Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый - Ларри Ян Леопольдович
— Вчера прошли?
— Вчера. На Белорецк прошли. А до них — три полка.
— Странно.
Военрук отвел пастуха в сторону. Они о чем-то начали говорить вполголоса. К ним подошли Акулов и Гусев.
— Это можно! — долетел до нас голос пастуха. Надвинув фуражку еще глубже, до самого носа, он сунул руку дощечкой командирам.
* * *Пастух ушел. Прислушиваясь к хлопанью кнута и унылому звону колокольцов, мы стояли на опушке леса, провожая глазами стадо.
— Напрасно я его! — почесал в затылке Утиный нос. Красногвардейцы промолчали.
* * *Собрав отряды, Акулов сказал:
— Слышали?
— Ну?
— Нужно обсудить вопрос. Выходит, мы позади фронта остались. Задача какая? Задача теперь держаться на Лысьву и в случае чего пробиваться. Понятно? Но, товарищи, пробиться-то можно, а только с шамовкой совсем дело дрянь. Первая наша задача — достать шамовку. Эту задачу совместно разобрать надо.
Акулов сел на поваленную буреломом сосну.
— Кто какие предложения имеет?
Красногвардейцы начали переглядываться.
— Ну! Не стесняйтесь. Говори, кто что надумал.
— Я! — поднял руку бородатый белохлыновец.
— Говори!
— Предлагаю поделить оставшиеся консервы и установить норму. Банку на три дня.
— Я против! — закричал Коновалов. — Я предлагаю консервы оставить для раненых.
— Осталось мало! Всем так и так не хватит.
— Всем не хватит! — сказал Кононов. — А помимо всего — мы должны подойти проблемно. Здоровый интеллект может обойтись, а раненому невозможно. Для освещения проблемы могу добавить, что с научной целью один американский медик прожил без пищи сорок дней.
— Цыган сорок дней коня приучал. А что вышло?
Выступил вперед парнишка.
— Говори!
— По-моему… лошадей можно сшамать.
Но тут вступились кавалеристы:
— Ловкий какой!
— Ты бы еще пулеметы сшамал!
— А воевать с чем?
Парнишка скис:
— Не про всех говорю. Одну-две хотя бы…
— Бро-ось!
— Лакомый какой!
— Не из татар он?
— Не давать лошадей!
— Товарищи, — закричал военрук, — есть другой выход… Пастух говорит, что в деревне большой обоз с фуражом и продуктами. Если ночью подойти огородами, можно захватить все это шутя. Дня на три, на четыре хватит, а через три-четыре дня пробьемся к своим. До них не больше как сто, сто пятьдесят верст.
— Сколько их в деревне?
— Да хватит нам… Считайте, что половина будет спать, примите к сведению, что они не подозревают о нашем присутствии, и…
— Пастуха зачем отпустили? Брякнет еще!
— Пастух обещал разузнать, где у них пулеметы, где командиры остановились и где стоят часовые. Пастух придет еще.
— Придет ли? Харламов-то сдуру покровянил его. Смотри, не предал бы пастух.
— В жизни все бывает, — крякнул Утиный нос, — однако наш брат не считается с пустяками. Сам сказал: за красных. Из-за плюхи не станет белым.
После споров красногвардейцы приняли предложение военрука.
* * *Красногвардейцы лежат в густой, прохладной траве и лениво перебрасываются словами.
— Пастух выдаст — беда! — сплевывает Агеев.
— Не выдаст! — говорит Евдоха.
— Ручаешься?
— Не ручаюсь хотя, но не должно, чтобы выдал…
— Этот стервец ведь как заехал ему. Тоже не очень вкусно, поди. Эх, руки ж у людей!
— Мы не обидчивые до своих, а в горячке все возможно. Лес рубим, щепой возможно своего царапнуть.
— Посмотрим, посмотрим!
К вечеру пришел пастух.
— Видал?
Мы отыскиваем Утиный нос и заставляем его извиниться. Красный от стыда Утиный нос подходит к пастуху:
— Ты, брат, того… А? Ты извини… Погорячился.
Пастух угрюмо глядит на него и машет рукой:
— А ну тебя к едреной бабушке. Шубу мне шить с твоего извиненья?
— Ну вдарь. На, — подставляет лицо Утиный нос.
— Ладно уж.
