Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый - Ларри Ян Леопольдович

— Чудаки вы, братцы. Как же мы можем отдать вам паровоз? Мы ж его, может, с кровью выдрали у гайдамаков, а вы — отдай. Да и куда вам? Все равно отнимут у вас дорогой! Народ теперь — жулик. Разинь рот-то, так он у тебя не то что паровоз, а весь состав под сиденье приспособит.

Мы были бессильны.

— Вот те и власть!

— Власть рабочего, а право солдатское.

Да так оно и было, пожалуй. Двенадцатимиллионная армия катилась сокрушающей лавой с фронта, никого не признавая, ничего не желая слушать. Чуть слово против, и от станции оставался пепел. Обалдевшая от ужасов войны вольница неслась по России с собственными паровозами, с неписаными законами, ломая все на пути.

Бесчинства, грабежи, налеты стали скучными буднями.

— Вчера тридцать семейств вырезали! — вопили в городе.

— Среди белого дня на главной улице двух прохожих ограбили.

Попытки обезоружить солдат наталкивались на яростное сопротивление. Вооруженные до зубов, обученные военному делу, солдаты шутя могли разогнать красногвардейцев, не умеющих даже стрелять как следует.

— Вы… Вы виноваты! — кричали на митингах меньшевики и эсеры.

— А ну вас к дьяволу! И без вас тошно. Чем кричать, взяли бы да помогли.

Но меньшевики и эсеры умели только разжигать страсти. Как и все обыватели, они занимались беспредметным «критиканством», тормозили работу, срывали все наши начинания. Когда мы решили обезоруживать по ночам проезжающие эшелоны, они вынесли протест.

— Вы не имеете права, — кричали они, — солдаты разнесут город.

— Ну, так посоветуйте.

— Вы власть, вы должны авторитетом воздействовать. А если вас не хотят слушать, — вы банкроты. Вы должны уйти.

— Это ваша забота! Вы теперь власть. Думали шуточки шутить…

То, что власть наша, мы прекрасно понимали, но достался-то нам драный тришкин кафтан. Куда ни взглянешь — всюду нехватки. Пустые магазины, голод, отсутствие сырья. В городе саботаж. По ночам — стрельба, крики ограбляемых, треск заборов, разбираемых на топливо. А тут еще генералы, дьяволы, навязались, наступают где-то… Надо сколачивать отряды Красной гвардии, одеть и обуть их, а затем найти паровоз и вагоны для их отправки.

Башка идет кругом.

Но губошлепством заниматься некогда.

— Ничего. В новой квартире всегда беспорядок, пока вещи по местам не расставишь.

Спим «впритычку». Где ткнулся, там и заснул. Едим на ходу. Отец носит кашу в кармане.

— Ух, делов завернули, — жмурится отец и убегает.

С солдатами дело налаживается.

Вчера отец рассказывал, как он и какая-то девица партийного звания обезоружили целый эшелон.

— Ничего. Народ смирный, — говорит отец, — хорошие ребята.

— Как же ты это… воевал с ними?

— Очень даже просто. Пришли мы с барышней. Она, говоря по совести, и настропалила меня. Давайте, говорит, товарищ, попробуем. Что ж, можно, говорю, отчего не попробовать. Ну, пришли. Барышня говорит: выступайте. Ну, выступил, конечно. Так и так, говорю, товарищи. Поскольку вы все вооруженные, нельзя ли просить сделать одолжение генералов пощипать немного. Это, говорят, ты, дядя, брось. Мы, говорят, баб своих сколько времени не щипали, а баба — она вкуснее любого генерала, даже при орденах который. А я будто дурачок. Что ж, говорю, баба полезное существо. Щиплите себе на здоровье, но в таком случае нельзя ли попросить оружьица у вас. Мы в таком разе сами генералов почешем. Тут пошел раздор между ними. Кто дать, кто не дать. Однако нашлись партейные среди них, и мне это моментом дело обтяпали. Девица, которая была со мной, так и говорит Зорину на меня: урожденный, говорит, оратор… Во, балда! Видал, какой у тебя отец. Урожденный оратор. Я, брат, и завтра пойду.

Эсеры бросили в театре во время митинга бомбу.

