Тропы длинные и короткие - Галина Шапошникова
– А что проку?
Это было сказано с таким тяжким вздохом, что хотелось расплакаться.
– У меня тоже не ладится. Я всё боюсь, что опоздала. Заметили, как мы ни появимся, всё уже произошло: деревню у бабушки сожгли, мои деревенские уехали севернее, скрываясь, дом опустел, и я чувствую себя у разбитого корыта. Так никогда не было.
Иван повернулся к ней.
– Почему?
– Я всегда знаю своё место. Раньше это было по хозяйству, при семье. А теперь? Вы сами видите, как всё рушится. И моё применение тоже. Я всегда знала, что говорить и что мне делать, но охотники медленно рушат всё, что меня окружало, мне не на что опереться, я не могу найти себе место и дело. Я чувствую себя бессильной, и поэтому злюсь, поэтому мне страшно. – Желя кипела внутри, и в груди было гораздо жарче, чем во дворе. Рывком она сняла красную косынку и скрутила её в руках.
Было слышно дыхание всех троих. Ткань одежды прилипала к телу от пота. Каждый устал, и каждый на свой манер. И Гий, как мог, пытался приободрить:
– Только не думайте расплакаться. А то пить на этой жаре ещё больше захочется.
– Угу-у, – протянул Иван.
Были ли виной боярин с Желей, но и Гий повесил нос. Весь день он смотрел на суету перепуганных людей и вдруг подумал, а стоит ли их дело того? Папаша-волк прав: стая не попадёт в беду, если вовремя снимется с кочевья, но Гия тянет вперёд, вглубь леса, и, глядя на светлую косу Жели, он уже сомневался, что дело только лишь в опасной Жар-Птице.
– Ладно уж, этот день мы прожили, предлагаю набираться сил к следующему. У вас же будет, где отмыться?
Желя выпрямилась и кивнула.
– Истопка. Баня.
Гий плохо спрятал улыбку.
– Ну что, по одному пойдём или все трое разом?
Желя бросила в него косынкой, но она не долетела. Тогда подскочила к бочке с водой и брызнула на волка, но тот только смеялся, вытирая лицо. Иван упёр щёку в кулак и улыбался, чувствуя, что брызги долетают и до него. Желя с Гием бросились бегать кругами по двору, догоняя друг друга, и, слушая общий смех и гиканье, у каждого отлегло от сердца.
Глава 12
Вопреки всему Гий и Иван задержались. Мужчины больше не звали боярина помогать на работах близ деревни и брали только Гия, оттого он постоянно был при Желе, в доме Василисы. Но даже здесь, где, казалось бы, управляться должна была только молодая девушка, Иван рвался помогать, пусть всё так же бестолково, как в кругу мужчин.
Первое время Желя доверяла ему двор с дровами и носку воды, но позже, глядя, как Иван быстро устаёт, часто рубит топором мимо и постоянно разминает руки, оставила его в доме. Но, ради справедливости, стоит сказать, что воду носить боярин научился быстро – раньше носил только половину ведра, всё остальное расплёскивалось по дороге, и бегал дважды, но теперь доносил до крыльца всё до единой капельки и светился от довольства. Так единственной удачей забывались все прошлые промахи.
Первым делом, помимо присмотра за здоровьем Василисы, Желя занялась отстиркой всей их одежды. На смену старому были взяты рубахи и порты мужа, и вид у Ивана стал странный. Тонкие белые руки, ещё не нарумяненные солнцем, торчали из рукавов. Вся та внушительность, которая давалась плотным тяжёлым кафтаном, ушла, и боярин, узкогрудый, в самом деле показался хилым. Утром, уходя с остальными мужчинами, Гий подвязывал ему волосы на затылке, отчего-то качая головой со странной улыбкой. Но Иван не тревожился на свою наружность – быстро привык к тонкой ткани, вечно закатанным по локоть рукавам и даже не стал переодеваться в свою рубаху, когда та высохла.
Но и в доме от него не было много проку. Готовил еду он только под присмотром Жели, в первый день два раза порезав себе пальцы, но потом приноровился нарезать овощи и мясо. Однако Желя, от греха подальше, всё же не рисковала подпускать его к печи.
Поэтому он всё чаще оставался при Василисе, и Желя не грустила. В её движениях появлялась тихая радость, тем более что кровь у Василисы кончилась и боли прошли.
Вот и теперь Иван сидел подле Василисы, поя её с ложки новой порцией отвара.
– Только не капай, а то будет как в прошлый раз, – с улыбкой сказала женщина. Желя предупредила её об Иване, и теперь Василиса делала вид, что не может сама допить лекарство, только бы он снова не почувствовал себя не у дел.
Иван кивает, и пряди, выбившиеся через перевязь, подскакивают.
– А как вам живётся? Ну, в деревне, – спрашивает он, а потом старательно дует на ложку.
Василиса пожимает плечами и перекидывает волосы на спину.
– В город мне никогда не хотелось, если ты об этом. Живём охотой, по малости тем, что растёт у каждого во дворе, но общих полей у нас почти нет – земля глухая, много пшена не вырастить. Вот мы и управляемся большей частью ремеслом, а потом переторговываем всё через гостевой дом.
Иван снова кивает с пониманием.
– А тебе как у нас, Ваня?
Василиса улыбается, и он чувствует себя неуютно. Ваней его никто не называл, со двора он почти не выходил, только за водой.
– Хорошо. Вы все дружны и миролюбивы. Много ли надо?
Женщина хмыкает, а потом берёт у него из рук посуду и выпивает отвар залпом.
– Ты ведь сам не из деревни какой, да? По одежде видно, да пусть с ней – можно украсть, купить… Приметно то, как ты её носишь.
Иван кашляет, прочищая горло.
– И как?
– Да успокойся ты, чего съёжился? Я ведь не обижать собираюсь. Ты пояс моего мужа подвязываешь на какой-то свой манер, по-иному рукава закатываешь, и шаг у тебя больно лёгкий, прыгучий, даже когда воду носишь, я из окна видела.
Он не знает, что отвечать, поэтому опять кивает, а потом смотрит в пустую посуду.
– Боярский ты какой, да? Странно только, что у нас забыл. – Её слова звучат глухо, но как-то по-доброму, и Иван поднимает глаза.
– Птица, всё эта Птица.
И Василиса кивает тоже.
– Всё эта Птица.
После лекарства её клонит в сон, и боярин аккуратно уходит. У печи Желя месит тесто, но отрывается от работы, спрашивая:
– Уснула?
– Да. Но сперва выпила травы.
Хмыкнув, Желя возвращается к пирогам, а Иван покачивается немного, не зная куда себя деть. Со стола он берёт склянку с чем-то полужидким внутри.
– А что это? – Он глядит на варево на свету и пугается, когда Желя выхватывает посуду обратно.
– Не трогай! – А потом Желя сама настораживается от своего тона и говорит мягче: – А то навредишь себе.
Иван тихонько садится на лавку, поглядывая на склянку, когда девушка отворачивается к печи. В
