
— Я тебе карту мира оставлю, но прибор–путеказ мне самому нужен.
— Благодарствуй, не нужно…
— Нет, ты подумай получше!
— Не нужно.
— Но почему?
— Мои подземельные уральские умельцы твою картину мира вчера один в один сняли, да еще с твоими пояснениями. И свой прибор–путеказ за ночь наладили, не хуже твоего.
— Как, можешь мне сказать?
— Говорил же тебе — сделать они могут, а вот объяснить у них никак не получится. Нет у нас науки.
— Так ее нигде в нынешнем мире нет!
— Придется самим заводить, раз уже такой расклад. Прощаться долго не будем, до рассвета ты должен отплыть. Догнать они вас не смогут, потому как я вам все парусные ладьи с гребцами отдал. Ну, с богом!
5
Суровые бранные мужи с двуручными мечами наголо поднялись на крыльцо терема.
— Нарядчик Тимофей, сдай булаву и меч! Ты больше не властник над Большим и Малым Острогами. Святые отцы анафематствовали тебя на ночном соборе. Воеводы на военном совете разжаловала тебя в простые ратники. Все вельможные бояре согласились вычеркнуть твой род из столбовой книги. Теперь вселенское вече решит — жить тебе аль нет.
— Я греха за собою не чую.
— Ты приветил соглядатая.
— Когда у православных гостеприимство сделалось грехом?
— Вече рассудит.
Нарядчик огляделся — не спастись бегством. Крыльцо оцепила сотня копейщиков. Кольчуг и шлемов ни у кого не было, но доспех из бычьей кожи с толстой крапивной дерюгой под ним и меховой малахай, подбитый конопляной паклей — надежная защита даже от копья, а у него с собой и меча не было.
Вдали в острожном храме ударил колокольный набат.
— В самом деле вселенское вече собираете?
— А ты думал, шуткую? Сто лет не собирали веча, Тимофей Макарьевич. Повода не было. Ты его первый подал. А досе не было высокородных злодеев. Пошли с нами. Только прости, руки тебе свяжем. Длинные больно… Евфросий! — гаркнул самый старый воевода. — Вяжи преступника.
Монастырский келарь, двухметровая дылда, ухмыльнулся, скаля лошадиные зубы:
— Уж так свяжу, что не вырвется, даже когда грешная душа тело покинет.
Пришлых воевод было всего пятеро, по числу близлежащих острогов. Копейщики окружили крыльцо и выставили копья — заяц не проскачет. Сопротивляться бесполезно. Нарядчик покорно протянул руки.
— Уж больно ты, Тимофей, беспечный стал! — крякнул самый толстый и самый старый из воевод. — Почивать улёгся, а терем без охраны оставил. Ворота нараспашку. Совсем страх потерял.
— А кого мне на своей земле боятся?
— Медведи у нас в посад наведываются, волки в хлева врываются. А ты даже собак распустил гулять на ночь.
— В месяц травень трава высокая, земля прогретая. Зайцам и кабанам раздолье. Волки и медведи ими сытые. Людей не трогают.
— Мохнатые зверолюди из лесу могут жонок покрасть. Кстати, а где твои бабы дворовые? Где твои хвалёные стрельцы и казаки залётные? Где вся дружина?
— Отсыпаются после хмельной гулянки, — пожал плечами нарядчик.
— Где твои слуги, чады и домочадцы?
— Тоже с гулянки не вернулись.
— Брешешь, пёс! Все бросили хозяина, когда прознали, что тебя судом судить собрались.
Нарядчик понурил голову и без слов развёл руками — ну что тут скажешь.
— Ну, топай, что ли!
Один из копейщиков кольнул его в спину.
— Дайте хоть одеться и обуться.
Нарядчик Тимофей стоял на крыльце родового терема в холстинной ночной рубашке, босой, с непокрытой головой. Только малахитовое ожерелье на шее и такая же серьга–подвеска на ухе для переговоров на дальние расстояния.
— Нагими в этот мир приходим, нагими и уйдём. Тебе твоя рубаха заместо смертного савана станет… Ну, чего глаза веками прикрыл и губами шевелишь?
— Молюсь. С жизнью прощаюсь.
— Успеешь ещё на предсмертной исповеди. Топай на вечевые высоты!
* * *На высоком холме за острогом росла дубовая роща. Дубки посадили туземные язычники, когда тут капище ставили. За триста лет они вымахали в статные дерева. Не такие могучие и пышные, как на Югах бывают, но в округе не было краше деревьев.
Язычников давно согнали, идолов их повалили и разбили в щебень, каменную кумирницу выбросили вон, а на её месте поставили часовенку, потому как всяко место нечистое освящения требует.
Кумирню свою на этих высотах поганые выбрали не зря. Здесь была погребена сама смерть. Холм от верху до низу пронзала отвесная горная выработка — круглый колодец со стенами из рукотворного камня, а в том подземном стволе и досе покоился проржавелый военный снаряд, такой огромнущий, что повыше вековой ели будет.
