Чернее черного - Иван Александрович Белов

располагались три грубо сколоченных из досок стола, и на каждом, освещенный тусклыми масляными лампами, лежал человек. Чавкала размякшая смрадная жижа. Верховодила здесь очень высокая иссохшая женщина с руками по локоть в крови. Рядом с ней суетилась помощница. На земле стояла огромная плетеная корзина, полная отрезанных ног и кистей.

– Этот отмучился, – проскрипела высокая. – Прими, Господь, грешную душу. Наташка, давай следующего.

– Матушка Ефимия! – позвала толстуха.

Высокая подняла пустые мертвые глаза.

– Чего тебе, Софья?

– Вот, помогателя привела, – толстуха вытолкнула Руха вперед.

Ефимия смерила Бучилу ничего не видящим взглядом и кивнула на человека, лежащего на соседнем столе.

– Держи. Крепко держи.

И ей было совершенно безразлично, выполнит он приказ или нет. Женщиной владело то тяжкое отупение, которое наступает у человека, несколько дней не видевшего отдыха и самой малой толики сна. Раненый был гол, волосат и худ, напоминая паука с оторванными конечностями. Он лежал, хватал воздух ртом и пучил дикие, налитые кровью глаза. Левая нога ниже колена почернела и разила гнильем. От мокнущей, заполненной гноем раны во все стороны ползли зеленовато-фиолетовые прожилки.

– Ногу, ногу мне сохраните, – хрипел мужик потрескавшимися, шелушащимися губами. – Куда же я без ее?

– Сохраним, и не сомневайся, – устало улыбнулась Ефимия.

– Спасибо, сестренка, спасибо! – обрадовался человек. – Век благодарен буду…

– Держите, – сухо приказала она.

Бучила ухватил раненого за плечи и прижал, с легкостью давя сопротивление и чувствуя, как птицей забилось слабое сердце. Подоспевшая Софья сунула мужику в рот изжеванную палку и сдавила дергающееся тело в бедрах. Ефимия с окаменевшим, безжизненным лицом приготовила короткую мелкозубчатую пилу. Жуткую, кривую, со следами былого использования, которые никто не удосужился оттереть.

– Обезболить, может? – как лекарь лекарю, предложил Рух.

– Может, – согласилась матушка Ефимия. – Да только нечем. Конопляное масло закончилось давно, и вина хлебного нет.

– По башке дубинкою угостить, – со знанием дела сказал Бучила.

– Устаревшая метода. – Ефимия примерила инструмент. – Череп часто проламывается. Хотя оно бывает и к лучшему. Держите.

Пила вошла в плоть, раненый неистово задергался и замычал. Затрещала палка в зубах. Металл заскрежетал о кость, мужик выгнулся дугой и обмяк, потеряв сознание, пустив пену и закатив глаза. Ну вот, и никакого обезболивания не надо. Дешево и сердито. Софья опрометью кинулась к чадящей неподалеку жаровне. Ефимия пилила сноровисто и быстро, не меняясь в лице. Так люди работают на бойне, становясь безразличными к страданиям, крикам и смерти. Нога отвалилась как-то совершенно неожиданно, кровь хлынула бурным потоком, вместо аппетита вызывая брезгливое отторжение. Вернулась Софья, сжимая нагретую докрасна кочергу, и прижала к культе раскаленный металл. От запаха жженой плоти захотелось блевать. Рух, поняв, что все еще сжимает потерявшего сознание мужика, спохватился и отпустил. Матушка Ефимия покачнулась, выпустила пилу из рук, без сил опустилась возле стола и прошептала:

– Софья, я отдохну. Следующего готовьте, следующего…

Она замолчала, провалившись в небытие. Умерла на несколько коротких мгновений, чтобы вскоре подняться и снова пилить, штопать и прижигать, пытаясь вернуть к жизни других мертвецов. И страшной этой работе не будет конца…

Рух тихонечко отступил, собираясь ретироваться, и тут его ухватили за голенище. Лежащий на земле полуголый мужик с перевязанной грязными тряпками головой прохрипел:

– Ты… ты… из какой сотни?

