Новый круг Лавкрафта - Майерс Гари
Я, как уже понял внимательный читатель этих сбивчивых строк, едва держался на ногах, сотрясаясь от отвращения и брезгливости всякий раз, когда очередное название оскверняло мой взор. Душевных сил моих не хватило на то, чтобы выдернуть их из тесных рядов громоздившихся на бесконечных полках книг, наполнявших шкафы в этой погруженной во мрак комнате. Глаза мои, повинуясь некоему противоестественному стремлению, не могли оторваться от созерцания полок, каждая из которых открывала потрясенному зрению новый, доселе невиданный ужас, очередной исполненный изощренных кощунств экземпляр.
Дрожа от страха, я увидел издание безмерно жуткой, нечестивой повести о похождениях чуждой всему живому формы жизни, поистине адскую хронику поползновений таящегося в заповедных чащобах ужаса — «Винни Пух». Рядом с ним невинно стоял отвратительный и жуткий сборник легенд и преданий, перед которыми в страхе отступают ужасы ночи, поистине дьявольский сборник нездешних фантомов, чудовищный, терзающий уже одним названием душу том «Басен Эзопа». И, наконец — о мой бедный разум! он уже скатывался в разверзающуюся пропасть безумия! — я заставил себя поднять глаза на зловещий фолиант, стоявший последним на изъеденной червями полке — труд невыразимо мерзостный, соперничающий в своей чудовищности с порождениями адских и извращенных демонических разумов, кощунственно изблеванный из самых глубин преисподней, не подлежащий именованию вслух — знайте, перо мое содрогается, пока я вывожу повергающие меня в смятение буквы, складывающиеся в истинное число зверя — «Сила позитивного мышления»!
Измученный бесплодной борьбой с собственным разумом, призывавшим меня немедленно подняться и покинуть чертоги мрака, я попытался придать лицу спокойное выражение и тем отвратить от себя подозрения хозяина, наверняка уже догадывавшегося, что я прозрел его истинное обличие служителя тьмы. Однако не успела гримаса отвращения и ужаса сойти с моего лица, как случилось нечто новое и еще более ужасное. Сердце мое зависло в пустоте и едва не перестало биться от ужаса, когда я увидел: засов на двери библиотеки (а была ли это дверь?..) поднимается сам по себе — и, наверняка, чьей-то невидимой рукой!
Я вжался в подушки невыразимо отвратительного кресла, в которое меня усадили незадолго перед этим. Цепенящий страх охватил меня. Парализованный ужасом мозг лихорадочно пытался отыскать объяснение подавляющего таинственностью феномена, который я засвидетельствовал собственными глазами: некая здравая, несомненно рациональная и физическая сила сумела приподнять дверной засов, никак себя не проявляя для зрения! Мой ум готов был вскипеть, в то время как тело оцепенело, и я лишь беспомощно наблюдал, как засов поднялся до крайнего положения, а дверь медленно отворилась.
На пороге, скрытое в тени, стояло некое существо, и в первый раз за весь этот нескончаемый и унылый вечер я был поражен дьявольской искушенностью хозяина замка. Призраки, без сомнения, находившиеся в темной комнате, никак себя не проявили! О, мой Амфитрион был слишком коварен для открытой атаки! О нет, засов подняло существо из тени, ныне застывшее на пороге, с холодной расчетливостью желавшее заставить меня поверить в то, что сумрачный покой поистине есть обиталище адских духов, а затем мановением руки развеять эту иллюзию, внушив мне ложное чувство безопасности! Но нет, нет — я был слишком умен, чтобы поддаться на эту уловку! Духи бездны рядом — я окончательно убедился в этом!
Существо на пороге зашевелилось и проникло в комнату, и я тут же увидел, что оно облачено в одежды слуги. Тем не менее его платье пошивом и материей напоминало обнаженную человеческую кожу, гниющую и поедаемую червями — во всяком случае, таким представал его костюм в мерцающем пламени очага. Лицо его казалось дьявольски искусно сработанной маской — существо во всем походило на человека, но я, раз удостоверившись в сущности его скрытой природы, отчетливо видел, как скрывавшееся под личиной чудовище очевидно проступает сквозь заемные черты. Глаза его сверкали как пара углей, умирающих в чаше ядовитого настоя болиголова, а рот напоминал гноящуюся рану, из которой по странной прихоти вдруг донеслись малоподходящие случаю слова: «Ваш бренди, сэр!»
