Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Все спокойно! – закончил перекличку Семен.

Залаяли и завыли деревенские псы. Скулеж прокатился волной и затих. Поскрипывал и прогибался под ногами настил. Семен вглядывался в темноту, пока не заболели глаза. Пустая затея – войско мимо проскочит, и не заметишь! Одна надежда на слух и трехсаженной высоты частокол. Фомка не подведет – хваткий мужик. Митрич, хоть и пень старый, а свое дело знает: три войны прошел, руки крепкие, любого молодого укоротит. Вооружена ночная стража до зубов, здесь, в отличие от Москвы, власти разрешали простому мужику оборонять себя и семью всем чем угодно, кроме пищалей. Были в деревне рогатины, топоры, заржавленный меч и самое чудо – три самострела, купленные на ярмарке в складчину. Били прицельно на сотню шагов, дюймовую доску кололи напополам. И ума с ними не надо – любой мальчишка управится, – знай воротом накручивай тетиву. По осени разорились на еще один десяток наконечников из серебра. Дорого, а деваться куда? Без серебра здесь нельзя. За зиму два десятка серебряных болтов извели. Перед Рождеством повадились вокруг деревни призраки-умертвия шляться. Вродь безобидные, выли жалобно, руки тянули, да только всем ведомо – если заплутаешь в пургу, набросятся и сожрут. А крови попробовав, начнут плотью гнилой обрастать и колдовством поганым людишек заманивать. Пришлось отстрелять. Призраки лопались при попадании, ветер уносил черный дымок. Как снег стаял, нашли полдюжины из потраченных арбалетных болтов. Убыток один. После Масленицы вышли из леса огромные волки, голодные, тощие, злые. Этих уже били сталью простой. Вожак, седой, с кровавым глазом на ощеренной морде, едва частокол не перемахнул. Ударился всем телом, лапищами заскреб, и тогда Семен, подскочив на тряпичных ногах, раскроил зверю башку. Поутру хотел шкуру содрать, но волк исчез, остался окровавленный снег. Собратья утащили павшего вожака и устроили пир. В конце марта на опушке оттаяли клочья шерсти и расколотые кости со следами зубов.

– Все спокойно! – зычный крик Фомы пронзил тревожную тишину.

Семен приготовился отозваться и замер с открытым ртом. Дед Митрич молчал. Заснул, хер старый? Бывало такое не раз. Вроде бодрый старик, шустренький, а как разморит, не заметит и сам.

– Я гляну! – Семен взял лампу, выкрутил огонек и поспешил по мосткам, представляя, как пихнет сапогом в бочину разомлевшего Митрича. А дед вскочит, глаза выпучит, слюни с бородищи утрет и запричитает: «Неужто уснул? Не может того быть! Тока моргнул!»

Из темноты выплыли ворота, Семен спустился по лесенке, наступил на мягкое и чуть не упал. Подсветил под ноги и ахнул. На земле распластался дед Митрич, булькая перерезанным горлом. Тощие стариковские ноги подергивались. Семен, чувствуя, как сердце вырывается из груди, потянул из-за пояса топор; рядом, в кромешной темноте, зашуршала солома, мелькнула быстрая тень. Семен дернулся от неожиданности, приготовился заорать, и тут затылок взорвался болью и вспышкой белого света. Семен сделал неуверенный шаг и рухнул плашмя. Лампа отлетела, разбилась о тын, лужица масла вспыхнула жидким огнем. Семен лежал, в голове гудело, но сознания он не терял, слыша, как кто-то отпирает засов. Скрипнули открывающиеся ворота. В затуманенную Семкину голову пришла неожиданно ясная страшная мысль: «Дураки, какие же дураки, недоглядели, пропустили, прошляпили! Враги перебрались через тын, зарезали Митрича и открыли ворота. Теперь всем конец. Ты виноват, ты… не виноват…»

Огонь от лампы перекинулся на частокол, сухие бревна вспыхнули, тьма рассеялась, Семен потерял слух и, валяясь колодиной, видел, как в деревню вбегают люди и медленно заходят кони с копытами, обмотанными тряпьем. Его не трогали – посчитали мертвым, видать. Встать не было сил, рук и ног не чувствовал, кровь кипела в висках, перед глазами плыло. Ночная темнота плясала в оранжевом пламени. Слух вернулся внезапно, оглушив заполошными криками, лошадиным ржанием и треском огня. Ворота пылали, рассыпая снопы затухающих в стылом воздухе искр.