— Вдарь ты его, — советует Степка, — все легче тебе будет.
— Пошел он!..
* * *Ночь.
Оставив коней и повозки, мы ползем по мокрой росной траве. Шуршанье ночных трав, глухой шум и прерывистое дыханье катится по буграм и овражкам.
Впереди — черная изгородь. Мы осторожно проползаем под изгородью. С боков слышится легкий треск. Прижимаемся к холодной земле. Шум стихает. Проходит несколько минут. Цепь ползет дальше.
Около амбара мы поднимаемся. Вытягиваем шеи. Напрягая зренье, я различаю в черной мгле неясные очертания крестьянской избы.
Где-то залаяли собаки.
— У, дьявол! — шепчет сердитый голос.
— Айда, братва!
Спотыкаясь, бежим к избе.
— Стой!
Мы прижимаемся к стенам. Сердце неистово колотится под шинелью. Тело трясется не то от волнения, не то от сырости. Дышать становится трудно. Хочется сделать глубокий выдох. Вдруг из темноты вырывается захлебывающийся собачий лай. Пес бросается под ноги, остервенело хватая полы шинелей. Несколько человек падают на землю. Собака хрипит, взвизгнув, умолкает. Сдерживая дыханье, мы прислушиваемся. Собаки лают во всех концах деревни. Мы слышим скрип дверей. В сенях шаркают ноги. Мы прижимаемся к стене. Дверь открывается. Из мутной черной мглы выплывает белое пятно. Мы бросаемся к пятну.
— Не орать!
Мы вваливаемся в темные сени.
Глава XXVIII
Рассвет нас застает в лесу. Окруженные конными дозорами, мы идем, продираясь сквозь чащу. От бессонной ночи лица красногвардейцев серы, глаза затянуты красными жилами. Не останавливаясь, мы вскрываем на ходу банки консервов и, царапая руки о жесть, запускаем пальцы в холодное мясо.
— Разогреть бы, — вздыхает кочегар.
— Что?
— Разогреть бы, говорю.
— А-а!
Разговор не клеится.
* * *К вечеру мы выкопали братскую могилу для умерших от ран. Двадцать восемь бойцов остались в тальнике. На песчаный холм мы положили двадцать восемь фуражек и все наши выцветшие красные ленты.
* * *Три дня идем мы. Но лесу нет конца и края. По дороге мы оставляем могилы. На четвертый день Кононов бросает одиннадцать двуколок в овраг.
— Все!
Одиннадцать пехотинцев образуют конную разведку.
* * *Семь дней.
Мы еще держимся, но лошади начинают падать. Столетняя хвоя устилает землю плотным, мягким ковром. Мы кормим лошадей молодыми побегами ельника.
Едят.
* * *Потеряли счет дням. Мы идем и днем и ночью, но кажется, мы топчемся на одном месте, а мимо проплывают скрипучие сосны, зеленые тальники, угрюмые топкие болота.
Консервы давно кончились. Третий день мы питаемся кониной без соли. От непривычки почти у всех — расстройство желудка.
Амбу съели. Я иду пешком.
* * *Красногвардеец Мелехов угрожает Акулову винтовкой:
— Командир тоже! Где консервы, сволочь?
— Дура-ак! — кричит Акулов.
Мелехов стреляет. С головы Акулова летит фуражка. Мелехов вскидывает винтовку. К нему подскакивает Евдоха. Бьет штыком в шею.
— Гад! — вытирает Евдоха полою шинели штык.
Мы молча шагаем мимо трупа Мелехова. Акулов поднимает с земли фуражку.
* * *Я в головном дозоре. В просветах леса сквозит голубое небо.
— Конец лесу! Коне-е-ец!
Взволнованные, мы бежим, обгоняя друг друга. Добежав до опушки леса, мы останавливаемся, тяжело переводя дух. В ушах звенит. Сердце колотится так сильно, что кажется: не выдержит оно, разлетится на тысячи кусков.
Мы выходим на дорогу. Волков идет через дорогу в сторону кустарника, за которым лежит поле. Неожиданно мы слышим резкий голос:
— Эй! Сто-ой!
Повернув головы, мы видим идущий на рысях отряд казаков. Передовой скачет к нам, размахивая нагайкой.
— Сто-ой!
Нас отделяет не более пятидесяти шагов.
Мы вскидываем винтовки.
