Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый - Ларри Ян Леопольдович
Несколько голосов радостно ответило:
— Нет, нет…
— Ну, дай бог, всегда так.
Начались воспоминания, вспоминали подробности налета и бегство солдат.
Добыли и трофеи. «Начальник хозяйственной части» старый Попеску после подсчета сделал краткий доклад о том, сколько захвачено лошадей, сабель, ружей, два пулемета и большое количество револьверов и патронов. Старый Попеску почесал свою лохматую голову и произнес:
— Там вот еще ящики с патронами, но я их вряд ли подсчитаю, потому что незнакомое число будет. Не знаю, как его сделать. Бомбы есть ручные — около сотни будет… Сын смотрел, говорит, в исправности… Теперь, значит, что получается? Найти бы нам еще восемь лошадок, тогда как раз каждому бы досталось.
Особенно много радости было оттого, что добыли коней. Загареску пылко заявил:
— Теперь я и чертовой матери не боюсь!
К вечеру в Кодры прибыло двое крестьян из соседнего села с продуктами для повстанцев. С ними повстанцы установили связь еще с первых дней, когда они попали в Кодры. И хоть тяжеловато было плугурулам кормить столько людей, все же они помогали повстанцам с большой охотой и радостью.
…Утром Загареску обучал повстанцев обращению с оружием, муштровал их, постепенного ладил хорошо вымуштрованную конную сотню и даже начал учить их военному уставу, но этого уже повстанцы не выдержали.
— Ну, это ты брось! Нам этих фокусов не надо — рубить умеем, стрелять умеем и амба. Не собираемся всю жизнь воевать… С румыном покончим, так даже ружья в щепки разобьем.
Загареску не протестовал:
— Как хотите, а только по-хорошему надо было бы и устав пройти. Как-то оно так неудобно получается.
— Оставь, брат.
Муштра производилась с большим успехом. В течение недели повстанцы настолько выучились, что Загареску даже рот разинул:
— Молодцы. Нас этому делу год обучали, а вы…
И даже был немного недоволен успехам своих учеников. Ему показалось обидным, что ученики оказались такими способными.
— Дурень ты божий, вас учили из-под палки, а мы — по необходимости. Если надо будет, так и по-собачьи залаешь.
Загареску соглашался:
— Теперь нам что остается? Хорошо бы пройти стрельбу и дальнейшие тактические учения, а там и гато[60]. Эх, и гульнем же тогда по Бессарабщине!.. Эх, гульнем! Задрожат бояре в лихорадке, когда плугурульская кровь в пляс пойдет. Будь, что будет, а бояре будут гореть — ой, гореть!..
…В последние дни Степан стал чаще исчезать из отряда, иногда не появляясь по несколько дней. Загареску подмигнул:
— Землю пашет…
Действительно, Степан целыми днями пропадал в селах, агитируя за общее восстание. Дважды чуть было не попал в руки сигуранцы и спасался лишь благодаря своей смелости. Только легко ранили в руку — отчего он лишь стал осторожнее.
Мик сус
Как-то вечером прибежал в Кодры молодой парень из соседнего села и сообщил повстанцам о том, что утром через Тимишоарский лес должна пройти крупная партия каких-то важных арестантов.
— Сегодня люди в Тимишоаре были, говорят, что арестованных будет человек сто и огромная охрана стоит. Люди говорят, что жандармов будет больше ста человек, да в придачу к ним еще два офицера… Так вот арестованные — неизвестно откуда, узнать это не получилось, но видели, что они связаны веревками. Ну, что делать?
— Бунэ… Значит, через Тимишоарский лес, говоришь?
— Ну да… Да это отсюда недалеко. Я вам покажу дорогу и как можно быстрее всего туда проехать… А наутро они обязательно должны пройти через Тимишоарский лес, потому что другой дороги нет. Наши только увидели их, сразу меня и отправили… Сказали — сюда перевести.
— Бунэ… Спасибо за добрую весть, а хлопцам, тем, что к нам просились, скажи — пусть идут, кони и оружие будут.
Утром туманно-красное солнце сбросило с головы молочную шапку, блеснуло в тяжелых росах бриллиантом. Вокруг еще все спало, только на опушке кричали вороны, да тяжелая поступь партии арестованных и топот конной стражи нарушали предрассветный покой и тишину еще сонных и мокрых росистых полей.
