Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый - Ларри Ян Леопольдович
Перед освещенными окнами остановились. Кто-то спросил.
— Ну?
Старый дед, стиснув зубы, перекрестился и решительно пошел к крыльцу.
— Господи благослови.
Жандарм возгласом хотел остановить старика. Но тот подошел к самому крыльцу и оказался перед толстым жандармом. Пьяным голосом жандарм строго спросил:
— Чего тебе надо?
Дед подошел вплотную, перекрестился, медленно достал из кармана рваных полотняных штанов садовый нож и коротко взмахнув рукой, вонзил его в жандармскую глотку по самую рукоять. Жандарм тяжело упал на крыльцо.
— Господи, прости меня грешного, — спокойно сказал дед и, по-хозяйски вытерев нож о штаны, крикнул.
— Ну, идите!
Идя с толпой, повалившей ему навстречу, говорил:
— Одного только и смог уложить… А больше, хоть убей — не могу. Петуха боюсь зарезать, не то, что гоца.
Но его никто не слышал. С дикими криками толпа влетела в сигуранцу, избивая палками вскакивавших сонных и пьяных жандармов. Гоцы, выбивая окна, бросились выскакивать во двор, но там их уже ждали топоры и ножи.
Успел выпрыгнуть только начальник отряда. Услышав шум, он протиснулся за печью в чулан и оттуда, оторвав доску, залез в нужник, а там уже сбежал через плетни к телеграфу.
Укрывшись на телеграфной станции, закрыв за собой дверь, сублокотенент приказал начать передачу. Телеграфист взялся за ключ. Дрожа, сублокотенент начал говорить, облизывая сухие губы.
— Штаб корпуса. Бухарест. Начальнику штаба… Отряд встретился с большими силами повстанцев, вооруженными пулеметами и гранатами, много одетых в русские шинели. Уникитешты штаб по…
В окно протиснулась палка и так крепко стукнула по офицерскому затылку, что неоконченное слово вылилось на аппарат вместе с кровью. В телеграфную станцию вбежали несколько человек.
Мы их проучим, мерзавцев!
Бухарест…
Город, в котором замечтались дома, где зевают маленькие чиновники и сладко щурятся при воспоминаниях о различных спекуляциях румынские дельцы… Столица. Это сердце великой Румынии, такое же грязное и вонючее, как и гнилая королевская власть.
…Телеграмма, посланная в штаб корпуса в Бухарест, прилетела как раз тогда, когда начштаба Морареску начал уничтожать седьмой стакан холодной воды с вином и вареньем.
Плюгавый, согнувшийся есаул, с напудренными щеками и носом и слегка подкрашенными губами легонько стукнув шпорами, положил телеграмму между двумя стаканами с холодной водой и отошел в сторону. Морареску опустил глаза в телеграмму. Закончив читать, он прохрипел:
— Что за черт, откуда это? Где это село Уникитешты?
— Телеграмма получена из Бессарабии — склонился перед ним адъютант.
— Из Бессарабии? Ну, что же вы стоите, черт вас побери? Где конец телеграммы?
Адъютант подпрыгнул.
— Очевидно, или провод был перерезан, или тот, кто передавал телеграмму, было внезапно убит.
Морареску вскочил на ноги:
— Так что же вы стоите? Что вы стоите, я вас спрашиваю? — выпучил он глаза на адъютанта.
Тот испуганно бросился к двери.
— Слушаю!
— Куда же вы бежите, черт бы вас побрал? — завизжал начальник штаба.
— Слушаю!
Генерал опрокинул стакан холодной воды и сел в кресло.
— Слушаю, слушаю! Надо не слушать, а дело делать! Дайте распоряжение в Кишинев… распоряжение в Кишинев… черт возьми, как же вы напудрились… что? Да, немедленно поставить на ноги Кишинев… Фу… Ну разве можно так пудриться, черт побери?.. Ну, что же вы стоите? Выслать немедленно дивизию и аэропланы.
— Слушаю!
— И больше не сметь мне так пудриться… В Бессарабии советские отряды, а здесь… черт его знает… Да не стойте вы, ради бога… Ну?
Аэроплан, содрогаясь всем корпусом, гудел пропеллером — готовился лететь. Летчик крепко пожал руки своим друзьям и полез в аппарат, где, ожидая его, сидел, словно вросший, бомбист-наблюдатель.
