Монах Ордена феникса - Александр Васильевич Новиков
Крюгер, рыча от боли, оставляя за собой черные полосы, полз по берегу в сторону Альфонсо. Точнее, в сторону своей винтовки. Остальных видно не было – нефть их поглотила.
– Куда ползешь, змейка? – Альфонсо наклонился над раненным.
– Я тебя прикончу, сука, – Крюгер отрыгнул черную, маслянистую жидкость вместе со словами, долго кашлял, не собираясь, видимо, претворять в жизнь свою угрозу.
– Маловероятно.
Альфонсо пинком перевернул храпящего снайпера на спину; сначала он хотел перерезать ему глотку кинжалом, но в нос ударил запах сероводорода, его затошнило, и он выстрелил Крюгеру в горло из арбалета.
И остался один на берегу озера.
Сильные эмоциональные переживания всегда оставляют после себя пустоту, когда уходят, и Альфонсо не стал исключением. Лилия была отомщена, но не восстала из мертвых от этого, не пропела, протяжно, свое детское «Альфонсичек», и черный мрак в душе Альфонсо не рассосался. Он стоял, не зная, что делать, пока не начал собирать оружие, разбросанное по берегу. Гранаты остались только на поясе у Крюгера, и когда Альфонсо их снимал, с ним вдруг заговорил голос, заставив его вздрогнуть.
– Птенец, птенец, я гнездо, прием. Птенец, птенец, я гнездо, прием…
Среди брошенных на берегу вещей, вдруг, заговорила рация.
– Паскуда какая, напугала, – вслух, сам себе, сказал Альфонсо и усмехнулся. Если бы он услышал этот голос, из непонятной коробки года два назад, он принял бы его за глас божий и умер от сердечного приступа. А так, просто выкинул железку подальше в озеро нефти, собрал оружие, и побрел в свою эпоху.
13
В харчевне «Скотское состояние» не было веселого пьяного гама, дыма табака, извечных запахов жареной рыбы, мяса, капусты и пива; был только хромоногий, угрюмый владелец, ленивым движением протиравший чистую, от отсутствия посетителей, стойку, и одно спящее тело, храпящее за дальним столом в полумраке. Свет из дверного проема померк – его заслонила фигура вошедшего, и трактирщик оживился, но увидев священника в старой, поношенной рясе, стал еще угрюмее. У него была надежда, что зазвенит денежка, и теперь она умерла.
Священник был явно не в лучшей форме – ряса залатана во многих местах и испачкана, из под капюшона, помимо черных курчавых волос и сверху и снизу головы, виднелись только глаза и нос, сморщившийся в брезгливые складки. Священник осмотрелся так, словно бывал в таком заведении впервые и, хромая, подошел к стойке. Он заказал мяса, вина, картофеля – все, что в теперешнем положении Импереды было неслыханной роскошью, мало того, по стойке покатилась монета – еще Эгибетузская, золотая, осчастливив темную тишину помещения приятным, мелодичным звоном.
– Мать честная, это откуда такая прелесть? – не сдержался трактирщик, вцепившись в монету так, что ее, наверное, не выдернули бы у нее и у мертвого.
– Заначку распотрошил, – сказал священник.
Он вел себя странно. Протер пальцем стойку, подозрительно посмотрел на вино, сказал: «настоящее», потыкал пальцем в мясо, а потом, словно решившись, отнес за столик и начал есть. Трактирщик – сам голодный – смотрел на едока удивленно – смотреть больше было не на что, а потом, не выдержав, подсел к странному священнику. И оказалось, что священник вообще словно из другого мира: последних новостей не знал, и стал благодарным, хоть и невольным слушателем.
За два года союзные страны Алексия и Степь разнесли бывший Эгибетуз в пух и прах, казнив Аэрона на дворцовой площади, после чего пала Истерия, Либераза, объединившись в империю, название которой и было- Импереда. Выжимая из страны последние остатки денег, людей, скота и ресурсов, Импереда вела кровопролитные войны со всеми соседними странами, которые тоже объединились в союзы, и теперь эти союзы претендовали на главенство над миром.
– Либо получится Великая объединенная страна, либо, и скорее всего, люди просто перебьют друг друга, – вздохнул трактирщик, – как не стало великого Алеццо, так все наперекосяк пошло…
–Кто такой Алеццо? – спросил священник.
Рассказ про святого Алеццо дэ Эгента затянулся на пару часов, в течении которых в кабаке не появилось никого нового. Священник поел, распрощался с кабатчиком, и, с явным облегчением, вышел на воздух.
Эгибетуз был другим. Величественная ранее Стена мрачно и гнетуще висела над дорогой, ворота поднимались с противным скрипом. Столица была пустой, грязной, кругом воняло тухлятиной, немытыми людьми, лошадьми, посередине улицы текли сточные воды, дома, даже каменные, стали уродливыми, темными и топорно- примитивными сооружениями.
Людные некогда улочки пустовали, разрушали пустоту лишь изредка проходящие старики, калеки или женщины – тощие, шатающиеся и безразличные ко всему. Базары с вечно шумящими на них скоморохами оглушали тишиной, как в пустыне, зато виселицы по хозяйски расположившиеся на площадях и вдоль домов, были заняты истлевающими телами – все как один обворованными и раздетыми.
– Тяжелехонько после белых палат больницы привыкать к этим рассадникам клопов, – думал Альфонсо. Сингассия (она же, по старому, Хандыга), не была оплотом чистоты и порядка, но там, по крайней мере, не вляпаешься в лошадиную лепешку, не ходят коровы по главной площади, есть канализация и не воняет так сильно.
Еда в кабаке была подозрительной, но зато, стопроцентно натуральной –от слова «консервант» кабатчика бы разразил удар, а если ему рассказать из чего, лет через пятьсот, будут делать колбасу, то он бы точно сдал Альфонсо инквизиции. Да и желудок не хотел знать, что такое анти санитария до тех пор, пока не ощутил себя полным.
Как сказал кабатчик, дочь короля пропала из осажденного замка, не понятным образом, и в этом видели последнее деяние святого Алеццо, также пропавшего без вести; всех слуг казнили вместе с королем, он даже объяснил Альфонсо, где находится общая могила, и теперь, стоя у памятного камня, Альфонсо в полной мере чувствовал черную пустыню внутри себя, а еще пистолет, который он нацепил под рясу, шесть магазинов к нему, четыре гранаты на поясе и бронежилет, который был хоть и лёгкой серии, нотяжело прижимал к земле своим весом.
Иссилаиду повесили что стало с его ребенком было неизвестно. Альфонсо не смог ее спасти. Даже ценой смерти лучшего друга.
Одиночество и тоска сжали голову Альфонсо, выжимая из нее слезы – но слез не было, была горечь, чувство вины,