Через холмы, степи и овраги, через крутые уклоны, то поднимаясь вверх, то пропадая в балках, ползет неясным серым пятном мрачно-молчаливая партия, движущаяся из Тимишоары к жизни за решеткой.
Впереди — вдалеке от партии — шагом едут два всадника-офицера, курящие сигареты и хмурящие полусонные лица, сладко зевая при этом. В конце концов один из них пробормотал:
— Спать хочется, черт возьми!
— Ну, до Вакарештов про сон и думать нечего… А жаль, жаль…
До леса оставалось не более ста шагов. Один из офицеров начал насвистывать какую-то веселую песенку, равнодушно поглядывая вокруг и подтягивая поводья.
Если бы офицер смотрел внимательнее, то он заметил бы несколько пар глаз, что смотрели на него из кустов орешника, он увидел бы, что ему в грудь направлены дула карабинов и густые цепи повстанцев расположились по краям дороги.
Загареску стискивал до пота новенький карабин и разъяренно шептал:
— Свисти, свисти, курвин сын — насвистывай, собака! Сейчас мы тебе свистнем, сука ты бухарестская. Подъезжай, подъезжай ближе — ну, ну!
Офицеры въехали в лес. Один из них предложил второму зажечь сигарету.
— Закуривай…
— Вряд ли ты закуришь, домнуле… — насмешливо раздался чей-то хриплый голос из кустов.
Оба офицера быстро повернули головы.
— Эй, кто там?
— Мы…
Из кустов на дорогу выпрыгнул Загареску и, направив карабин на офицеров, сказал спокойно:
— Мик сус[61]…
Офицеры быстро схватились за кобуры.
И вдруг кусты ожили. На дорогу выбежали вооруженные люди, часть которых была одета в форму румынских солдат, часть — в изрядно потрепанной крестьянской одежде. Со всех сторон загремело:
— Стой!
— Слезай!
К всадникам одним прыжком подскочил огромный Кодрияну, схватил их могучими руками за пояса и, сорвав с седел, бросил военных на землю. Офицеров вмиг обезоружили, скрутили им руки за спиной и потащили за ноги в кусты. Молодой Олтяну, вытаскивая саблю и присаживаясь возле связанных, перепуганных до смерти офицеров, произнес:
— Будете орать, глотки перережем!
Загареску крикнул:
— Эй, прячься!
Повстанцы нырнули обратно в кусты. Дорога вновь лежала пустая, такая же, как была за несколько минут назад до этого события.
Со стороны опушки зазвенели подковы лошадей, донеслись резкие возгласы и свист нагаек. Чей-то голос давал распоряжения:
— Кто вздумает убегать в лес, стрелять, как собак!
Загареску толкнул соседа локтем в бок:
— Слышишь?
— Да.
Партия арестованных подошла туда, где за кустами лежали повстанцы.
— Быстрее там, под-хо-оди-и… Подхо-о-о!..
Плутоньер вскинул руки и, обливаясь кровью, свалился с коня на землю. Из кустов затарахтели выстрелы. Голос Степана загремел:
— Вперед!..
Партизаны бросились на дорогу.
— Стой… Сто-о-ой!
— Мик сус!
Несколько жандармов бросились вперед, сжимая бока коней шпорами и размахивая нагайками. Но напрасно — не успели они проехать и сотню саженей, как попали под сабли конницы, поставленной в глубине опушки на случай возможных недоразумений. Несколько ударов — и от жандармов остались кровавые пятна. Загареску хорошо научил рубить.
Жандармы, оставшиеся в живых, были немедленно обезоружены и согнаны в одну кучу. Но вот кто-то в лесу резко свистнул.
— Что там?
— Пехота!
К Степану подлетел всадник:
— Пехота идет, Македон!
— Много?
— Ой, много — больше двух сотен.
— Далеко?
— Версты две отсюда.
— Ну, еще успеем, черт побери… Загареску!
— Здесь!..
— Затащить убитых в кусты, немедленно! Где кровь на дороге — затоптать в песок. Только быстро — пехота идет.
Загареску прищурился:
— А с пехотой…
