Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый - Ларри Ян Леопольдович
— Ну, чего ты голосишь, глупая? Очень нужно мне твое полотно! На, подавись им!
Жандармы переходили из одного двора в другой. Вслед им летели проклятия, стоны и слезы. Кричало уже полсела, голосили бабы, посылая небесные кары на головы гоцев.
Зашел плутоньер Стадзило и к своему приятелю-румыну, к тому, что пожалел в прошлом году пару кур для домнуле плутоньера. Румын встретил плутоньера у калитки и, предупреждая события, проговорил.
— Ну, слава богу, у меня нет ни сына, ни дочери.
Стадзило мрачно взглянул на него, радуясь в душе возможности отомстить за курицу.
— Это еще не доказательство… Люди говорят, что у тебя в доме спрятались двое парней.
Румын начал испуганно отказываться:
— Да вам же наврали, домнуле.
— А вот проверим, если наврали, так я привлеку лжецов к ответственности.
Вошли во двор. Плутоньер осмотрел его и, заметив кур, которые гуляли во дворе, улыбнулся:
— Хорошие у тебя куры, плугурул… Прекрасные куры.
— Может, домнуле прикажет прислать ему пару? — согнулся румын.
— Да нет… зачем? И, сказать по правде, у меня нет вкуса к курам с прошлого года, отбили мне вкус…
Румын побледнел. Понял румын, что теперь его не помилуют. Между тем начали обыск. Плутоньер командовал, расхаживая по комнате:
— А ну, посмотрите в печи… Нет? Странно. А ну, вытащите здесь кирпич… Кажется, тут тайный ход.
Жандармы начали ломать печь. Румын, засунув руки за пояс, молча опустил голову, сжал дрожащие губы и заскрипел зубами. Во время обыска у плутоньера Стадзило случайно выстрелил револьвер, и пуля разбила большое зеркало в доме румына. Кто-то случайно взял серебряные часы, кто-то побил ногами в погребе всю глиняную посуду и совсем случайно шомполом проткнули живот трехлетней свинье. Но новобранцев не нашли. Когда плутоньер вышел со двора румына, он пообещал ему строго наказать лжецов. Правда, он и сам не верил тому, что говорили, но…
— Служба, ничего не поделаешь… Прикажет начальство, так и у себя в кармане сделаешь обыск.
Уходи, сынок… У нас плутоньер и гоцы
Хорошее вино у старого Олтяну — крепкое, обжигает горло и такое пахучее, как дыхание роз долины Пояна-Узулуй.
Давно присматривался Стадзило к погребам старика, а тут и случай хороший выдался. Вечером вошел плутоньер с двумя верными гоцами и проговорил:
— Ну, лысый, есть сын? Что?.. Не пришел еще? Так ты его все же ждешь? Так, так. Подождем и мы твоего сынка, а до тех пор — не смотреть же на твою поганую морду… Вытащи-ка нам бутылку-другую!
Дед поспешно достал вино — выбрал самое лучшее, принес брынзы, положил мамалыги и сушеного винограда. И бабка проворнее засуетились. Побледнела старуха, глаза напуганные и руки дрожат.
Олтяну присел в уголок, а бабка стала у дверей, поглядывая на гоцев испуганными глазами.
…В полночь взошел месяц. Кукурузные поля укутались дрожащими бледно-синими покрывалами, загрустили, заплакали о чем-то тяжелыми росами. Долго стояли неподвижными, купаясь в лунном молоке, а затем зашевелились, задрожали и недовольно пропустили сквозь чащу стеблей с десяток молодых парней из Уникитештов.
Из кукурузы метнулась тень, прилипла к мокрому забору и перенеслась к двери. Два пальца осторожно стукнули в дверь, тень притаилась. Так же осторожно скрипнули петли. В приоткрытую дверь высунулась голова старухи Олтяну. Она тихонько испуганно вскрикнула и зашептала:
— Уходи, уходи, сынок… уходи быстрее. У нас плутоньер и с ним двое гоцев… Пьяные всё… Все вино наше выпили. Уходи, а то хуже будет.
Тень метнулась обратно в кукурузу. Дрожащим голосом Олтяну позвал парней. Навстречу ему выбежали несколько человек.
— Хлопцы, у нас сам плутоньер сидит.
— Один?
— С ним еще двое гоцев… Все наше вино выпили. Теперь они, наверное, совсем пьяные…
— Ну?
