Мышь - Филиппов Иван
Тоня лежала и смотрела на эту странную фигуру у окна. Старик был высоким. Если смотреть со спины, его возраст был совсем не заметен — очевидно, в прошлом он занимался каким-то спортом: хорошая осанка, широкие плечи. Восемьдесят прожитых им на свете лет становились очевидны, лишь когда собеседник видел его лицо, седую бороду, морщины и, главное, — глаза. Серые-серые глаза.
— За что тебя?
Тоня решила, что если уж надо вступать с заключённым в разговор, то начать имеет смысл с самого очевидного и, наверное, важного вопроса. Старик впервые отвернулся от окна и посмотрел на Тоню с интересом. Он улыбнулся, как будто именно этого вопроса он и ожидал от Тони.
— Статья 275-я Уголовного кодекса, государственная измена, то есть — совершённые гражданином Российской Федерации шпионаж, выдача иностранному государству, международной либо иностранной организации или их представителям сведений, составляющих государственную тайну, доверенную лицу или ставшую известной ему по службе, работе, учёбе или в иных случаях, предусмотренных законодательством Российской Федерации.
Глядя на удивлённое выражение лица Тони, Старик поспешил добавить:
— Не удивляйтесь. У меня фотографическая память. Когда ко мне в Лефортово впервые пустили адвоката, он дал мне почитать статью УК, по которой меня обвиняют, вот я и запомнил.
Тонино лицо посерьёзнело. Ну да, так она и думала — предатель. Изменник! А ещё выглядит так мило, как будто-то дедушка чей-то, а на самом деле на врагов работал. Тонино представление об изменниках родины было сформировано советским кинематографом — другого она почти и не смотрела никогда — и в её голове слово «предатель» причудливо рифмовалось с чем-то вроде «фашистская гадина». Но вот только на гадину, а уж тем более фашистскую, этот дружелюбный старик совсем похож не был.
Тоня села на лавке, а Старик зашёл обратно в клетку, сел и прислонился к стене. Кажется, многочасовое стояние у окна его всё-таки утомило. Тоня не успела даже задать вопрос, а Старик уже продолжил объяснения.
— Я изучал сусликов.
Тоня не сомневалась, что паузу после этих слов Старик сделал специально, чтобы насладиться её реакцией.
— В смысле сусликов?
Суслики с госизменой, и тем более с «фашистской гадиной» никак не вязались. В деревне, где Тоня выросла, суслики водились в больших количествах — в детстве она очень любила следить за ними. Но как именно они могли представлять собой гостайну, Тоня не могла себе даже представить.
— Я понимаю вашу реакцию, Антонина.
Сержант Матвеева терпеть не могла, когда её называли Антонина. Она хотела гаркнуть на Старика, но впервые с момента их встречи она не сделала этого на автомате — «Да откуда ему знать», — и поправила его даже как-то мягко:
— Тоня. Лучше Тоня.
Старик кивнул и продолжил:
— Я действительно посвятил жизнь изучению берингийский длиннохвостых сусликов. Их ещё называют американскими сусликами или «евражками». Это удивительные животные, и в их организме скрыт ключ к межзвёздным путешествиям.
В этом месте Тоня окончательно потеряла нить повествования, но Старик, видя, как удивление на её лице сменяется раздражением, поспешил объясниться.
— Не удивляйтесь, пожалуйста, и простите мне это маленькое представление — это обычная реакция, и мне, признаюсь, очень нравится смотреть, как люди, далёкие от моей науки, реагируют на слова о межзвёздных сусликах.
Старик улыбнулся, но ответной реакции от Тони не получил.
— На самом деле всё абсолютно рационально и значительно более прозаично: дело в том, что берингийские суслики большую часть жизни проводят в спячке. И это совсем не простая спячка — они, по сути, балансируют между жизнью и смертью. Такое, подобное анабиозу, состояние, в котором они дышат лишь раз в минуту, а их сусличьи сердца бьются с частотой пять раз в минуту. Примерно каждые две-три недели они ненадолго «оживают». Знаете, когда в лютые морозы автовладельцы иногда спускаются к своим машинам и заводят их, чтобы мотор не замёрз? Они никуда не собираются ехать, просто поддерживают двигатель в рабочем состоянии. Так же и мои суслики: находясь, по сути, в спячке, они иногда «оживают». На сутки температура их тела повышается, они начинают подёргивать во сне лапами, но по-прежнему не едят и не пьют.
