Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Не спится? – спросил Николай.

– Как и тебе. – Анна присела рядом на холодную, пропитанную влагой ступеньку.

– Я старый.

– Да и я немолодая уже. Мысли всякие лезут.

– Точно, – качнул бородой Николай. – Я вот только и думаю о своих. Как оно дальше-то будет? Я-то ладно, жисть повидал, а внуки?

– Детей жалко, – согласилась Анна. – Мир злой, черствый, жестокий. Портит, извращает и лжет. Не нужен он им. Я защищу их от мира.

– Это как? – насторожился дед Николай.

– Я сделаю так, что они не будут страдать. – Анна приобняла Николая и свободной рукой всадила нож ему под кадык. Старик дернулся и захрипел, выкашливая черную кровь.

– Спи, дедушка, спи. – Анна уложила мертвеца на спину и вернулась в избу. Татьяне снилось худое, Ольга сладко посапывала, Мишка метался и бормотал, кого-то побеждая в честном бою. Господи, такие красивые, такие невинные… Анна полюбовалась спящими и по очереди, в три быстрых удара, вскрыла им глотки. Изба наполнилась будоражащим запахом крови. Знакомым, сладким, кружащим голову. Анна устроилась среди остывающих трупов, свернулась клубком и долго гладила вздутый живот. За окошком шумела на ветру молодая осинка, и в сплетении веток чудилась рогатая тень. Дите требовательно возилось и пиналось, словно у него было множество мягких пупырчатых ног.

– Тихо, миленький, тихо, – приговаривала Анна. – Мама рядом, мама с тобой.

Темнота укутала ласковым одеялом, в крохотной избушке посреди заповедных лесов Анна наконец-то обрела долгожданный покой. Приближалась зима. Анна чувствовала, что скоро родит. Она ждала. Анна припасла для ребенка море нерастраченной любви и тепла. И много, очень много еды…

Уйти и вернуться

У-у-у, у-у-у… Ка-ак в лесе густом, сидит мавка под кустом. Зубы-ы камнем то-очит, скушать тебя хо-очет. Дитя непослушное, ночку всю ревущее. Ута-ащит тебя, пир закатит до утра. А мы косточки найдем и домой принесем. У-у-у, у-у-у…

Новгородская колыбельная XVI века.

Мыкал бессмертную жизнь, лиха и горя в достатке испил, нацеплял грехов, как репейников волчий хвост. Мудрости не набрался, да научился Зло от Добра различать. Что мне плохо – то Зло, что хорошо – Добро. Оттого спокойнее на черной душе. А потом сижу – зубами скриплю, чую в науке той дьявольский смех.

Год от Рождества Христова 1673-й выдался на редкость небогатым на всякие гадости. Монах, по старой памяти ведущий летописи в отдаленном Спасо-Озерском монастыре, так и записал: «Тишь стояла и спокойствие великое. Снизошла на землю Новгородскую божия благодать…», а потом отложил перо, взял топор и спящими зарубил до смерти настоятеля, дьяка, троих послушников, пятерых чернецов и повесился сам, подарив окрестным крестьянам нежданную передышку от податей и тяжелых работ.

Правда, случалось в тот год и плохое – по весне откуда ни возьмись налетел Гнилой ветер, накрыв три деревни в Белоозерье, превратив людей и скотину в мерзких уродищ. Бунтовали поморы, недовольные введением рыбных паев, налогами и прочими ограничениями исконных свобод. Орали, ругались, грозили переметнуться к шведам, а потом еще и утопили губернатора, вышедшего успокоить народ. Несчастному вспороли брюхо, набили вовнутрь требухи и рыбьих голов и отправили в Новгород. Ждали переговоров. В ответ под Онегой высадился полк морской пехоты при пушках, сплошь головорезы и бывшие каторжники. Поморы разом забыли про переговоры и вольности, присмирели, выдали зачинщиков, поклялись в верности и слезно раскаялись в преступлениях против республики. Обошлось без большой крови, что тоже было необычно по нынешним лихим временам. Голодали снова в тот год. Куда ж без того? Скудные всходы побил внезапный июньский мороз, в июле встала испепеляющая жара, а в августе лили затяжные дожди. Народишко поминал божью волю и дураков, придумавших сажать хлеб в местах, где и крапива дерьмово растет.

В большом мире творились и почудесатее чудеса. В Стокгольмской гавани, в присутствии толпы и самого короля, с помпой спустили на воду новейший линейный корабль «Густав Адольф», трехмачтовую громадину с сотней пушек и экипажем в триста пятьдесят человек. Новый флагман гордо вышел в открытое море, дал приветственный бортовой залп, завалился на противоположный бок и тут же к херам затонул, утащив в пучину половину матросов. Какая-то ошибочка вкралась в мудреные чертежи. С кем не бывает? Над шведами потешались все, кто могли. Новгородские газеты куражились, малюя карикатуры и строча насмешливые стишки. В уличных театрах с превеликим успехом играли пьесу «На дне». Не до веселья было только людям с мозгами в башке. Особенно грустили в новгородском Адмиралтействе, прекрасно понимая, что за первым последуют и другие линейные корабли, которым Новгород сможет противопоставить пяток фрегатов и два стареньких, вросших в доки двухпалубника.

В Англии химик Джон Вокс открыл гремучую ртуть, совершенно новое взрывчатое вещество, и убивать себе подобных во славу божию или по иным веским причинам сразу стало проще и веселей.

В Испании лютовала Инквизиция, подчищая оставшихся в наличии красивеньких баб. Франция грозила соседям войной, немецкие княжества грызлись между собой, грезя объединением, но лишь глубже и глубже увязая в кровавой междоусобице. Папа от нечего делать взялся организовывать пятый Крестовый поход на Проклятые королевства Балкан, населенные демонопоклонниками, ведьмами и черными колдунами. Собрались пять тысяч голодранцев, наемников и бездельников, которых нечем было кормить. В ожидании подкреплений славные крестоносцы принялись разорять окрестности Рима, и папа стойко терпел невзгоды, пока воины Христа не обнесли его виллу во Фраскати, растащив ценности и обесчестив по случайности проживавших на вилле послушниц. Тут уж Крестовый поход волей-неволей пришлось отменить…

Зима свалилась внезапно. Только отгуляли Покров, и на следующий день ударила стужа, превратив хлипкую осеннюю грязь в бугристую корь. Мутное солнце потухло и вморозилось в небеса. На Мсте, дело невиданное, в одну ночь обледенели баржи с товаром, и вырубать их пришлось топорами по пояс в воде. Мужиков меняли каждый час, волокли в баню, хлестали вениками до одури, поили водкой, но все одно трое померли, а у пятерых отказали ноги, и ни знахари, ни лекари ничем помочь не могли. К Новому году снега выпало по колено некрупному воробью, и заледеневшая на три аршина земля при ударе гудела набатом, предвещая очередной голод, вымершие деревни и опухших детей.

Рух Бучила, первейший в мире красавец и доброхот, сидел на краешке возка и по кой-то черт кутался в шубу, пытаясь спасти крупицы напрочь отсутствующего тепла. Смазанные обледеневшим навозом полозья споро скользили по старому тракту, потрескивал наст, мелькали заиндевевшие