– Из десятой, – наобум брякнул Рух.

– Степана Енютина ватага?

– Не-а, Гришки Поладьина, – не моргнув глазом, сбрехал Рух. Ошибиться не боялся. Даже если этот малахольный раскроет обман, придушить его пустяковое дело. И так непонятно, в чем душа держится. В гнойной язве на щеке мужика деловито копошились жирные, откормившиеся опарыши.

– Гришки? – Мужик недоуменно заморгал. – Не слыхал о таком. Да нынче сам черт не разберет, кто у нас кто, все смешалось. Ты в сече под Дорошихой был?

– Не был, – мотнул головой Рух.

– Повезло. – Мужик надсадно закашлялся. – Побили нас крепко, только клочки по закоулочкам полетели. Мы с голой жопой, а у них артиллерия и конные в латах. Наши-то командиры, суки, говорят: вперед, Бог нам поможет. Как же, помог. Оказалось, от картечи молитвой хер сбережешься. Экая неожиданность. Столько зазря положили ребят…

Мужик добела сжал кулаки, тяжело задышал и спросил:

– К штурму готовитесь?

– Еще как, – подтвердил Бучила. – Говорят, с рассветом на приступ пойдем.

– Надо, ребятки, надо. – Мужик чуть привстал. – Если село не возьмем, конец нам, кончится Адамово дело. В селе жратва, в селе товары, в селе ладьи и ушкуи. Все наше будет, все наше… Заберем и уйдем за Онегу, на Камень. Там не достанут… Там заживем… Надо только Нелюдово взять. Я сам с вами поползу, зубами грызть буду. Ты это, слышь, как начнется, отнеси на стену меня.

– Конечно, отнесу, это я с удовольствием, – согласился Рух. – Без тебя разве справимся? Сам знаешь, мало нас.

– Мало, – согласился бунтовщик. – Самоубийствие выйдет, а не штурм. А только иначе нельзя, тут или пан, или пропал.

– В селе защитников в два раза больше, – закинул удочку Рух.

– Откуда знаешь? – напрягся мужик.

– Слухи ходят.

– Паршивые слухи, – поперхнулся бунтарь. – За такие разговоры вешать надо, как псов. Люди верить должны… Ничего, справимся, Царица умная баба, все продумала, возьмем мы село, возьмем, первым человеком клянусь.

– Как возьмем? – навострил уши Бучила.

– А не знаю, – признался раненый. – Да только верю. Сотник наш сказал, что был совет командиров и все решено – победа нашенская будет. А что решено, нам-то, простым воям, разве кто скажет? Вот и ты верь и всем говори, чтобы верили в Адама и в царицу.

– Знать бы, что придумали, – вздохнул Бучила.

– Скоро узнаешь. – Мужик упал обессиленный. – Скоро узнаешь…

Сбоку мелькнула тень, Лизавета подошла почти бесшумно и укоряюще сказала Бучиле:

– Пошто к пораненным пристаешь?

– Я пристаю? – оскорбился Рух. – Он сам в разговоры предсмертные меня затащил? Говорит, Царица шибко башковитая и завтра победа нас ждет.

– А оно и быть иначе не может. – Лизавета силком утащила Бучилу в сторонку и понизила голос: – Если не победа, то все пропало тогда. Остался у нас один-разъединственный шанс, и другого не будет. Или мы, или они.

– Вот оно как? – удивился Бучила. – А ничего, что в селе такие же детишки да бабы? И они нас не звали сюда. Их убьем, а сами жить будем, так, значит, да?

– Так, – не особо убедительно огрызнулась Лизавета. – Им предложили миром ворота открыть, они не захотели и не захотят. Сами выбрали свою долю.

– Хрен там бывал, – возразил Бучила. – Этот выбор из тех, когда выбора нет. Ты знаешь не хуже меня. Итогом будет море пролитой крови.

– Без крови Рай не построить, – едва слышно отозвалась Лизавета. – Так Адамовы проповедники говорят. Людей изгнали из благословенного Сада, и