— Ну и гады ж, — возмущаются рабочие, — ну и стервячья порода. И так голова кругом идет, а эти подлюки с бомбами.

Прихлопнули все газеты, дующие в буржуйскую дудку. Гимназисты в знак протеста объявили забастовку.

Было занятно.

Говорят, что беда не ходит в одиночку.

Рыжий гимназист в очках, всегда выступавший на митингах, объявил Кушнаревку «Свободной Элладой». Район захватили анархисты и на перекрестках повесили черные флаги. Стащив где-то броневой автомобиль, рыжий гимназист разъезжает по городу под черным флагом и разбрасывает листовки с разной печатной чушью.

Впрочем, броневик у гимназиста отняли какие-то пьяные парни и устроили на главной улице бесплатное катанье. А когда бензин кончился, броневик бросили посреди улицы. Отряд красногвардейцев уволок его на веревках во двор совета.

На другой день гимназист объявил безвластие. На главную улицу вышло около сотни анархистов, одетых в черные кожаные куртки, с револьверами и карабинами в руках.

Распевая во все горло какой-то марш, они прошли несколько раз взад и вперед по главной улице и остановились перед советом. На балконе появился товарищ Зорин. Он устало смотрел на анархистов и чего-то ждал. Гимназист выскочил вперед и крикнул:

— Да здравствует анархия!

Зорин поклонился.

Анархисты заорали:

— Ур-р-ра!

— Мне передали, — громко сказал товарищ Зорин, — что отряд истинных революционеров-анархистов изъявил желание раздавить гидру контрреволюции — генерала Дутова.

Анархисты начали переглядываться.

— Конечно, — продолжал Зорин, — желание это вполне законное. Пока мы не раздавим последышей монархии, — революция в опасности. Совет приветствует ваше мужественное решение. Идите, товарищи. Никто не смеет насиловать вашу волю. Ни запрещать ни разрешать вам, анархистам, мы не можем.

Впоследствии товарищ Зорин говорил:

— Никогда не подозревал, что они такие болваны. Думал, придется красногвардейцев будить… И откуда это они пистолетов себе набрали…

Анархисты, во главе с рыжим гимназистом, реквизировали в городе весь одеколон и, перепившись, укатили куда-то, угнав выпущенный из ремонта паровоз.

Глава XII

Мне шестнадцать лет, и мир лежит передо мною как одна дорога.

Это ничего, что голодно. Неважно, что вокруг груда дымящихся развалин. У нас есть песня и в этой песне — хорошие, крепкие слова:

Солдаты бросили фронт. Немцы идут следом, занимая одну губернию за другой. Это злит.

— Какая ж сознательность у них козья? — возмущается Финогенов. — Видят ведь: устал народ от войны. Неужели понять нельзя?

— А им что?

— Как что? Мы им пример показали, пущай и они бросают к чертовой матери…

Евдоха кипятится, будто самовар, набитый горячими углями.

— Встал бы я да закричал им: «Немцы вы дорогие, что это вы, братцы, делаете, сукины вы дети?!..»

Завод опять остановился. Дядя Вася ходит мрачный и каждый день ссорится с отцом.

— Выходит, правы все-таки меньшевики, — заводит разговор дядя Вася.

Отец незлобиво отмахивается:

— А, брось… Меньшевики да меньшевики. А что меньшевики? Стало быть, меньше их.

— Ты ж пробка! — кричит дядя Вася. — Ты и разбираться-то не можешь в партиях.

— Ну, это уж ты брось! — сердится отец. — Был пробкой, да сплыл.

— А в чем разница, знаешь?

— И знать не хочу, — упрямо говорит отец, — я свое знаю, больше знать ничего не желаю. Ты бы, Вася, бросал своих меньшевиков. А? Пробка ты, пробка!

— Брось, Вася, бро-ось. Я, брат, во всех партиях побывал, все программы насквозь вижу.

— И ни черта ты не знаешь. Немцы-то идут.

— Пойдут да перестанут. Увидят мирный народ и образумятся. Мы ихнего не хотим, и они нашего не тронут.

— А вот трогают.

— Ну-к, что ж… Будут напирать здорово, так мы и в морду сумеем.