Чернее черного - Иван Александрович Белов

Люди устремились в узкий проход, Бучила выждал немного и бросился следом. Где эти столбы драные? Ага, вот. Просмоленное бревно подпирало низкий, опасно нависающий потолок. Склизкое, лоснящееся, поросшее едва заметно светящимся мхом. Сука, мох. Только его и не хватало еще. Дальше столбы пошли через каждые десять шагов. Рух насчитал четвертый, уперся в стену спиной и надавил что было сил. Левая рука, отведавшая разбойничьей дубины, только мешала, не поднимаясь и обвиснув, как тяжелая мокрая тряпка, оттого рывок вышел курам на смех, столб даже не шелохнулся. Да твою же мать! Пальцы погрузились в противный, покрытый липкой слизью мох. От такого не жди никакого добра. Рух знавал одного копаля, грабителя древних могил. Так тот тоже вляпался в какой-то задристанный мох. Вроде ничего страшного, да только дней через десять руки копаля начали обрастать точно таким же мхом и избавиться от напасти не получалось, чего он только не пробовал: и к знахаркам ходил, и в церкви молился, и мазей всяких ведерко извел, и огнем прижигал. Через месяц весь покрылся черным мхом, загнил и помер в мучениях. Вот тебе и мох. В наше время ничего ручонками трогать нельзя…

Рух прекратил попытки и навалился на столб всем весом, здоровым плечом. Давай, миленький, давай… А если обсчитался и не тот столб? Математика не самая сильная сторона. Вот будет потеха… Опора вдруг дала слабину и сдвинулась с места. Над головой подозрительно затрещало. Нет, та опорушка, та. Столб провалился, и Бучила едва не упал следом за ним, с трудом удержался на ногах и опрометью кинулся по коридору, нещадно обдираясь о стены. Позади глухо ухнуло, словно вздохнул великан, пол под ногами заходил ходуном. Рух кинул взгляд за спину. Потолок, насколько хватало глаз, медленно оседал, оставшиеся столбы ломались, как спички, не в силах выдержать массу земли. Еще мгновение, и вся начальная часть подземного хода обрушилась. Оставалось надеяться на мастерство неизвестных строителей, иначе весь коридор грозил превратиться в натуральнейший склеп. И не хотелось думать, что будет с бедным вурдалаком, приваленным десятком берковцев [2] глины и каменных валунов. Интересно, сдохнешь с тоски и обиды или будешь тыщу лет землю несоленую жрать? Надо бы на досуге выяснить этот вопрос… По слухам, вурдалаки в могилках сотни лет могут живехоньки пролежать, и не дай божечки кому раскопать. Дюже злой выбирается из заточения вурдалак. И голодный прежде всего…

Строители, на счастье, все же не подвели, и нора обвалилась только там, где положено, наглухо отрезав дорогу возможным преследователям. А таковые бы точно нашлись. Хитро задумано. Недаром граф упомянул, что и из поместья можно такое проделать. Даже если вражины разыщут подземный ход и попытаются незвано-негаданно явиться на огонек, их ждет до крайностей неприятный сюрприз. Надо бы дома что-то подобное смастерить…

Узкий ход резко свернул налево. Огоньки отступающих основных сил маячили далеко впереди. Определенно, самое шустрое животное – это спасающий свою никчемную жизнь человек. Вона как улепетывают, хоть бы одна сука спохватилась, что куда-то запропастился героически раненный вурдалак. Неблагодарные сволочи. Потолок становился все ниже и ниже, и скоро пробираться пришлось, согнувшись в три погибели, то и дело скрябакаясь головой. В рожу вдруг ударил поток прохладного свежего воздуха, разогнав прель и затхлость подземного хода. Огоньки потухли, и Рух увидел среди кромешной тьмы светлеющее пятно. Через мгновение он пробкой вылетел из подземелья, едва не столкнувшись с мнущимся на выходе мужиком, и оказался в неглубоком овраге, густо заросшем папоротником и мохнатым хвощом. Над головой дыбились огромные елки, свесив с обрывистых склонов бородищи цепких корней. Среди ветвей проглядывали редкие звезды. За спиной зияла распахнутая, совсем крохотная, неприметная дверь, тщательно скрытая среди зарослей крапивы и бузины. Бучила захлопнул ее и понимающе хмыкнул. Снаружи дверца была обшита обомшелой сосновой корой. Днем в шаге пройдешь – не разглядишь. Где-то совсем рядом мелодично журчал ручеек и пищали оголодавшие комары. Скверня сменила цвет и заливала окрестности ядовитым бледно-зеленым сиянием.

Люди сбились в кучу, как овцы, слышалось тяжелое, надсадное дыхание. От запаха страха и пота кругом шла голова.

– Здесь ждите, – тихонько приказал Рух и полез по склону, осыпая песок и хватаясь за скользкие корни. Левая рука все так же не слушалась. Да чего с ней, черт побери? Разбираться с непослушными конечностями было некогда, Бучила спешил оглядеться вокруг и хоть немного сориентироваться. По прикидкам, потайной ход увел от поместья не особенно далеко.

Так примерно и вышло. Он с трудом вскарабкался наверх и с пригорка, саженях в полстах, увидел усадьбу. Вовремя утекли. Левое крыло барского дома горело, выбрасывая в темное небо клубы дыма и снопы оранжевых искр. Из окон летела мебель, посуда, картины, охапки одежды и прочая ерунда. Пожарная команда из озверевших бунтовщиков с матерными воплями и криками спасала хозяйское добро. В парке и перед домом было не протолкнуться от вооруженных, возбужденно галдящих, размахивающих факелами людей. На глаз сотни две, а может, и три, беснующихся, словно черти в аду. И разрастающийся пожар добавлял картине нужные краски. От нестерпимого жара лопались стекла, пламя гудело и через окна захлестывало на крышу.

За спиной затрещало, Рух скосил глаза и увидел взбирающихся по склону Серафиму с Аленкой.

– Я велел ждать, – строго сказал он.

– Страшно без тебя, – призналась Серафима и протянула руку. – Мы уж лучше тут, при тебе.

Бучила перехватил твердую, мозолистую от непрестанного труда ладонь и рывком вытащил Серафиму наверх, невольно зацепившись взглядом за колыхнувшуюся в распахнутом вороте крупную грудь. И предупредил:

– Здесь-то еще страшней. Усадьбу запалили, стервецы.

– Огонь очищает, – невнятно сказала Серафима и замерла, словно завороженная видом горящего дома.

– А меня, а меня! – запищала Аленка. – Меня поднимите! Про меня, что ли, забыли?

– Сама выкарабкивайся, не маленькая, – фыркнул Бучила. – А то визжать-то ты мастерица.

– Да я сорвуся сейчас! – Аленка безуспешно хваталась за край, вырывая комья травы. – Ну мам!

– Срывайся, мне что? – пожала плечами Серафима.

– Так убьюсь.

– Нарожаю еще. Дурацкое дело не хитрое.

– Сговорились, да? Сговорились? – закипела Аленка.

– Да прекрати ты шуметь. – Рух ухватил ее здоровой рукой за шкиряк и вытащил наверх. – Цыц у меня!

Аленка зафыркала рассерженной кошкой, но возражать не стала, во все глаза уставившись на полыхающий дом. Пламя стремительно охватывало усадьбу, бунтовщики выпрыгивали из окон, прихватив кто что успел. Слышались крики и восторженный смех. В парке вспыхивали огни, бунтовщики тащили охапки сена, обкладывали