Андрей Матвеев - Третий знак киберкалипсиса
Карнавал они устроили через два года после ухода пожилого. Как раз в тот день, когда к ним пожаловал первый котоголов.
7.
Я слушаю землю. Этому меня научили год назад. Надо лечь, приложить ухо и закрыть глаза.
- Слушайте, - сказала нам тогда Старшая Мать, - и будьте внимательны! Это не просто шаги, шорохи, всхлипы и стоны: земля говорит. Когда вы научитесь понимать ее язык, то сможете заглядывать в будущее - вам понятно?
Тогда я кивнул, хотя ничего не понял. Как это, заглядывать в будущее? Ведь даже утром часто не знаешь, что произойдет вечером. Иногда мы разговариваем об этом. Белка считает, что никакого будущего нет вообще, все это выдумки. Ведь будущее - это когда не знаешь, что случится, а мы и так все знаем, по крайней мере, сама Белка знает, что с ней будет, когда она вырастет.
- Что? - спрашивает ее Димон.
Я молчу, мне это не интересно. Только хочется узнать, возьмут ее в матери света или нет. Хотя чего тут гадать, Белку слишком тянет к мужчинам, Старшая Мать не возьмет ее к себе в ученицы, и даже Монка не возьмет, хотя сама Монка ничего не решает: что ей скажут, то и делает.
Белку тянет к мужчинам, меня тянет к Белке.
Если долго слушать землю, то можно услышать свое будущее.
Мое будущее меня интересует, даже ближайшее. Например, смогу я попасть на карнавал или нет.
Земля холодная, в ней что-то гудит. Наверное, это корни устраиваются на зиму, сворачиваются в клубочки и готовятся уснуть. Через месяц выпадет снег. Ну, может, через два - это было бы слишком хорошо! Я не люблю снег, зимой приходится постоянно сидеть в жилище, а когда выбираешься на улицу, то быстро замерзаешь, не спасают даже сшитые из шкур накидки, ветер забирается внутрь, приносит с собой холод.
У некоторых старших есть странные теплые вещи, в которых не мерзнешь. Они приносят их оттуда же, откуда и ту одежду, которую нам выдают раз в год. Но этих вещей мало, и они достаются тем, кто добывает еду. Мне не положено, сны ведь можно видеть и так, сторожить бочки - тоже.
Кроме корней еще в земле живут странные существа. Старшая Мать называет их хохряками. Вроде бы на них охотятся котоголовы, только я ни разу не видел, чтобы котоголов притаскивал к жилищу какую-нибудь неведомую тварь. Бывает, они ловят птичек, любят рыбу, но кто такие хохряки - этого я не знаю до сих пор.
Старшая рассказывала, что они смахивают на кротов, только не слепые. А еще у них очень большие зубы, по четыре сверху и снизу, острые и загнутые. И длинные когти на лапах, которыми они прорывают в земле ходы. Котоголовы ловят их на закате, когда хохряки выползают из своих нор подышать свежим воздухом.
Старшая любит рассказывать всякие страшные истории. Но про мертвецов я услышал не от нее. Это Монка мне сказала, когда я спросил ее, что происходит с теми из нашего жилища, кто вдруг перестает видеть свет.
- Они умирают, - сказала тогда Монка и добавила: - И становятся мертвецами. Вот мы с тобой сейчас живые, но когда-нибудь тоже перестанем видеть свет костра и пламя, горящее в бочке. И присоединимся к ним.
- А они куда деваются? - спросил я, почему-то дрожа.
- Их зарывают в землю, - сказала Монка, - и со временем они сами становятся землей! Понял?
Вот это я действительно понял. Гораздо лучше байки о том, что, слушая землю, можно узнать свое будущее. Иногда мне кажется, что слышу я совсем другое: как глубоко внутри земли прорастают мертвецы. Хорошо, что сейчас светло, а то бы мне стало страшно. Ведь они не просто прорастают, они становятся корнями, ссохшейся и ломкой осенней травой, пожелтевшими деревьями и серо-черными камнями, которых так много вокруг.
Я вздрагиваю, котоголов презрительно смотрит на меня и потягивается. Он ничего не боится, только вот навряд ли он знает про мертвецов. А если и знает, то не скажет, махнет хвостом и побежит дальше.
По дороге, вдоль реки, пробегали хохряки…
Смешная фраза, только что пришедшая мне в голову. Я перестаю слушать землю, встаю и отправляюсь вслед за котоголовом. Лучше думать про хохряков, чем про мертвецов. Хохряк - мертвяк!
Котоголов внезапно остановился и зашипел. Я чуть не споткнулся о камень и не грохнулся плашмя на землю. Звереныш посмотрел на меня, и мне показалось, что он просит меня притихнуть, затаиться, стать тенью. Я послушно лег на землю, но уже не стал прикладывать к ней ухо, а просто распластался, как ящерица, пытающаяся стать невидимой.
И услышал шаги. Вкрадчивые, осторожные, но не женские. Более уверенные, так ходят наши мужчины-охотники, когда хотят незаметно подкрасться к зверю.
