Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Истинно так, – благоговейно повторила Мария. – Он следующей ночью обещался прийти, а я прогоню.

– Не надо, – улыбнулась Анна. – Федор жаждет любви, а любовь свята. Пускай приходит, этого хочет Мать.

Они обнялись, а Мать, скрытая в полутьме, с радостью смотрела на них. На миру творилось всякое: умирали с голоду люди, войны стирали с лица земли города, дым от пожаров застилал небеса, а в малую деревеньку Луневку пришла большая любовь, не знающая ни греха, ни условностей, ни преград. Начиналось лето, и будущее казалось безоблачным.

V

Темный, вымокший до ниточки лес сменился молоденькой березовой порослью, и дорога вынырнула на открытый простор. Саженях в пятистах впереди сквозь сырую завесу хлещущего дождя проступила бревенчатая стена, башни и крыши города, замершего среди слякоти и набежавшей воды.

– Вот он, Ушерск, – доложил Никанор, мокрый и приунывший, в своей дерюге похожий на огромного несчастного воробья.

– Заявимся, а там одни трупаки, – предположил Рух, искренне надеясь, что ошибается и впереди ждут постоялый двор, горячая еда, крепкое пойло и мягкая постель. Он предусмотрительно повязал на лицо серый платок и натянул шляпу поглубже на глаза. Нечего рожей богомерзкой людишек хороших пугать.

– На все воля Божья, – тихонько откликнулся Никанор и подогнал уставшую лошадь. Колеса тарантаса резали слякоть, словно размягченное масло.

Над головой нависла воротная башня с черными гляделками узких бойниц. В приоткрытых створках мелькнуло движение, и навстречу выступил бородатый мужик в шляпе и дождевике, с алебардой в руках. Злой, нахмуренный, но определенно живехонький. Это внушило надежду.

– Кто такие? – спросил воротный страж.

– Настоятель Преображенской церкви села Долматово отец Никанор со спутником, – представился батюшка и распахнул накидку, демонстрируя крест на цепи.

– А-а-а, ясно, – скривился страж. – Проезжай, не задерживай.

Тарантас бодро вкатился в ворота и загрохотал по бревенчатой мостовой.

– Не рады тебе, – поделился наблюдением Рух.

– Со священников въездную пошлину брать воспрещается, вот и не рады, – пояснил Никанор. – Куда мы теперь?

Рух задумался, с любопытством посматривая по сторонам. Славный городишко Ушерск выглядел милым, опрятным и чистеньким. Мутная вода бурлила в дренажных канавах, избы прятались за невысокими заборчиками и резными калитками. Ни вездесущих крыс, ни свиней на дороге. Чувствовался порядок и крепкая рука бургомистра. На улицах не валялись разбухшие мертвецы, в подворотнях не поджидали заложные. Народишку на улицах мало, но так ведь дождь, путный хозяин собаку в такую погоду не выгонит. Выходит, зря торопились, мучая себя и несчастную лошадь. И тут Бучила шкурой почувствовал нечто недоброе, разлитое в воздухе неуловимым осадком черных мыслей, ненависти и волчьей тоски. Ощущение не проходило, но и не усиливалось. Что-то было не так.

– Куда мы? – повторил Никанор.

– Сейчас разберемся. – Рух свистнул в два пальца, привлекая внимание кучки пацанят, шумно запускавших кораблики в сточном ручье. Азартный галдеж прекратился, на тарантас уставились несколько пар настороженных глаз. Щупленький вихрастый мальчишка, самый смелый, видать, приблизился неспешной походкой и спросил:

– Ну?

С челки на веснушчатое лицо потоками стекала вода.

– Здравствуй, отрок, – поприветствовал Рух.

– Здорово, коли не шутишь. – Отрок сплюнул в жидкую грязь.

– Заступа в городе есть?

– Лет двадцать уж нет, – фыркнул мальчишка.

– А колдун какой или ведьмак?

– Колдун есть. – Парень едва заметно поморщился.

– И где его отыскать?

– Не знаю, запамятовал. С утра помнил, а чичас позабыл.

– Память дело такое. – Бучила понимающе хмыкнул и щелчком подбросил медный грошик.

Шкет ловко поймал монетку и сунул в карман.

– Вспомнил теперь? – спросил Рух.

– Вспомнил! – Парнишка ткнул пальцем дальше по улице. – На втором перекрестке свернете налево, поедете до конца и увидите дом каменный о двух этажах. Там и сидит.

– Каков из себя?

– Батька грит, дармоед, врун и костер по нем плачет, как по всем прочим прислужникам Сатаны, – парнишка понизил голос до шепота. – И вредный он, страсть. В прошлом годе мы говном на улице его обкидали, так у Митьки на утро ухи козлиные выросли, у Федьки пятак поросячий, а у меня лисий хвост из зада попер. Пришлось прощенья просить.

– Простил? – усмехнулся Рух.

– А ты хвост видишь? – Парень крутанулся на месте. – Знамо, простил. Все лето на него отпахали как проклятые, воду таскали, дом прибирали, посуду всякую вонючую мыли.

– Девчачья работа, – поддел Рух.

– Ага, она самая. А все лучше, чем со свиным рылом ходить. – Пацан развернулся, собираясь уйти.

– Звать его как? – окликнул Бучила.

– Живляком! – крикнул напоследок мальчишка.

– Так, ты, главное, не дуркани, – предупредил Бучила. – А то я вашего брата знаю, колдуна увидишь и начнешь молитвы орать да кадилом размахивать, как полоумный.

– У меня нету кадила, – растерялся Никанор.

– Оно, может, и к лучшему. – Рух грохнул железным кольцом в дубовую дверь и прислушался. Огромный дом ушерского колдуна хранил тишину. Каменные хоромы на два этажа заросли мхом и плющом, узкие оконца начинались выше человеческого роста, с остроконечной черепичной крыши, украшенной резными горгульями, потоками бежала дождевая вода. Красиво живет, чего говорить, Бучила невольно позавидовал, вспомнив свои сырые, заселенные призраками и сквозняками развалины. Может, тоже в город податься? Тут тебе и уважение, и почет. С другой стороны, хлопот больше в разы, а на кой они, лишние хлопоты эти? Бесконечная жизнь и без того коротка…

Он уловил за дверью вкрадчивый шорох, и тут же негромкий голос спросил:

– Чем помочь?

– Мы к Живляку, – сообщил Рух.

– По какому вопросу и кто «мы»?

– Посоветоваться хотим насчет всякой разной херни. – Бучиле не понравился такой разговор. – Я Рух Бучила, Заступа села Нелюдово, со мной боевой поп Никанор.

Последовала томительная тишина, будто сука за дверью просто взяла и ушла. Наконец глухо лязгнул засов, и дверь приоткрылась, явив на свет господина преклонных лет, сухонького и горбатенького, с большими оттопыренными ушами, седой шевелюрой и бородавкой на крючковатом носу.

– Здрасьте, – Бучила осклабился.

– Добрый день, – старик холодно улыбнулся. – Я Степан, дворецкий господина Живляка. Господин очень занят, но решил вас принять.

За воротами, на обширном, мощенном диким камнем дворе, стояла карета со снятыми колесами. Стучали молотки. Два пропотевших мужика перебирали заднюю ось.

– Прошу за мной. – Дворецкий открыл обитую железными полосами дверь. Рух смело шагнул в полутьму, Никанор задержался, осеняясь крестным знамением и шепча оградительную молитву. Под потолком сам собой зажигался тусклый мерцающий свет, угасавший, едва они проходили. Рух почувствовал легкое незримое прикосновение к вискам и