Казалось, самые стены Замка Друмгул содрогнулись, когда моего слуха коснулись нечестивые слова. Я захотел закричать, позвать на помощь кого-нибудь из мира света — дабы этот пришелец спас меня из сгущающегося облака зла, что все теснее обволакивало мое теряющее волю тело… В глазах все поплыло, и я беспомощно наблюдал, как существо в обличье слуги неторопливо пересекает комнату и опускает на стол поднос с напитками. Демон в облике хозяина замка тем временем безмятежно — о, какое коварство, какое дьявольское лицедейство помогало твари сохранять столь невинный вид! — раскуривал вересковую трубку, а затем, проследив мой направленный на слугу взгляд, прочистил горло (мой проницательный читатель и сам в состоянии вообразить вязкую мерзостность отхаркиваемой слюны!) и обманчиво мягким голосом проговорил: «Ночь холодная. Может, выпьете чего-нибудь согревающего, сэр?»
Я почувствовал себя, словно окружающий мир разлетелся на мелкие осколки, вдребезги разбитый кулаком бушующего слабоумного бога, и мелкой крошкой осыпался в мой оцепененный холодом ужаса разум: истерзанный болью и страхом ум прозрел подлинный скрытый смысл под очевидным скрытым смыслом этого внешне обычного приглашения! Мне ничего не оставалось делать, кроме как принять предложение этого исчадия ада! Откажись я, и демон тут же поймет, — в этом не оставалось ни малейшей тени сомнения, — что мне известна тайна его невыразимо тошнотворной личности, скрытой под непритязательной наружностью. Скроив лучшую из невинных своих гримас и повинуясь невероятному усилию воли, дабы скрыть любые признаки обуявшего меня отвращения, я пробормотал слова благодарности и беспомощно наблюдал — кровь моя стыла в жилах от одного зрелища — как хозяин замка наливает ледяную, кроваво-алую жидкость в грубо ограненную чашу того, что могло бы являться — а могло бы и не являться! — стеклом. Я принял чашу из его рук (внутренне содрогнувшись от прикосновения недавно рвавших человеческую плоть когтей) и застыл с питьем в руке, пока ум мой, весь во власти хоровода теней, созерцал необходимость пригубить этого без сомнения исполненного змеиного яда напитка.
На лице хозяина проступил оскал, более подходящий нетопырю, и он пробормотал проклятые слова, раскаленным железом в когтях хихикающего демона обжегшие мой ослабевший разум: «Ну же, старина, давай выпьем!»
Мой час пробил.
Нечеловеческим усилием я вознес чашу к моим растрескавшимся, запекшимся губам и выпил — о, да! выпил! — склизлый настой, одновременно (как проницательный читатель может догадаться) лихорадочно размышляя, что это за чернокнижное зелье, что за губительный эликсир, и какие неизъяснимо невыразимые жуткие ингредиенты составили основу булькающего напитка. Комната закружилась вокруг меня — а с ней безобразно раздутое, перекошенное дьявольской ухмылкой лицо хозяина, бледное, как у ходячего мертвеца, лицо переодетого слугой существа, проваленный гнилой оскал адских томов на полках… Предметы пустились в мрачную пляску, когда напиток огнем пробежал по моим жилам. Пространство и время раскололись, твердая земля ушла у меня из-под ног, и я стремительно уносился в вихрящемся танце вращающихся созвездий…
И тут меня посетило мгновенное и яркое озарение — словно бы целая вселенная планет взорвалась по приказу кровожадного, сатаноподобного бога, и невозможная тяжесть осознанной правды обрушилась на мое и без того истерзанное сознание. Это был просто бренди! Хозяин замка, несомненно, восставший из непознанных глубин ада, оказался слишком умен, чтобы банально отравить бренди. Но тогда какую же чудовищную, немыслимую муку уготовил он мне, спросила меня дрожащая, как на ледяном ветру, душа…
Ум мой, содрогаясь от отчаяния, искал ответ на жуткий вопрос, свирепый слуга забрал чашу из моих ослабевших рук и покинул комнату, с красноречивым грохотом прихлопнув за собой тяжелую дверь. Мы остались одни — мой ужасный хозяин и я, а за окном грохотал и чугунным ядром перекатывался гром, кошмарный ветер завывал на тысячу голосов и ледяными когтями царапался в ставни. Цепенящий холод, более подходящий кладбищенскому склепу, проник в комнату — против него оказались бессильны странно яркие и золотистые языки пламени, что опадали и вздымались в огромном камине, питаясь, без сомнения, обглоданными костями и щепками разбитых гробов, умыкнутых с ближайшего кладбища.