Старик сделал паузу, чтобы откашляться. Тоня поймала себя на том, что ей стало интересно, и она слушала и не перебивала. Рассказ о сусликах не имел никакого прикладного значения, но позволял ей хоть немного отвлечься.
—Так вот, я изучал именно эту особенность. В вопросах путешествий к другим планетам расстояния играют огромную, ключевую роль! Взять хотя бы наиболее похожую на Землю — как считают астрономы — планету Kepler-438b. Её открыли совсем недавно. Может быть, на ней есть жизнь, но расстояние до неё огромно — 340 световых лет. Простой человек не может пережить полёт на такое расстояние, но вот если бы человек умел впадать в спячку, как умеют это делать берингийские суслики, то подобные путешествия могли бы стать реальностью! Изучением этого процесса я и занимался всю жизнь…
Старик замолчал. Лицо его погрустнело, и Тоне показалось, что он грустит не потому, что за окном конец света, а он заперт в автозаке со своей конвоиршей, а потому что скучает по сусликам, которых точно больше никогда не увидит. Впервые Тоне стало его немного жаль. Старик откашлялся и снова заговорил, только теперь чуть тише. И грустнее.
— Всю жизнь я отдал науке. Я занимался своими исследованиями почти полвека, и никогда никому не было до меня никакого дела. Меня арестовали дома…
— Задержали.
— Простите?
— Вас «задержали» дома. Арестовать может только суд.
— Действительно… — Старик посмотрел на Тоню с лёгкой улыбкой, и сержант Матвеева не увидела в ней насмешки, которой там и не было. — Спасибо, Тоня, фотографическая память или нет, но в юридической терминологии я, признаюсь, не очень силен.
Старик замолчал и уставился в стенку автозака.
— Так что, вот так просто вязли и задержали? — Тоне хотелось продолжения.
— Да. Без предупреждения, без повестки или каких-то звонков, просто вломились рано утром ко мне в квартиру, напугали пса… Увезли меня сюда, в Лефортово. Адвокат объяснил — уже потом, уже после того, как я провёл в камере неделю, — что мои исследования стали «ретроспективно секретными». Кто-то использовал мои открытия в секретном проекте, и вот — я с вами в автозаке. Что это был за проект, кому понадобились мои суслики — ничего не знаю.
Тоне нечего было сказать. Она не сомневалась в том, что Старик говорит правду — сложно было выдумать настолько фантастическую историю, а в то, что кому-то из «фейсов» понадобилось выполнить план по «госизменникам», и они взяли первого рядом лежащего, она была готова поверить без труда. От «фейсов» никогда ничего хорошего нельзя ожидать. Никому.
В автозаке становилось всё жарче и жарче, утреннюю прохладу на улице сменило палящее солнце, и Тоня вся внутренне сжалась от мысли, что ещё немного, и она снова окажется в этой чудовищной духовке. Надо было что-то делать.
Тоня подошла к двери и выглянула в окно. Со вчерашнего вечера, когда она смотрела наружу последний раз, ничего особо не поменялось. Всё так же на асфальте лежали груды тел, ветер доносил откуда-то клубы дыма, но, очевидно, пожар был далеко, потому что дым был не густым. Старик встал рядом с ней, сейчас голос его звучал сухо и деловито.
— Я наблюдал за происходящим вокруг всю ночь. Я учёный, это моя работа — анализировать факты и пытаться найти закономерности. И вот что я могу сказать: очевидно, что в Москве наступило то, что в кино называют «зомби-апокалипсис». За ночь я видел примерно дюжину заражённых — кто-то проходил мимо, кто-то стоял рядом. Я видел достаточно, чтобы прийти к кое-каким выводам.
Старик рассказывал коротко и понятно, не засыпая Тоню мудрёными терминами и сложными словами — ей это нравилось. Из его объяснений она поняла: зараза, которая обрушилась на Москву, убила всех. Но лишь часть заражённых умерла сразу — остальные превратились в «зомби». Он использовал именно это слово.
