Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране

— Имею представление, Сэм. Почти миллиард на контрацептивы… и больше полумиллиарда на разные патентованные приспособления.

— А, да, вы же медик.

— Временами.

— Что будет с этой отраслью, с визгливыми угрозами моралистов, когда женщина сможет зачать ребенка лишь по собственному сознательному желанию, когда она не будет подвержена болезням и ее будет заботить лишь одобрение тех, кто придерживается таких же взглядов… К тому же, вся ее ориентация настолько изменится, что она будет желать совершить любовный акт со страстью, какая и не снилась Клеопатре… А если кто-то попытается применить к ней насилие, он умрет быстрее, чем сумеет понять, что с ним произошло, — если она грокнет, что так нужно.

Когда женщины освободятся от страха, от чувства вины, и притом станут неуязвимы? Черт, фармацевтическая промышленность будет лишь одной из мелких жертв. А что будет с другими отраслями, законами, учреждениями, предрассудками и прочей ерундой?

— Не могу грокнуть всю целостность, — признал Джубал, — меня лично все это мало касается.

— Но один институт останется в неприкосновенности: институт семьи и брака.

— Да?

— Конечно. Его очистят, укрепят и сделают долговечным. Долговечным? Терпимым? Да люди будут в экстазе! Видите вон ту девушку с длинными черными волосами?

— Да, я наслаждался, глядя на эту красоту.

— Уж она-то знает, что волосы ее прекрасны, и с тех пор, как мы присоединились к церкви, она нарастила целых полтора фута. Это моя жена. Около года назад мы существовали как две цепные собаки. Она ревновала, а я был равнодушен. Мне было скучно. Черт, да оба мы друг другу осточертели, только дети держали нас вместе. Да еще ее собственнический инстинкт. Я-то был уверен: уж без скандала она меня не выпустит… и я был слишком стар, чтобы мечтать о новой женитьбе. Вот и хватал на стороне, что придется, у профессора бывает ведь множество соблазнов, правда, мало возможностей. А Руфь, молча, с горечью терпела. Ну, иногда не совсем молча… А потом мы присоединились. — Сэм радостно улыбнулся. — И я неожиданно влюбился в собственную жену. Девушка номер один!

Сэм разговаривал лишь с Джубалом, и слова его заглушал общий шум. Жена его сидела на дальнем конце стола. Подняв глаза, она четко произнесла:

— Он преувеличивает, Джубал, думаю, у меня примерно номер шесть.

— Не лезь ко мне в мысли, красотка! — крикнул ее муж. — У нас тут мужской разговор. Удели Лэрри пристальное внимание. — И кинул в жену булочкой.

Она остановила булочку на полпути и направила ее обратно.

— Я и так уже уделяю Лэрри все необходимое внимание… может, позднее. Джубал, этот грубиян не дал мне досказать. Шестое место — чудесно! Ведь пока мы не примкнули к церкви, мое имя вовсе не значилось в его списке. Уже лет двадцать, как я не могла занять и шестое место.

— Все дело в том, — спокойно продолжал Сэм, — что теперь мы — партнеры. Больше, чем раньше. И мы пришли к этому через длительное учение, завершившееся церемонией Воды и сближением с теми, кто уже прошел тот же путь. Все мы приходим к партнерству, и обычно с законными супругами. Иногда, редко, это не получается… в таком случае люди приспосабливаются — без сердечной боли, возникает более теплое, близкое отношение «разведенных» друг к другу, что в постели, что вне ее. Никаких потерь, одни приобретения. Черт, пары образуются не только между мужчиной и женщиной. Доун и Джилл, например, работают вместе, как двое акробатов.

— Х-м-м-м… а я-то думал, они обе — жены Майка.

— Не больше, чем всех нас. И чем Майк является для остальных. Майк был слишком занят и потому лишь следил за тем, чтобы поделиться со всеми. Если кого-то и можно назвать женой Майка, то уж Пэтти, хотя она тоже очень занята и их отношения более духовные, чем физические. И Майку, и Пэтти некогда, когда дело доходит до того, чтобы задать трепку постели…

Пэтти сидела еще дальше, чем Руфь, но тут она подняла глаза.

— Сэм, милый, у меня вовсе не так мало времени.

— Да? — с горечью произнес Сэм. — Единственное, что мне не нравится в нашей церкви: совершенно невозможно пообщаться приватно!

На него тут же обрушился шквал негодования со стороны женской половины братства. Все летевшие предметы он отправил назад, даже не шевельнув пальцем… и тут прямо в лицо ему влетела тарелка со спагетти — как заметил Джубал, ее швырнула Доркас.