Сейчас наши мужчины должны делать маски.
А других здесь просто не может быть.
Или случилось нечто, о чем я и понятия не имею.
Из норушки, из земли, повылазят хохряки…
- Здесь! - слышу я уверенный голос.
Я знаю его. Это один из самых умелых мужчин-охотников. У него прозвище Бонза, по имени же его никто не называет, даже Старшая Мать, которая всегда предпочитает называть всех по именам, если, конечно, рядом нет чужих.
Хотя чужих у нас никогда не бывает.
- Почему здесь, Бонза? - Голос молодой, его я тоже знаю. Тоже из мужчин-охотников, прозвище у него смешное - Кирдык, он всегда, когда его о чем-нибудь спрашивают, говорит: - Кирдык пришел! - Вот и прозвали, хотя имя его мне известно - Леонид.
- Потому что сюда никто не ходит! - отвечает Бонза. Мы с котоголовом еще плотнее вжимаемся в землю.
Лучше им нас не видеть. Не нравится мне, что они здесь! Бонза с Кирдыком должны сейчас вместе со всеми готовиться к карнавалу, а они притащились туда, куда ни им, ни мне ходить нельзя.
И голоса мне их не нравятся. Что-то в них неприятное, будто змеиное. Лучше бы хохряков услышать, и то спокойнее было бы.
- Значит так, - говорит Бонза, - подождем, пока пройдут первые сутки карнавала…
- А она не догадается? - спрашивает Кирдык.
- Не догадается, - так же, по-змеиному, шипит Бонза, - она настолько во всем уверена…
Котоголов вдруг громко чихает.
У них это бывает, вылизывают свою шкурку, вылизывают, нажрутся шерсти, а потом вычихивают обратно. Громко и утробно, очень хорошо слышно.
- Эй! - громко говорит Бонза. - Кто здесь? Пошли посмотрим!
Я решаю не дожидаться, пока меня найдут и навесят оплеух, разворачиваюсь и несусь вниз, сквозь заросли ольхи и бересклета. Котоголов бежит рядом со мной. Сверху слышны крики и ругань.
Наконец я оказываюсь в самом низу распадка и останавливаюсь, долго отпыхиваясь.
По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…
Если они нас найдут, то придется плохо. И мне, и котоголову, хотя звереныш убежит, а меня они догонят. Я услышал что-то такое, чего не должен был слышать, иначе они бы не потащились совещаться сюда, в запретное место.
Мне надо возвратиться и рассказать обо всем Старшей Матери, может, она поймет, в чем дело.
И тут я понимаю, что рассказать ничего не смогу, ведь я сам тоже был в запретном месте, и мне придется отвечать на вопрос: зачем я здесь оказался?
Не могу же я сказать, что котоголов повел меня туда, где березовая роща, и для того, чтобы я напластал коры и сделал себе маску. Для карнавала, на который мне нельзя.
- Нет, - слышу я отдаленный голос Кирдыка, - я не полезу вниз, там все ноги переломаешь!
- Зверь какой-нибудь, - это уже Бонза, - может, кабан или косуля, спугнули…
Я подмигиваю котоголову. Значит, я - кабан, а он - косуля. Они нас спугнули, и мы унеслись вскачь. Так быстро, что до сих пор не могу отдышаться.
- А кто чихал? - это опять Кирдык спрашивает.
- Звери тоже чихают! - совсем уже затухающим голосом говорит Бонза, и я догадываюсь, что они уходят.
Мне тоже надо бы отсюда сваливать, но пока нельзя.
Я проверяю, на месте ли нож. Он на месте, висит на поясе.
Березовая роща рядом, ее хорошо видно в лучах дневного солнца.
Где-то там, за ней, хижина королевы карнавала.
Мне безумно хочется пройти сквозь березовую рощу и хотя бы одним глазком, да взглянуть.
Котоголов опять что-то гортанно произносит и смотрит на меня, будто о чем-то спрашивая.
- Идем, - говорю я ему, - ты знаешь, где это?
Мы проходим сквозь рощу, вокруг рослые, статные березы с уже почти опавшими листьями.
Зато под ногами все усыпано желтой листвой.
Она шуршит, на нее приятно наступать, здесь светло и совсем не страшно, совсем не так, как в лесу, что рядом с нашими холмами, где даже днем бывает темно.
- Давай сначала посмотрим? - говорю я котоголову. Тот что-то муркает в ответ.
Вроде бы спрашивает: когда начнем резать кору и делать маску?
- Потом, - отвечаю я, - если мы уж здесь оказались… В запретном месте, в неурочный час…
Слова возникают во мне сами, это не может быть котоголов, они ведь не разговаривают.
Но кто-то произносит эти слова, я плохо понимаю, что значит «неурочный», но догадываюсь, что это тот час, когда ты здесь быть не должен.
Хотя я и так уже оказался сегодня в том месте, где услышал то, что предназначалось совсем не для моих ушей. Хотел услышать будущее и услышал. Мы выходим из рощи, и я останавливаюсь.
