Вадим Бабенко - Черный Пеликан
«Н-да, – сказал Юлиан, глядя на меня задумчиво и покачивая головой, и прибавил бодро: – А ты совсем не изменился», – не желая как видно признавать обратное.
«Вот видишь, – легко откликнулся я, – время идет, а мы не стареем. Хоть ты, прямо скажем, какой-то стал другой. И эта бородка… Или мне кажется только?»
Ничего «другого» в нем, право, не просматривалось. Тот же взгляд, исполненный добропорядочного нахальства, те же правильные черты с несколько полноватыми щеками и волевым подбородком, наверняка привлекающим женщин, та же всегдашняя улыбчивость, что, помнится, вызывала у меня желание нагрубить без всякого повода. Только морщины наметились чуть резче, и слегка опустились углы губ – но это можно было и не заметить, а заметив, списать на усталость или недостаток сна.
Мы спокойно разглядывали друг друга, обмениваясь фразами, не значащими ничего, потом долго обсуждали скудное меню и несколько раз посылали официанта на кухню для уточнения деталей. Наконец, со всей предварительной суетой было покончено, и над столом повисло неловкое молчание. Наступало время переходить к чему-то существенному, но оба медлили с этим, предоставляя собеседнику право начать первым.
Первым начал Юлиан и сделал это довольно-таки неожиданным для меня образом. «Что ж, – проговорил он, едва заметно вздохнув, – не знаю, какие до тебя доходили сплетни, но нужно сразу сказать, чтобы покончить и забыть: да, мы живем вместе, и здесь я тоже с ней, хоть, признаться, происходит это нелегко – работу она найти не может и скучает ужасно». Он сложил руки на груди и посмотрел на меня с важным видом, готовый будто проявить и твердость, и выдержку, какое бы впечатление ни произвело на меня это известие.
«С кем это, с ней?» – спросил я рассеянно, словно размышляя о чем-то постороннем, хоть конечно же сразу понял, что речь идет о Вере и ни о ком другом. Я даже чуть было не расхохотался, вновь, как и в разговоре с Джереми, удивляясь про себя полному своему равнодушию по поводу ожившего фантома, еще недавно казавшегося столь грозным.
«Ну как, с кем, – протянул Юлиан чуть разочарованно, – Вера Гуттенбергер, неужели не помнишь?»
«Ах Гуттенбергер…» – я выпятил губы и направил взгляд куда-то в туманную даль с выражением мрачной задумчивости, наполовину ожидая, что внутри и впрямь всколыхнется что-то и обожжет, как хлыстом. Ничего не произошло, даже ни одной картинки не мелькнуло перед глазами, и я вяло закончил, разочарованный не меньше его: – «Да, теперь вспоминаю. Был у нас с ней эмоциональный эпизод. Эмоциональный, но весьма уже давний…» Тут нам очень кстати принесли вино, и мы занялись дегустацией, а когда официант ушел, я спросил Юлиана как ни в чем не бывало: – «Так она теперь с тобой? Вот умора – а как же муж?»
Юлиан, взглянув на меня недоверчиво, стал рассказывать про себя и Веру, а я лишь посматривал в ответ весело и открыто и пошучивал порой, искренне забавляясь ситуацией. Вот еще бы и ее сюда, фрау урожденную Гуттенбергер, теперь по-видимому снова ставшую фрейлин, то-то был бы полный комплект для пошловатого анекдота, а то и романа. Трое из треугольника (многоугольника, стоило бы сказать по правде) встретились в изгнании и поминают минувшие дни. Впрочем, она бы конечно же перетянула внимание на себя, нарушая хрупкий баланс, и все кончилось бы заурядной ссорой. Экая скука. А Юлиан хорош – и разглагольствует будто всерьез. Или все же притворяется?
«Да, это было тяжело – и для нее, и, признаюсь, для меня, – говорил тем временем Юлиан, доверительно подавшись вперед, – но муж исчез – то есть это она исчезла, потому что он, между нами говоря, оказался редкостной свиньей. Конечно, понять его можно: в такой-то ситуации – кому понравится? Сначала она ему про тебя – неожиданный взрыв страстей, ослепление чувством и т.п., ты и сам помнишь наверное – он и терпел себе втихомолку, а потом оказалось, что еще и одно кончиться не успело, как другое началось, – Юлиан смущенно хихикнул, – не в обиду будет сказано – дело прошлое, как ты сам заметил, что уж теперь обижаться. Тогда-то он терпение потерял и стал по-своему так бузить – то сцены ей устраивать по вечерам, обзываться там и прочее, то на разговор вызывать серьезный, в смысле значит определиться на будущее. Надоел ужасно. Ну а Вера наша…»
«Твоя, – заметил я ему аккуратно, – твоя, не наша». Фантом фантомом, но чрезмерная вольность манипуляций, даже и с его тенью, все одно коробит, как ни крути. «Ну да, – неохотно согласился Юлиан, – извиняюсь за неточность». Он отпил вина и повертел бокал в руках, будто раздумывая, стоит ли продолжать. Я ободрил его кивком, и он снова заговорил, теперь уже старательно избегая местоимений.
