Мышь - Филиппов Иван
Володя стоял на четвереньках прямо за школьной калиткой и кого-то ел. Михаил Альбертович с ужасом узнал классную руководительницу из параллельного класса Серёжи. Её грудная клетка была разорвана. Володя огромной лапищей зачерпывал внутренности и засовывал их себе в рот. Михаил Альбертович закричал. Он понял, что опоздал. Понял, что ничего нельзя больше изменить. Побежал с криком на Володю. Покойный охранник вскочил неестественно быстро — правой рукой он вырвал Михаилу Альбертовичу сердце, а левой — схватил его за шею, притянул к себе и откусил ему ухо.
***У здания госдумы молодая и уже подающая надежды общественная деятельница Екатерина Мизулина с удивлением смотрела на группу людей, как ей показалось, дравшихся, у выхода из метро «Охотный ряд». Её водитель тоже обратил на них внимание, бросил машину и, слегка придерживая молодую Мизулину за плечо, повёл к центральному подъезду.
Если бы вирусом Михайлина можно было заболеть лишь после укуса, может быть, депутаты госдумы и уцелели бы тем утром, но вирус передавался и воздушно-капельным путём. И его уже подцепил по дороге на встречу с Мизулиной корреспондент «Парламентского часа». Вместо того, чтобы поздороваться с подъехавшей с опозданием Мизулиной, он чихнул на неё кровью. Оскорблённая в лучших чувствах Екатерина поспешила скрыться в здании, сказав на прощание неудачливому корреспонденту пару неприятных слов. По случайности, или, может быть, то была судьба, первым встреченным ей в Думе человеком стал депутат Валуев.
Загляни где-то в районе 14:00 случайный прохожий в здание государственной думы, он увидел бы, что зал заседаний залит кровью и завален телами и, вероятно, встретил депутата Валуева, которому образ страшного зомби неожиданно пришёлся к лицу. Благодаря своему спортивному прошлому он оказался единственным «выжившим» и теперь ходил по опустевшему зданию на Охотном ряду в поисках новых жертв.
Наверное, в каком-то смысле это была типичная история. В девяностых фармацевтический гигант Pfizer в поисках лекарства от стенокардии случайно изобрел «Виагру». Почти тридцать лет спустя институт, возглавляемый профессором Михайлиным, в поисках лекарства от смерти создал самый страшный вирус в истории. Эффективный. Непобедимый. Смертельный.
Но на каждого москвича, убитого вирусом — не важно, реанимированного им после или так и оставшегося лежать, — приходилось по десять, а то и двадцать убитых паникой. Москвичи топтали друг друга в метро, на вокзалах и аэропортах, на улицах и в переулках. В страшных давках гибли десятки тысяч…
За считанные часы вирус уничтожил город как достижение цивилизации. Как место, где можно было рассчитывать на помощь, как место, в котором существует иерархия, закон и порядок.
По привычке многие граждане поначалу вызывали скорые, тем самым лишь помогая распространению болезни — не сумев помочь заражённым, врачи заболевали сами и разносили заразу дальше. То же самое происходило и с другими экстренными службами города — с пожарными и с полицейскими. Последние пытались защитить и других, и себя, но никакой автомат, а уж тем более пистолет не справлялся с толпой заражённых.
Отец Сергий был не единственным, кто в тот день решил забрать с собой на тот свет как можно больше соседей. В большинстве случаев такие самоубийцы делали это из соображений гуманизма — чтобы избавить людей от страданий и мучительной смерти. Но какими бы мотивами ни были продиктованы их действия, результатом были сотни, а скоро и тысячи пожаров, которые запылали по городу. И которые некому было тушить.
Вообще-то автомобилисты должны были быть самой защищённой группой москвичей, но радио за рулём слушали далеко не все. И когда то там, то тут на дороги стали выбегать заражённые, любопытные водители стали открывать двери и выходить из машин — проверить, что происходит. Число ДТП начало расти в геометрической прогрессии. Буквально спустя три часа после начала эпидемии город встал в пробку, равных которой не мог припомнить никто.
***Форма жала, настроение у Тони было паршивое, а тут ещё эта грёбаная жара. В автозаке, в котором ей с напарником сегодня нужно было перевозить на допрос заключённого, сломался кондиционер. Тоня изнывала.
