Джеймс Стивенс - Кувшин золота
Скоро они вышли к Горту-на-Клока-Мора, но козел не остановился. Они миновали большое дерево лепреконов, перебрались через поваленную изгородь и вышли на другое заросшее поле. Солнце светило на славу. Ни один ветерок не колыхал жесткие стебли травы. Вдали и вблизи было тихо и тепло, всеобъемлюще и торжественно покойно. Несколько легких облачков проплывало по голубому небу, такому широкому, что горизонта не охватить глазом. Пчелы гудели свою песню, и то и дело торопливо пролетала с дребезжащим звуком оса. Кроме этих звуков не было никаких других. Все выглядело таким мирным, невинным и безопасным, словно не только утро родилось недавно, но и весь мир.
Дети, все еще держась за рога своего друга, подошли к краю поля, которое здесь начинало подниматься в гору. Кругом попадались большие валуны, поросшие лишайником и мхом, а вокруг них папоротники и терновник, и в каждом углублении этих валунов росли какие-то травки, чьи маленькие крепкие корешки жадно и отчаянно цеплялись за почву глубиной едва ли больше полудюйма. Иногда эти валуны были побиты так сильно, что твердая гранитная поверхность раскалывалась на куски. В одном месте сквозь тощую растительность сурово проглядывала голая каменная стена, потрескавшаяся и старая. К этой каменной стене и подошел, танцуя, козел. В стене зияла дыра, затянутая кустами. Козел пробрался под ветвями и скрылся. Дети, недоумевая, куда он мог деваться, тоже протиснулись туда. За кустом они обнаружили высокую узкую щель, и, почесав ноги, горевшие от уколов колючек, шипов и острых лезвий травы, дети вошли в пещеру, где, как они решили, козел укрывается в холодные и сырые ночи. Пройдя вглубь несколько шагов, они увидели, что пещера вполне удобно расширяется, и тут заметили свет, а еще через мгновение уже смотрели, моргая, на бога Пана и Кэйтилин Ни Мурраху.
Кэйтилин тут же узнала их и поприветствовала:
— О, Шеймас Бег, — воскликнула она с укором, — как же ты запачкал ноги!
Иди-ка, побегай по траве. А ты, Бригид, тебе должно было бы быть стыдно за такие руки! Ну-ка, все сюда!
Каждый ребенок знает, что любая взрослая женщина имеет право умывать ребенка и кормить его; для этого и существуют взрослые, и потому Шеймас и Бригид Бег были подвергнуты мытью, для которого Кэйтилин приготовила все в одно мгновение. Когда дети были вымыты, Кэйтилин указала им на пару плоских камней у стены пещеры, велела им сесть и вести себя хорошо, что дети и сделали, уставившись на Пана с веселой серьезностью и любопытством, с которым хорошие малыши всегда смотрят на незнакомца.
Пан, возлежавший на ложе из сена, сел и так же весело глянул на детей:
— Пастушка, — спросил он, — кто эти дети?
— Это дети Философов из Койла-Дорака; их матери — Седая Женщина из Дун-Гортина и Тощая Женщина с Инис-Маграта, и это славные, бедные детишки, Господь их благослови.
— Зачем они пришли сюда?
— Спроси у них сам.
Пан, улыбнувшись, повернулся к детям:
— Зачем вы пришли сюда, детишки? — спросил он.
Дети глазами спросили друг у друга, кто из них будет отвечать, и ответил Шеймас Бег:
— Отец послал меня к вам, сэр, повидать вас и сказать, что вы поступаете нехорошо, не отпуская Кэйтилин Ни Мурраху домой.
Бригид Бег повернулась к Кэйтилин:
— Твой отец приходил к нашему отцу и говорил, что не знает, что с тобой, и что, может быть, черные вороны уже клюют твое тело.
— А что ваш отец сказал на это? — спросил Пан.
— Он сказал, чтобы мы пошли и попросили ее вернуться домой.
— Ты любишь своего отца, девочка? — спросил Пан.
Бригид Бег на мгновение задумалась.
— Не знаю, — ответила она.
— Он вообще-то не обращает на нас внимания, — встрял Шеймас Бег, поэтому мы не знаем, любим мы его или нет.
— А Кэйтилин я люблю, — сказала Бригид, — и тебя тоже.
— И я, — сказал Шеймас.
— И вы мне нравитесь, детишки, — сказал Пан. — Идите, садитесь ко мне, и поговорим.
Дети подошли к Пану и сели по обе стороны от него, а он обнял их руками.
— Дочь Мурраху, — сказал он, — нет ли в доме еды для гостей?
— Есть коврига хлеба, немного козьего молока и сыра, — ответила та и занялась приготовлениями.
— Никогда не пробовал сыра, — сказал Шеймас. — Он вкусный?
