Гидра - Максим Ахмадович Кабир
Где-то далеко, в параллельной вселенной грянул выстрел. Молния рассекла плащаницу небес, зарокотал гром. Золотарев отпустил Галю и сказал кому-то:
– Немедленно…
Треснул второй выстрел. Галя пришла в себя – показалось, что в буквальном смысле: рухнула в собственное парализованное тело и вернула над ним контроль. Она бросила взгляд через плечо и обнаружила, что Ярцев исчез, а Золотарев валяется на мостках, держась за голову.
Галя не понимала, что произошло, но это был шанс, и она за него ухватилась. Не размышляя, она нырнула под ограждение и сделала шаг в пропасть.
Глава 39
«Какой сейчас год? Где я?»
Енин запутался, заблудился.
«Господи, что со мной? Я в Смоленском за Нарвской заставой, а год – девятнадцатый. Приди в себя!»
Енин огляделся и продолжил путь.
Петроград выглядел городом-призраком, древним замком, населенным фантомами. Каких-то пару лет назад здесь проживало два с половиной миллиона человек. Теперь, после Сдвига – едва ли триста тысяч… И все ли они оставались людьми? О нет, Нева, Фонтанка, Мойка, Балтийское море шептали петроградцам, учили их, переиначивали разум и плоть. И сейчас реки взывали к редким пешеходам вкрадчивыми голосами и ангельским пением из-подо льда. Засыпанные снегом улицы были темны, в окнах не зажигали свет. Керосин кончился, встали газовые заводы. Это прохожие у старинных особняков или гули возле полуразрушенных склепов? Наступала ночь, и колыбель революции погружалась во мрак, лишь горели синим пламенем склады Нобеля и светились красные глаза чухонки, ползающей по груде поленьев на площади Диктатуры.
Восемнадцатилетний Енин семенил мимо заваленных сугробами проплешин: деревянные здания разобрали на дрова, разворошили мостовую. Чтобы согреться, безногий инвалид, сосед Енина, сжег в печи свои протезы… Уничтожались антикварная мебель, картины, паркет, драгоценные книги… Именно ради книг Енин покинул квартиру на бывшем Васильевском острове. Согласно принятому Совнаркомом декрету, литературу, связанную со Старыми Богами, нужно было незамедлительно отдать государству. Но знакомый спекулянт посулил Енину томик, чье авторство приписывалось жрецу мифической Атлантиды Кларкаш-Тону. Всемогущий «Коммориом» в обмен на продовольственные карточки!
Енин рисковал, ведь половину карточек пришлось отдать сразу, в обмен на адрес счастливого – или нет – обладателя раритета. И наведаться за книгой рекомендовалось в ночи… Но игра стоила свеч. Владей он тайными знаниями, смог бы и согреть, и накормить родителей. Отец был искусствоведом, специалистом по малым голландцам, то есть тунеядцем, нетрудовым элементом, попадающим под декрет о конфискации теплых вещей. Мамин брат, полная противоположность отца, работал в комитете революционной охраны и обещал устроить племянника в милицию. Какая забота! В Петрограде и так вводилась милицейская повинность. Но, семеня по неосвещенной улице, Енин поймал себя на мысли, что не прочь встретить красноармейцев или дружинников. Подворотни навевали мысли о грабителях, погромщиках, чухонцах и одичалых морфинистах. Всплывали в голове газетные сводки. На станции Разлив проститутки из трудовой колонии принесли в жертву охранников и сношались с Тысячей Младых. Затопленный в январе паром, везший из Стокгольма Юденича, стал гнездом для гигантских каракатиц. В тюрьме на Шпалерной свихнувшаяся старуха-народница призвала Высокого Человека с Копытами. На Лиговском проспекте девушку-рабфаковку съели медузы.
Енин поежился, когда из кипяточной его окатило пьяным хохотом. Листовка на дверях гласила: «Нет Старым Богам, заклинаниям и мракобесию – всему, мешающему великой творческой работе трудящихся масс». За Шлиссельбургским трактом трещал лед Невы, что-то упорно искало путь наружу. Запущенные фабрики теперь производили лишь мрак, крысят и сыпной тиф. Летом в реку ушли все рабочие судоремонтного завода…
Енин воодушевился, прочитав на табличке название нужной улицы. Силы покинули его при виде нужного дома. Закопченный кирпич, кучка черепицы и остов печи в снегу. Дом сгорел. Явно не сегодня и не вчера.
«Спекулянт обманул меня».
Звучало как: «Ух ты! Вода меня намочила! Нож порезал!»
Енин сел посреди пепелища и прислонился спиной к печи. Пусть он замерзнет насмерть. Пусть посиневший труп занесет снегом. Плевать.
Он не знал, сколько просидел так, наказывая себя за преступную наивность. Кларкаш-Тон! Атлантида! Почему уж не Альхазред? В окне соседнего дома мелькнул огонек, дверь отворилась, на крыльцо вышел мужчина в армяке и с керосинкой в руках.
– Доброй ночи, капитан. Не желаете чая?
Енин замотал головой.
– Ну же. Вы совсем окоченели, а я как раз собрался чаевничать.
Енин встал нерешительно и приблизился к дому. Мужчине было лет пятьдесят, невысокий, смуглый, с тяжелыми веками, наползающими на глаза, и землистыми щеками, обвисшими, словно из-под них вынули хомячьи припасы. Он потратил немало времени, чтобы попытаться замаскировать лысину остатками шевелюры, и потерпел сокрушительное поражение в этом деле.
Мужчина вошел в дом. Енин, помедлив, двинулся за ним, прикрыл дверь и почувствовал, как болит продрогшее тело.
– Простите, что потревожил ваш покой, – сказал мужчина. – Я довольно долго наблюдал за вами. Я ужасно любопытен. Михаил Алексеевич. – Мужчина поклонился.
– Сеня…
– Не стойте в коридоре, проходите в гостиную. На той кушетке вам будет тепло.
Енин сел возле работающей буржуйки. Ее мощности не хватало, чтобы отопить просторное помещение, но скованные холодом мышцы начали оттаивать. Закололо в пальцах ног. Енин оглянулся на самовар и шкаф с книгами.
– Сеня, значит. А дальше?
– У меня фамилия – как у Ленина. Только без одной буквы.
– Хм. – Михаил Алексеевич огладил подбородок. Он кого-то Енину напоминал, но кого? – Лени? Лнин?
– Нет. – Енин улыбнулся.
– Странно. Что ж, я надеюсь, вы – не вор. Это бы меня расстроило. Не то чтобы здесь было чем поживиться, но это не мой дом, и я несу ответственность за чужое имущество. – Михаил Алексеевич нацедил из крана парующую жидкость и подал гостю кружку. – Здесь живет мой друг.
– И где он? – Енин не расслаблялся, помня криминальные сводки «Красной газеты». Не только грабежи, но и случаи каннибализма. Человек с мягким голосом и лицом стареющего актера не смахивал на людоеда, однако кто знает, что у него на уме? Вызывали подозрение учтивые манеры, что-то женское в жестикуляции и эти внимательные, лукавые, контрастирующие с «ленивыми» веками глаза.
– Друг спит. – Михаил Алексеевич всмотрелся в гостя и щелкнул пальцами: – Ленин без буквы – Ленн!
– Нет. – Снова Енин невольно заулыбался. – И я не вор. Я – дурак.
– Отсюда поподробнее.
Енин отхлебнул из кружки. Горячее растеклось по желудку.
– Мне пообещали книгу. Я отдал за нее карточки