Мгновение Сэм был похож на жертву катастрофы… потом лицо его очистилось, а вместе с ним и рубашка Джубала, на которую попали брызги от соуса.

— Не давай ей больше, Тони, она бросила свою порцию — пусть ходит голодная.

— Да в кухне еще полно, — ответил Тони. — Сэм, а спагетти тебе к лицу. И соус удался, не правда ли?

Тарелка Доркас выплыла из комнаты и вернулась полная.

— Отличный соус, — согласился Сэм. — Я попробовал — тот, что угодил мне прямо в рот. Из чего он? Или тайна?

— Полицейский рубленый, — ответил Тони.

Никто не засмеялся. Интересно, шутка ли это, подумал Джубал. И тут он вспомнил, что братья его часто улыбались, но редко смеялись — кроме того, может, из полицейских и впрямь получится недурное блюдо… Нет, вряд ли на соус пошли эти «боровы», ведь тогда вкус был бы, как от свинины, а он был уверен, что в тарелке говядина.

Джубал сменил тему:

— Больше всего мне нравится в вашей религии…

— Религии? — переспросил Сэм.

— Ну, назовем «церковью».

— Пожалуй, — согласился Сэм, — выполняет все функции церкви, квазитеология совпадает с некоторыми реально существующими религиями. Я-то кинулся сюда, потому что раньше был убежденным атеистом… а теперь я стал верховным жрецом— и сам не знаю, кто я.

— Но вы как будто упоминали, что вы — еврей?

— Да, к тому же из нескольких поколений раввинов. Вот я и пришел к атеизму. А теперь — поглядите на меня! Но Саул и моя жена Руфь по-прежнему иудеи в религиозном смысле. Нам это не мешает. Когда Руфь удалось перепрыгнуть мешавшие ей барьеры, она начала продвигаться куда быстрее меня. Она сделалась жрицей задолго до того, как я стал жрецом. Но она всегда была более духовной, чем я. Она мыслит прямо с помощью половых желез. А мне приходится до всего доходить с помощью того вещества, что находится у меня вот тут, между ушей.

— Учение, — повторил Джубал. — Именно это мне и нравится. Та вера, в которой меня воспитали, ни от кого не требовала знаний. Покайся — и ты спасен, в безопасности — в объятиях Иисуса. Может, человек так глуп, что не умеет считать овец… но тем не менее предполагается, что он относится к числу избранных Богом, и ему гарантировано вечное блаженство, потому что его «обратили в истинную веру». Может, он никогда не читал Библию и уж наверняка не знает ничего иного. А ваша церковь не приемлет «обращения в веру», насколько я грокаю…

— Вы грокаете верно.

— Человек начинает с желания учиться, а затем следует длительный период напряженного обучения. Похвально.

— Более чем похвально, — согласился Сэм. — Наши основные идеи нельзя осмыслить, не выучив языка, а учение, приводящее к такому вот рогу изобилия, от понимания, как жить без драк, до знания, как ублажить жену, вытекает из концептуальной логики… из понимания, кто вы есть, зачем вы тут, как вы тикаете… и вы начинаете вести себя соответственно. Счастье функционирует так, как функционирует существо… но по-английски получается сплошная тавтология, слова лишены смысла. А по-марсиански — это четкий набор инструкций. Я упоминал, что, когда мы пришли сюда, у меня был рак?

— Нет.

— И сам не подозревал. Майкл грокнул, отослал меня сделать рентген и прочее, чтобы я сам уверился. А потом мы поработали. Излечение «Верой». «Чудо». В клинике назвали «самопроизвольной ремиссией». Насколько я грокаю, это означает, что я выздоровел.

Джубал кивнул:

— Да, в этой профессии принято говорить туманно. Мы не знаем, почему, но иногда рак действительно исчезает.

— Ну, я-то знаю, почему мой рак исчез. К тому времени я уже начинал контролировать работу собственного тела. С помощью Майка я починил себя. А теперь я умею делать это и без помощи. Хотите послушать, как перестает биться сердце?

— Спасибо, я уже наблюдал это у Майка. Мой многоуважаемый коллега, вон тот шарлатан Нельсон не сидел бы здесь, если бы то, о чем ты говоришь, было бы «излечением верой». Полный контроль. Я грокаю.

— Извините, мы знаем, что вы все-все понимаете.

— М-м-м… Майка нельзя назвать лжецом, потому что он не лжет. Но в моем случае у него масса предрассудков.

Сэм покачал головой:

— Я ведь говорю с вами в течение всего обеда. Мне хотелось самому проверить, невзирая на то, что говорил Майк. Вы умеете грокать. Интересно, что бы вы нам поведали, если бы выучили язык?

— Ничего. Я старик, вряд ли чем могу быть полезен.