— Конечно, — ответил Пан. — Сыр, сделанный из козьего молока, весьма крепок, и его полезно есть тем, кто живет на свежем воздухе, но не тем, кто живет в домах, потому что у таких людей не бывает аппетита. Таких убогих я не люблю.
— А я люблю поесть. — сказал Шеймас.
— Я тоже. — сказал Пан. — Все хорошие люди любят поесть. Голодный человек — хороший человек, а не голодный человек — плохой человек. Лучше быть голодным, чем богатым.
Кэйтилин, поставив детям еду, села перед ними.
— Не думаю, что это верно, — сказала она. — Я всегда была голодна, и это никогда не было хорошо.
— Если бы ты всегда была сыта, это понравилось бы тебе еще меньше, ответил Пан, — потому что когда ты голодна, то живешь, а когда не голодна, то живешь только наполовину.
— Чтобы быть голодным, надо быть бедным, — ответила Кэйтилин. — Мой отец беден, и в этом нет для него ничего хорошего, а только работа с утра до ночи, и она никогда не кончится.
— Мудрому плохо быть бедным, — сказал Пан, — и плохо глупому быть богатым.
Богатый глупец не думает ни о чем другом, как первым делом укрыться в темном доме, и там он утоляет свой голод, и будет делать это до тех пор, пока его голод не умрет, а сам он не станет навроде мертвеца; но мудрец, который богат, будет бережно сохранять свой аппетит. Все, кто были богаты долгое время, или богачи от рождения, много времени проводят вне своих домов, и поэтому они всегда голодны и здоровы.
— У бедняков нет времени на мудрость. — сказала Кэйтилин.
— У них есть время на голод, — сказал Пан. — Большего я от них не прошу.
— Мой отец — очень мудрый, — сказал Шеймас Бег.
— Откуда ты это знаешь, малыш? — спросил Пан.
— Потому что он все время говорит.
— И ты всегда слушаешь?
— Нет, сэр, — сказал Шеймас. — Когда он начинает говорить, я ложусь спать.
— Очень умно поступаешь. — сказал Пан.
— И я тоже ложусь спать. — сказала Бригид.
— И ты поступаешь очень умно, дитя мое. А когда говорит ваша мать, ты тоже ложишься спать?
— О, нет, — ответила Бригид. — Если мы ложимся спать тогда, мама щиплет нас и говорит, что мы — дрянные дети.
— Думаю, ваша мама мудрая женщина. — сказал Пан. — Что ты любишь больше всего на свете, Шеймас Бег?
Мальчик подумал и ответил:
— Я не знаю, сэр.
Пан тоже задумался.
— И я не знаю, что я люблю больше всего. — сказал он. — Что ты любишь больше всего на свете, Пастушка?
Кэйтилин смотрела на него.
— Пока не знаю. — тихо отозвалась она.
— Да хранят вас боги от этого знания. — промолвил Пан.
— Почему ты так говоришь? — спросила Кэйтилин. — Человек должен разобраться во всем, а когда он в чем-нибудь разбирается, он узнает, хорошо это или плохо.
— Это начало знания, — сказал Пан, — но это не начало мудрости.
— А что есть начало мудрости?
— Беззаботность. — ответил Пан.
— А что есть конец мудрости? — спросила Кэйтилин.
— Не знаю, — ответил Пан, помолчав.
— Может быть, еще большая беззаботность? — поинтересовалась Кэйтилин.
— Не знаю. Не знаю. — отрезал Пан. — Я устал от разговоров. — И, сказав это, он отвернулся от них и лег на лежанку.
Кэйтилин быстро отправила детей за дверь пещеры и поцеловала их на прощанье.
— Пан заболел. — сказал мальчик с грустью.
— Надеюсь, он скоро поправится. — пролепетала девочка.
— Конечно, конечно. — ответила Кэйтилин и поспешила назад к своему повелителю.
КНИГА II
Путешествие Философа
Глава X
Вернувшись домой, дети рассказали Философу о своем походе. Философ подробно расспросил детей о внешности Пана, о том, как он принимал их, и о том, что он говорил в защиту своей порочности; когда же он узнал, что Пан ничего не ответил на его послание, он очень рассердился. Он попытался уговорить жену предпринять еще одно посольство, напирая на свое отвращение и презрение к этому богу, но Тощая Женщина ответила, что она — уважаемая женщина, что если ее уже лишили мудрости, то она не желает теперь лишиться также и доброго имени, что мужья всегда чего только не сделают, чтобы опорочить репутацию своих жен, и что хоть она и вышла замуж за глупца, она из-за этого еще не окончательно потеряла уважение к себе. Философ указал, что ее возраст, внешность и язык вполне гарантируют ей неуязвимость и против происков Пана, и против злословия, и что он не имеет в этом деле никакого личного интереса, за исключением научного, а также кроме добрососедского желания помочь Михаулу МакМурраху в его трудностях; но все эти соображения жена его назвала хитрыми и злодейскими уловками, обычными для всех мужей.