Семен заставил себя подняться на четвереньки и замотал головой, прогоняя черную пелену. Тело не слушалось, чужое, вялое, словно потяжелевшее разом на десяток пудов. Во рту стоял противный привкус надкусанной меди. Левый глаз не видел, и Семен, подняв руку, с тупым равнодушием обнаружил клок кожи с волосами, содранный с темени. Удар, должный оказаться смертельным, пришелся вскользь.

Аксинья! Дети! Семен глухо зарычал и поднялся на подгибающиеся ноги. Подобрал топорик и, пьяно шатаясь, двинулся к дому. Ближайшие к воротам избы горели. Соломенные крыши стонали и выли, охваченные жарким огнем, словно диковинными шапками. В луже крови лежал мужик в одних исподних штанах, уткнувшись в землю лицом. По улице в клубах дыма метались неясные тени, остервенело лаяли псы, ревела обезумевшая скотина в горящих хлевах. Окошко избы Якова Пеха с треском лопнуло, вылетел резной сундук, грохнулся и вывалил ворох одежды, кучу спутанных бус и россыпь заколок. Внутри верещала баба, крик оборвался резко и страшно.

У калитки скорчился цепной кобель Свейка, зажимая лапами наполовину срубленную лохматую морду. Храбрый пес защищал родной дом до конца, пока Семка отдыхал возле проклятых ворот. На крыльце толпились темные фигуры. Командовала баба в мужском камзоле с длинными сальными волосами, стоящая к Семену спиной. Здоровенный молодчик в маске тащил Аксинью, жена уронила голову на грудь, ночная рубаха окрасилась темными брызгами. Еще один волок упирающихся детей. Настенька плакала, Ванятка вырывался, сверкая глазенками и сдавленно выкрикивая:

– Пусти! Пусти! Папка сейчас придет…

– Ах ты, сучонок. – Разбойник зашипел, выпустил Настеньку и наотмашь ударил ладонью Ванятку в лицо. – Укусил, тварь!

– Детей не калечь! – заорала разбойница. – Невредимыми брать!

– А бабу? – глухо спросил второй разбойник.

– Бабу в расход.

– Она на сносях.

– Сука. – Разбойница сплюнула. – Погодь тогда, атамана надо спро…

Договорить не успела – Семен чертом выскочил из дыма и темноты, походя тюкнув бабу в затылок. Она покачнулась и упала рожей вперед, расплескивая мозги, а Семен промчался мимо и налетел на разбойников, что-то истошно крича, стараясь задавить неожиданностью и злобой. Тать, волокущий детей, оторопело замер, и Степан, перехватив топорище обеими руками, саданул его в тощую грудь. Хлюпнуло, разбойник захрипел, лезвие вскрыло ребра и застряло внутри. Семен дернулся, пытаясь высвободить топор, и заорал:

– Бегите!

Здоровяк в маске зашвырнул Аксинью в избу и прыгнул с крыльца, метя Семену в голову шипастой окровавленной булавой, стоптав по пути Настеньку. Семен успел вырвать топор и отшатнулся, булава рванула воздух в вершке от лица. Ванятка тормошил обмякшую сестренку, звуки снова пропали. Семен увернулся и ударил в ответ. Не попал. Верзила оказался удивительно ловок и быстр. Кровь с рассеченного лба залила Семену глаза, он ослеп, и тут же жуткая боль опалила плечо. Хрустнули кости. Его развернуло вполоборота,