«Так вот, Вера, она тоже, знаешь, не железная. Как-то раз случилась у них беседа по душам, и он все ей объяснил: и кто она была, и кем он ее сделал – в общество ввел и платьев накупил, и отличать научил настоящие вещи от всякой дешевки – и на чьи деньги она живет припеваючи, позволяя себе неожиданные взрывы один за другим. Тоже прав в каком-то смысле, – Юлиан покривился, – но слушать такое никому не по душе, так что она взбрыкнула, как норовистая лошадка, и заявилась ко мне на ночь глядя, вся в слезах – все, говорит, не могу больше, что он себе позволяет, жалкий писака детских книжонок, что он может понять про чужую жизнь и чужие страсти? Да, соглашаюсь, ничего, а сам чувствую – тут-то моей свободе и конец, но не выгонять же ее назад, некрасиво как-то. Таким вот толком все и разрешилось – на другой день она перевезла вещи, и стали мы жить вместе, по обоюдному как бы решению, хоть я и не понимаю, в какой момент меня об этом спросили. Я все ждал, что супруг образумится и затребует ее назад, а там глядишь опять пойдет по-старому, но он ни в какую – ни звонков, ни писем – напереживался наверное крепко, так и не отошел. А потом вскоре завертелась эта история с командировкой – очень все хитро, с этим стажем, знаешь, новая должность может светить, а без него трудновато – ну и конечно желающих набилось больше, чем нужно, пришлось покрутиться, не упускать же, а за всем этим на личные дела и сил не осталось – пусть, думаю, идет как идет. В результате и в командировку поехал, и Веру с собой потащил – она так вцепилась, что не очень-то и оторвешь, а теперь вот на стенку лезет от скуки, потому что заняться нечем. Но это ничего – еще пару месяцев и назад, а там-то мы посмотрим, как дальше… Но ты не подумай, – воскликнул он вдруг встревоженно, – я на самом деле не жалею. Вера – она знаешь какая? Красавица и вообще… Ого-го. Ну ты сам должен помнить, чего я тебе буду…»
«Помню, помню», – поддакнул я ему великодушно, прикидывая про себя, насколько меня самого обрадовало бы внезапное вторжение любовницы, неверной моей Веры, предмета страсти истинной и жаркой. Сейчас по крайней мере я не испытывал к Юлиану никакой зависти, даже и непонятное сочувствие шевельнулось внутри, но я тут же изгнал его прочь, прикрикнув грозно – не до сочувствий, перед тобой враг. В любом случае, нужно отметить как плюс будничное окончание драмы – всегда приятно знать развязку, тем более что я вовсе не считал себя оставшимся в дураках. Интересно, как было бы раньше, если бы слухи дошли еще в столице? Впрочем, все равно, а чтобы разобраться до конца, нужно бы глянуть на фрау-фрейлин Гуттенбергер нынешними глазами. Жаль, что этого нет в моем плане.
Словно читая мои мысли, Юлиан спросил сердито: – «Ты может хочешь увидеться с ней? Так, потолковать о житье-бытье?» Я лишь покачал головой, глядя на него без улыбки. «Ну да, ну да», – покивал он понимающе и, будто удрученный собственным монологом, сморщил лоб и стал торопливо поглощать закуску. Я последовал его примеру, и какое-то время мы молчали, раздумывая каждый о своем. Юлиан, впрочем, быстро пришел в себя и стал расспрашивать теперь уже о моей личной жизни с простоватой настойчивостью друга детства, каковым он мне вовсе не являлся, и я, чтобы закрыть эту тему, сообщил ему небрежно, что конечно встречаюсь тут с весьма привлекательной девицей – с одной и той же, и уже довольно долго – но не стал вдаваться в детали, так что ему пришлось от меня отстать.
Вскоре все было съедено, и мы откинулись на спинки стульев. На улице сделалось совсем темно, наши профили отражались в оконном стекле, обесцвеченные тусклым электричеством фонарей. С кухни потянуло горелым, и пожилая дама за соседним столом тут же фыркнула возмущенно, оглядываясь по сторонам в поисках кого-нибудь из прислуги. Мы встретились с ней глазами и обменялись сочувственными гримасами.
«Что с карьерой? – поинтересовался я, вновь разворачиваясь к Юлиану, – Ты, как всегда, удачлив и перспективен?» Тот ухмыльнулся с показной скромностью и начал обстоятельный рассказ о служебных делах, нити которого я скоро потерял, даже и не пытаясь вникать в их вязкие хитросплетения. Потом нам принесли горячее – острый венгерский гуляш, приготовленный без всякой изюминки – и Юлиан ощутимо сник, словно почуяв мое пренебрежение к событиям далекой жизни, которую я оставил без сожалений, явно отыскав что-то иное взамен. Я знал, что рано или поздно он сам проявит интерес к этому иному – за тем и пришел, и не уйдет, пока не выпытает все что сможет – и ждал терпеливо, настраивая себя на трудную роль обманщика, чей обман не должен быть раскрыт. Главное было не в словах, словам всегда поверят, если произнести их как нужно, но вот именно к этому «как нужно» следовало отнестись со всей серьезностью, ибо во лжи, правдоподобной до слез, выстрел дается только один, и цель должна быть поражена в самую середину.
