Чернее черного - Иван Александрович Белов

ров. Из чащи возвращалось конное войско. Малая часть. От былого величия не осталось следа: доспехи на израненных всадниках порублены, изорванные знамена поникли, усталые лошади с трудом переставляли копыта. Последним на телеге везли мертвого короля. Видение задергалось, пошло рябью и истаяло в ночной темноте.

– Что ты видел? – нарушила молчание Любава.

– Не знаю, – признался Семен. – Витязей на конях, ушли за шерстью, вернулись стрижены.

– Дедушка говорит, мороки прошлое показывают и будущее, и то, чего нет, – сказала Любава. – С этими видениями не разберешь. Но царевну-то жалко… Ой, дедушка!

По тропе, со стороны, откуда только что пришла призрачная армия, шлепал Драган. Ковыляющая походка, посох и сгорбленная фигура, подсвеченная луной, не оставляли сомнений. Семен утробно сглотнул, лишь сейчас поняв, что неосознанно пытался оттянуть момент появления колдуна. Теплые чары разговора с Любавой рассеялись. Осталось страшное место, страшные люди, маленькая девочка и страшное дело, для которого они собрались.

– Отдыхаете? – недовольно буркнул Драган и как-то странно посмотрел сначала на внучку, потом на Семена. Будто другого чего ожидал.

– Дедушка, мы такое видели, такое видели… – всполошилась Любава.

– После расскажешь, – оборвал колдун. – Полночь близится. Яму выкопал?

– Выкопал. – Семен указал на раскоп.

– Ого, как для себя копал, – погано пошутил Драган и сбросил с плеча тяжелый мешок. – Времени мало, шевелитесь. Любава, расставляй свечи вокруг могилы, а ты, рожа страшная, зажигай. Быстро!

Любава опрометью кинулась к мешку, совладала с завязками и вытащила толстенную связку черных свечей.

– Ого, зачем столько, дедуль?

– Для нада. – Драган взял мешок и всучил Семке кресало с огнивом. – Сорок свечей из человечьего жира надо зажечь. И – не дай бог – потухнет одна. За дело!

Любава втыкала тонкие длинные свечи в землю, а Семка трясущимися руками высек пламя, запалил одну, а от нее остальные, и скоро вокруг ямины замигало кольцо багровых огней. Колдун приготовил три туеска и книгу в кожаном переплете.

– Так, Скверня на месте. – Драган заглянул в могилу, убедившись, что луна освещает дно. – Ну, чего стоишь? Рубаху сымай, полезай и ложись.

Поганая шутка оказалась не шуткой. Семка послушно кивнул, спрыгнул в яму и лег. Колдун, покряхтывая и матерясь, слез следом и присел сбоку, держа в руках книгу.

– Молчите, что бы ни случилось, – предупредил Драган, откашлялся, нашел нужную страницу и заговорил нараспев:

– Откажусь от Иисуса Христа, от царя земного, от Бога вышнего, от веры православной. Предаюсь нечистому духу, взываю к окаянной силе за помощью. – По знаку Любава подавала открытые туески, колдун черпал содержимое горстью и бросал Семену в лицо. – В темном лесу погост заброшен, сорок черных свечей горят, зола из семи печей, соль из семи углов, земля из семи проклятых могил. Помоги, сила нечистая, прах из праха поднять, плоть с плоти содрать, кровь с кровью согнать.

Они словно оказались внутри огромного бычьего пузыря, наполненного запахами свечной гари и свежей земли. Все стихло: ветер, небесный шепот и лес. Звуки исчезли, тишина нестерпимо резала по ушам. В руке колдуна блеснул хищно изогнутый нож. Семка дернулся, но Драган приложил палец к губам, заставив притихнуть.

