Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков
– Простите, герцог дэ Эстеда, – мужчина в зеленом камзоле, странной, сплюснутой шляпе с двумя перьями на ней, подошел к Альфонсо и слегка поклонился.
– Я начальник дворцовой стражи, граф Дрюон. Нижайше прошу меня простить, но ее королевское величество велела привести Вас к ней как только Вы появитесь.
– Раз велела, то веди, – хмуро сказал Альфонсо. Ничего хорошего он не ждал, но вороненая сталь пистолета за поясом придавала уверенности, обещала безопасность и силу, не доступную всем остальным.
Его правда отняли, когда обыскивали, как и гранаты, которые, если бы знали, как они действуют, даже не взяли бы в руки. Да даже не подошли бы к ним – дураков нет.
– Кольцо только не трогайте, иначе нас всех на куски разнесет – сказал Альфонсо, с тревогой глядя на то, как гранаты поплыли в руки стражи. Впрочем, стража рассматривала невиданные штуковины не с меньшим опасением, причем именно за кольца их и хотела взять, думая, что их приделали для того, чтобы было удобнее носить.
– Черт возьми, дайте сюда, я их сам в сундучок положу, и пистолет давайте, не то пристрелите, кого-нибудь, ненароком…
Альфонсо раньше никогда не испытывал столь сильного чувства вины, тем более, чувства покорности; никогда бы он не отдал добровольно, без боя оружия, способного сохранить ему жизнь, но теперь, шагая по гулким, потускневшим от горя и разрухи дворцовым коридорам, он с парадоксальной радостью желал себе наказания, желательно, с пытками. Почему то ему казалось, что чем сильнее он будет страдать, тем легче будет у него на душе, как будто мертвые будут меньше на него злиться.
–Я вестник смерти, – думал Альфонсо, все, кому я был дорог-умирают.
– Вы желали меня видеть, Ваше величество, – Альфонсо поклонился королеве. Та слегка кивнула головой и стража отошла на два шага назад.
– Значит, ты снова вернулся из небытия, – сказала Эгетелина, и чуть дернула губой. Она была бледна, худа, худее, даже, чем раньше, под глазами темнели синяки, а коже на лице и шее обвисла. Волосы потускнели, а глаза блестели усталостью. И…Неужели тревогой и страхом?
Как там Лиззи говорила – келлоган? Что там, в коже, придает ей упругости? Что-то связанное с калом, это точно. Что там за мази у нее были, против мимических морщин?
– Да, Ваше величество.
– Ты, вопреки приказу Аэрона, передал ее в руки правителя Лаги, тем самым предал ее. И, при этом, спас, угадав самую безопасную страну, каким то чудом. Отведи ты ее в Истерию, ее зарубили бы на площади. Видимо, мы с ней должны быть тебе благодарны. Но, к сожалению, теперешняя королева Импереды приказала заковать тебя в цепи в темнице, едва только ты объявишься. Никто, впрочем, кроме нее не ожидал, что и на этот раз ты всплывешь, как…
– Да понятно, как что, – раздраженно, подумал Альфонсо, – опять все сначала. Только теперь у меня нет стремлений, нет цели, не ради кого жить и мне плевать на свою судьбу.
–…как щепка в проруби. Всей душой я с тобой, но невыполнение приказа королевы – смерть в жутких мучениях. Так что… стража, уведите.
– А кто королева то? – спросил Альфонсо, уже когда его уводили под руки.
– И почему не король? Здесь что, тоже матриархат, как в Тайге у амазонок? – подумал Альфонсо, уже сидя в темнице. И если бы его хотели пытать побольнее, то лучше пытки придумать бы не смогли: его заперли в ту же темницу, в которой он сидел с Лилией – остался даже тазик, в котором она мылась, сиротливо лежало платье на лавке; Альфонсо лег на солому, сжался в клубок у стены, не смея тревожить лежащую красную тряпку; на полном серьезе он вот-вот ожидал услышать бесконечную, бойкую болтовню ведьмы, отчетливо, впрочем, понимая, что просто сходит с ума.
– Сволочи, – рыдал Альфонсо внутри себя, – лучше бы на дыбе пытали. Все не так было бы больно.
–А впрочем, – подумал он, немного успокоившись, – дойдет и до этого.
Никогда бы, еще два года назад, не подумал бы он о том, что будет желать пытки, как избавления от страданий.
Где то в мрачных недрах башни – тюрьмы, кто-то надсадно выл, стучал по прутьям решетки чем то твердым – наверное, головой, кричал, чего-то. Иногда страже надоедало его слушать и узник получал ногами по… не известно по чему, но крик осекался, и на время переставал быть слышимым. А потом начиналось все сначала. Луч солнца, умудрившийся протиснуться через маленькое окошко, попал Альфонсо прямо в глаз, и пришлось двигать телом на целый сантиметр, чтобы его не слепило.
Это были его единственными заботами. Ну и вши, конечно, с непривычки, вызывали брезгливость своим шевелением под одеждой.
В узницу, в сопровождении запыхавшейся стражи влетел Дрюон:
– Ваша светлость, не извольте гневаться, но мне приказано срочнейше доставить Вас во дворец. Вас желает видеть сама королева Импереды.
Последнее, про королеву Ипереды, он сказал полушепотом, при этом вздрогнул – боялся ее что-ли?
– А покушать, дадут? – Альфонсо и не подумал встать с соломы, лишь соизволил повернуть голов, оторвавшись от философского созерцания потолка в сторону созерцания ужасно взволнованной физиономии Дрюона, и снова попал в луч солнца левым глазом.
– Покушать? – Дрюон был озадачен, – как вы можете думать о еде, когда Вас ожидает суд Самой…?
– И что теперь, голодным идти? Меня, может, прикончат сегодня, а я пожрать не могу, напоследок…
Альфонсо, конечно, лукавил: последнее, что он хотел сделать напоследок, так это пожрать, но то, что он понял про эту страшную, жестокую и сверх великую королеву, заставляло его относиться к ней с протестующим пренебрежением. «Плевал я на все авторитеты мира, смерть, и та меня не пугает» – вот что он хотел сказать великой королеве.
И похоже, ему удалось донести свою мысль куда надо. По крайней мере карета неслась с поразительной скоростью, либо сбивая, либо унижая грязью из под колес зазевавшихся прохожих. По дворцу Альфонсо протащили за руки чуть ли не бегом, под осторожный, но интенсивный шепот собравшихся вельмож, и пройти небрежной походкой ему не удалось, зато, когда его швырнули на колени, он посмотрел интригующей королеве прямо в глаза, и усмешка застыла на его губах. По толпе прокатился изумленно- испуганный вздох.
Королева была невысокой, стройной женщиной с тонкими руками, длинными волосами и голосом, стальным оттенком которого отбивал охоту спорить с ним.