Она сидела в салоне для конвоя на неудобной скамейке и смотрела на заключённого. Вообще-то гонять автозак ради одного заключённого было делом странным — так обычно не делали, особенно если надо было вести на допрос. Но следователь настоял.
По правилам, пока двое её коллег — Кирюха и Лёня — не сели обратно в автозак, она никуда выйти не могла. Даже открыть дверь на улицу, чтобы было не так жарко — даже это запрещали строгие правила. «При транспортировке заключённых один из сотрудников ФСИН обязан всегда находиться в транспортном средстве, а о любой непредвиденной остановке необходимо уведомить старшего по рации». Хоть по рации никого вызывать не надо — их остановка была, по сути, не остановкой, они даже не начали движение, когда Кирюха вспомнил, что забыл поссать, и со словами «я сейчас быстро» выскочил из машины. Лёня сказал, что раз и так ждём, то он покурит, и не успела Тоня и слова сказать, как она осталась в автозаке одна. С заключённым. Без кондиционера. Блять.
Тоня выругалась в полголоса. Лефортово было не простым изолятором, это был следственный изолятор ФСБ. Раз Лефортово, значит, «политический», подумала Тоня. Оглядев сидевшего в автозаке мужчину, про себя она брезгливо добавила: «предатель небось, или шпион».
Заключённому на вид было хорошо за семьдесят. У него была опрятная белая борода, но по его лицу было заметно, что в Лефортово он провёл уже не один месяц: впалые глаза, посеревшая кожа. Поймав взгляд конвоирши, он молча уставился на свои колени.
Тоня встала и ещё раз выглянула в зарешёченное оконце в двери автозака. Она видела, как в паре метров докуривал Лёня, параллельно болтая с кем-то по телефону. Ну куда же подевался Кирюха, это просто невыносимо! Она села обратно на лавку и достала телефон.
Инстаграм для Тони был главным источником спокойствия, её любимым и самым психологически важным собеседником. За иконкой приложения для Тони открывался идеальный мир — максимально непохожий на тот, в котором она была вынуждена жить. В этом мире не было ни бедности, ни болезней, ни СИЗО, ни заключённых. Тоня очень долго и тщательно отбирала, на кого подписаться, и в результате её лента состояла исключительно из красивых мужчин и женщин, разнообразных зверей — от милых котиков до экзотических японских летучих белок — и путешествий по местам, о которых Тоня даже никогда не слыхала.
Сейчас Тоня хотела поскорее спрятаться в этом мире. Хоть на пять минут.
Но не успела она об этом даже подумать, как в дверь что-то стукнуло. Тоня аж подпрыгнула от неожиданности. Конвоируемый поднял голову и прислушался. Тоня посмотрел в окно как раз в тот момент, когда Лёня со всей мочи приложил Кирюху лицом о дверь автозака. Тоня моментально забыла про инстаграм — её глаза мстительно загорелись: она ненавидела Лёню, который сначала к ней бесконечно приставал, а, получив сотый, кажется, отказ, начал над ней издеваться. Вот теперь у неё есть возможность отомстить. Драка! Да ещё и при исполнении! Мысленно Тоня уже начала писать рапорт.
Лёня всё ещё держал Кирюху мёртвой хваткой и, очевидно, собирался протаранить его головой автозак ещё раз, когда внимание Тони привлекла странная деталь: глаза у Кирюхи были совершенно белые и сам он был весь…
Тоня потерялась, пытаясь подобрать нужное слово… Как будто одеревеневший. Неживой как будто. Кирюха повернул голову и укусил Лёню. Точнее, не укусил — выдрал кусок мяса из Лёниного подбородка. От боли и удивления конвоир разжал хватку и сделал шаг назад, а Кирюха — Тоня не верила своим глазам — бросился на него и зубами стал рвать Лёнину шею… Она застучала по стеклу изнутри, закричала «Кирилл, остановись, остановись!!!».
Кирюха, точнее то, что при жизни было Кирюхой, повернуло голову на звук. Вперило молочные глаза в автозак, принюхалось, а потом повернулось обратно к поверженному врагу и продолжило его есть.