Боли не чувствовал. Лезвие обожгло кожу холодом, и Семен, скосив глаза, увидел, как нож оставил разрез на груди, прочертив линию от ключиц до самого брюха. Бледная нездоровая кожа раскрылась пластом. Кровь пошла странная, липкая и тягучая, в темноте оттенок было не разобрать. Точно не алая. Драган с превеликой осторожностью выудил из-под одежды стеклянную бутылочку, внутри плескалась и играла абсолютная, кромешная темнота. Хлопнула пробка. Колдун перевернул склянку, и в рану пролился густой, похожий на деготь, вязкий кисель.

– Прими душу проклятую, злобою напоенную, – зашептал Драган. Лицо колдуна менялось и дергалось. – К кому перейдет, того изведет. Так заведено, черной печатью закреплено. Губить, в могилу сводить, слезы лить, души в омуты бесовские волочить. Отныне и ввек. Была одна душа, станут две, вместе сплетутся, горя напьются. Горят сорок свечей, летит зола из семи печей.

Семен выгнулся дугой под хруст и скрип зубов и костей. В грудь словно навалили горящих углей, резанула яркая, дикая, нестерпимая боль. А ведь казалось, боли Семка-то повидал… Он то ли потерял сознание, то ли нет, на миг погружаясь в кровавое забытье и тут же выскакивая назад, в свет сорока черных свечей и сине-зеленый мерзкий свет ухмыляющейся Луны.

Повинуясь жесту Драгана, Любава протянула руку, и острый клинок вспорол тоненькое предплечье, направив струйку крови в Семкин жадно подставленный рот. Невинная кровь… Семен захлебнулся, закашлялся, поток иссяк, кровь теперь лилась на рану в груди, чужая черная душа кипела, впитываясь под ребра.

Колдун отпустил руку Любавы, и девочка упала, судорожно заматывая разрез куском приготовленного холста.

– Встану, на полночь обратясь, духу нечистому поклонясь, – продолжил Драган, достав кривую иглу с продетой нитью. Пальцы колдуна дрожали. Первый стежок получился неряшливый и кривой. Семка дергался и скулил. – В темной ночи солнце не светит, люди не видят, Зверь, владыка подземный, услышь раба своего, прими в землю и обратно отдай. Возьми мертвеца, верни мертвеца, тебе на радость, в горе живым. Слово мое по горькой слезе, по черной земле, где гроб несут, за упокой поют.

Нить оборвалась, и на Семена обрушилась непроглядная темнота, раздавила, расплющила, прожевала, разорвала. Куски плоти разлетелись по сторонам, перемешались и были грубо слеплены заново. Не осталось ничего, кроме полосующей боли и тьмы. Тьма была вокруг и внутри, заполняя Семена злобой, гнилью и пустотой. Тьма выла, тьма пела, и Семка, словно паяц на веревочках, пел и плясал вместе с ней. Пустая оболочка, набитая ненавистью, прахом и горячей золой. Веревочки оборвались одна за другой, и Семен кувырком полетел в стылую бездну: падал или парил, пока далеко внизу не вспыхнула багровая точка. Точка стремительно разрасталась, превращаясь в оранжевый шар, излучающий палящий, ослепительный свет. Свет, который не давал света и не рождал тепла, сливаясь с чернильной давящей темнотой. Рядом с Семеном падали бесформенные серые тени. Сотни, тысячи, тысячи тысяч. Порой из тьмы выныривали огромные силуэты, хватали серые тени и уносили куда-то прочь, в пустоту, оставляя после себя могильный холод и запах старых костей. Семен резко завис, будто его схватили за шиворот, а поток серых теней продолжал падать, питая огромный пылающий шар. Густая тьма отхлынула по сторонам, выпуская длинные щупальца, осторожно трогая и прикасаясь. Тьма удивленно изучала его. А потом Семка услышал бесплотный тихий голос. Голос позвал:

– Вернись, неупокоенный. Вернись.

Семку трясло. Голос был одновременно похож на голос Анисьи, голос Ванюшки, голос Настеньки, голос Драгана, голос Любавы, голос матери и отца. Они звали его.