Олтяну помолчал и зашептал снова:
— У твоего отца, Негойц, они сделали настоящую руину, у тебя, Бачу, украли полотно, у тебя, Греч, все вино на пол вылили… Ну? В сушильне есть топор и лопаты, есть сапы и ножи… Ну?
И никто не ответил молодому Олтяну на его слова. Юноши бросились в сарай и пропали в дверях.
…Домнуле Стадзило делился впечатлениями с гоцами.
— Хорошее вино у собаки. Видимо лет двадцать стояло без дела… Сколько лет этому вину? Эй, тебя спрашивают — оглох, что ли?
Старик покорно подошел.
— Уж и не помню, домнуле… еще отец мой поставил, во время свадьбы нашей со старухой… Давно, домнуле, поставил, еще тогда, когда в последний раз плясал по-молодому.
Плутоньер икнул и вытаращил на старика мутные глаза:
— А теперь что же… Уже не танцуешь?
Жандармы захохотали.
— Черт побери… А я хотел бы увидеть, как этот лысый будет танцевать!
— А вот он сейчас нам покажет. А ну-ка, старый стервец, подвигай ногами, да покажи, как танцевали раньше молодые.
Олтяну качнул головой и показал пальцами на свою сухую грудь.
— Не танцую я… Легкие вот болят — испортил на работе. Когда хожу, и то трудно дышать.
Один из гоцев повернулся к плутоньеру:
— Может лысому стакан вина поднести, чтобы повеселел?
— Ого, с чего бы это? Как будто он что-то во вкусе понимает. А ну, танцуй, лысый! Ну?
Олтяну принялся просить, чтобы его освободили от этого. Он дрожащим голосом говорил о своей старости.
Плутоньер покраснел.
— Пляши, сукин сын!
— Сам танцуй, собака-гоц!
— Кто это?
Плутоньер повернул голову и увидел разгневанное лицо молодого Олтяну и других парней, выглядывающих из-за его спины.
Олтяну быстро подошел к плутоньеру.
— Вот сейчас мы посмотрим, как собаки-плутоньеры танцуют.
Он выхватил из-под полы топор и безумно воскликнул.
— Танцуй!
Треснула плутоньерская голова и топор погрузился в мозг.
…Утром на перепутье были найдены трупы плутоньера Стадзило и с ним еще двух гоцев.
В полдень по проводам в соседний город летела тревожная депеша. Втиснутое в тонкую проволоку ночное событие растеклось точками и черточками Морзе по всем крупным городам Румынии и настороженно откликнулась на это сигуранца.
Сердце треснуло
Вечером село Уникитешты запылало со всех концов. Красные языки, дрожа, начали лизать темное небо, и густой дым столбами повалил вверх. Тогда же в деревню влетел карательный отряд румынской конницы. Пьяные солдаты бросились во все стороны, рассыпались по селу, словно борзые, что неслись за зайцами. Затарахтели выстрелы из ружей и воздух разорвали дикие женские вопли.
Солдаты вбегали в дома, били ружьями окна, ломали, уничтожали все, что попадалось им в руки, пьянея от огня и женских криков. Солдаты, превратившиеся в зверей, хватали женщин, оголяли их, лезли жадными руками под юбки, клали на скамью и тут же, перед глазами всей семьи наваливались, хрипя, с горящими глазами.
…Солдаты пьянствовали до вечера. Унесли все вино и пили, распевая пьяные песни, пьяные от издевательств над людьми. И ночью, когда солдаты уже перепились и выкрикивали что-то дикое, а патрули носились по улицам на взбесившихся конях, приказывая гасить свет в тех домах, что не сгорели, по садам прятались тучи крестьян, сжимая в руках топоры, сапки, тяжелые лопаты, оглобли и ножи. Ощетинившимися оглоблями и топорами, тучами обступили село плугурулы.
Пока румыны «устанавливали порядок» в селе, молодые парни успели объехать соседние села, сообщив другим молодым людям о том, что творится в Уникитештах, с просьбой прийти помочь всеми силами, чтобы отомстить за эту обиду. Упрашивать пришлось недолго. Налоги, грабежи, драки, расстрелы, поджоги домов, штрафы, контрибуции — за все это крестьяне давно собирались отомстить, глубоко пряча глухую злобу. Ночью в Уникитештах собрались вооруженные плугурулы и о чем-то задумались. До полуночи слышны были только пьяные солдатские песни и топот лошадей часовых. Люди лежали на земле, до полуночи слушая крики и топот лошадей, а в полночь молча встали, и молча, переливаясь живыми волнами через плетни, каменные заборы, сады и огороды, пошли к сигуранце.