— Контакт?
— Есть контакт!..
Аппарат стремительно побежал по аэродрому, оторвался от земли, поплыл над горизонтом и быстро превратился в точку, унося летчика в тихую синь небес над Уникитештами.
…Через полчаса на Уникитешты отправился тяжелый пушечный полк и конная дивизия.
…Тем временем в Уникитештах творилось что-то необычайное — крестьяне, вооружившись ружьями, саблями и пулеметами, отобранными у жандармов, готовились к бою, каждую минуту ожидая появления румынского войска. Молодой Олтяну подбадривал плугурулов, гарцуя по селу на прекрасном сером жеребце, отобранном у офицера. Олтяну успел сегодня побывать в трех селах, поговорить в одном с бывшим унтер-офицером русской армии по поводу объединения всех сил, успел помирить ребят, подравшихся за оружие, сумел достать где-то колючей проволоки, которой плугурулы обмотали черешни, поваленные на концах улиц.
Но не только Олтяну так бойко работал и готовился. Даже старики и те сползли с лежанок, приняв участие в обматывании проволокой срубленных деревьев. Кто давал распоряжение — никто в точности не знал, но все работали дружно.
Олтяну хотел было дать некоторые указания плугурулам, рывшим окопы, но его, как всадника, послали на другой конец села — посмотреть что там делается, и не надо ли там чего. И Олтяну, пришпорив коня, помчался смотреть, что делается на другом конце Уникитештов.
Ночь прошла спокойно. За кружками с пивом плугурулы строили разные планы на будущее.
Много планов было разработано в эту ночь. Каждый предлагал свое и упорно пытался доказать, что его идеи самые верные и лучшие, и только на одном помирились все, когда заговорил старый Негойц.
— Люди добрые, все мы говорим глупости. Разве мы сумеем удержаться в этом селе? Вряд ли. Ну, неделю-две будем обороняться — а что дальше? Тут надо немного по-иному умом раскинуть. Войска у нас нет, пушек нет. Вот в этом-то и все дело… Нам следует послать человека в обласканную землю, и просить там поддержки… Вот что я хочу сказать.
И несчастные плугурулы, не знакомые с международным правом, поверили словам Негойца, и никто не подумал о том, возможно ли это. Плугурулы обрадовались до безумия. Долго выбирали, кого послать, и имя Негойца упоминалось чаще всех. И, в конце концов, порешили послать его.
Старик поднялся, разгладил свою седую, до пояса, бороду, поклонился низко и произнес:
— Спасибо, люди добрые, что выбрали меня потрудиться на дело общества… Хоть на старости лет посмотрю на эту землю. Может и доведется еще взглянуть на нее. Расскажу им, что творится у нас… А когда вернусь, так уже с ними.
Начали считать, сколько дней, придется идти старику. Насчитали семь дней.
— Семь день продержимся… Да, да. Семь день провоюем.
— Даже десять провоюем!
…С рассветом старый Негойц ушел в сторону советской границы, за спиной у него висела сумка.
В полдень над селом начал крутиться аэроплан. Плугурулы бросили работу и, задрав головы вверх, тоскливо смотрели на стальную птицу, гудящую наверху. Кто-то печально прошептал:
— Будет бомбы бросать, сейчас будет бросать.
Ответили покорно и безразлично:
— Да, наверняка.
Кто-то внезапно предложил:
— А может стрельнем?
Все радостно согласились с этим. Тут же зашумели, загомонили, зашевелились.
— Эй, у кого карабин, стреляй… Стреляйте люди!
Начали отрывисто стрелять. Аэроплан дернулся, минуту повисел в воздухе и рванулся вверх.
— Подбили!
— Пошел!
— Убегает!
— Го-го-го!
Снова весело затрещали карабины. Но вот неожиданно воздух прорезал необычный металлический гул, будто с облаков полились потоки металла.
— Ложись!
— Бомбу бросил!
Испуганно припали к земле, глядя друг другу в глаза.
Страшный взрыв где-то в направлении церкви разорвал чугунным хохотом застывший воздух. На головы посыпался дождь земли, песка и обломков кирпича. И снова прорезало воздух металлическим гулом, и снова разорвали полдень чугунные ветры и снова под тучи взметнулись черные столбы раздробленной земли.
