Мэтью Стовер - Герои умирают
Берн сконцентрировал Силу в руке и схватил ее клинок. Она попыталась вырвать его, отсечь Берну пальцы, но магия сделала его хватку каменной. Он рассмеялся и взмахнул Косаллом. Она отпустила клинок, чтобы уберечь руку, и откатилась назад. Потом встала на ноги и из распахнутых глаз мало-помалу стала исчезать уверенность.
Берн подбросил ее меч в воздух и рассек его пополам ударом Косалла. Обломки зазвенели и запрыгали по камню.
– Скажи-ка, – масляным голосом спросил Берн, – тебе не кажется, что ты сделала ошибку?
11Пэллес была в состоянии мыслезрения. С четкостью и бесстрастностью компьютера она отрабатывала различные варианты действий. Не прошло и нескольких секунд, как она уже знала: ни одно из ее умений не может спасти токали и экипаж баржи, за который она также несла ответственность, из этой ловушки.
Ни заклинание, ни какой-либо трюк, ни Сила, которой она владела, не могли спасти ее. Между тем это открытие не вызвало в ней разочарования, страха или грусти. Нет, эффект был прямо противоположный.
Теперь она чувствовала себя спокойной и свободной – такое ощущение свободы человек испытывает только на краю смерти.
Парализующий страх мог появиться лишь в том случае, когда оставался всего один шанс, одна-единственная возможность скрыться, если бы все шло правильно. Выбор между двумя возможностями, одинаково малыми, был еще хуже – Пэллес испугалась бы совершить крошечную ошибку, которая стоила бы жизни людям, коих она обещала спасти. А вот отсутствие выхода давало абсолютную свободу действовать спонтанно, не боясь последствий.
Если все пути ведут к смерти, что мешает тебе следовать собственной прихоти искать окольные пути?
На ум почему-то пришла детская присказка: кошка мокнуть не желает. На ней Пэллес и построила свои дальнейшие действия.
Отыскивая способ вывести баржу из доков и уплыть, она вытянула из своей Оболочки щупальце и послала его на разведку вниз по течению. Вскоре она почувствовала жизнь, бившуюся об Оболочку: крошечные мерцающие ауры речных раков, ленивых речных котов, толстых блестящих карпов. Было там и едва уловимое эхо воспоминаний – оно как бы связывало Оболочки подводных жителей вместе.
Пэллес глубже погрузилась в мысленное зрение, чтобы добраться до сути удивительного явления; она больше не видела свою Оболочку, а просто оставалась в ней. Это чувство свободы, независимости от собственного тела возникло легко и мгновенно; она вышла за пределы физической природы, стала чистым разумом, настроенным на биение потока Силы.
Все, что она видела ниже по реке, было потоком.
Сила проистекает из жизни, а здесь, в реке, все было живым. Влекомая эхом, Пэллес чувствовала, как ее разум все глубже погружается под воду. Глубже Оболочек карпа и рака, глубже темно-зеленой ауры донных водорослей…
Здесь проходил другой Поток Силы.
О такой Силе Пэллес не смела и мечтать. Она неуверенно настроила свою Оболочку на этот пульс, окунувшись в ритм живой реки.
Здесь Пэллес нашла Оболочку самого Великого Шамбайгена, создававшую ауру всей реки, тянувшуюся от ее истоков в Божьих Зубах до дельты на западе, в Теране, Эта Оболочка включала в себя не только тех, кто жил в реке, но и все окрест: луга, сквозь которые она протекала, леса и всю экосистему, которую питала река, а экосистема, в свою очередь, поддерживала саму реку.
Мощная сила жизни заставила Пэллес расслабиться и покориться. Ее сознание идеально вошло в свою нишу, ибо она нашла большую драгоценность, чем жизнь.
Здесь был Разум.
И еще здесь была Песнь.
Она рассказывала обо всем – от шума горного ручья до мягкого похрустывания растущей ночью кукурузы, от падения дерева, чьи корни подмыла вода, до рева потока, затапливающего весеннюю долину, шепота камышей и шелеста тростника в заводях. В Песни были птичьи трели, крики уток и гусей, цапель, зимородков и журавлей, плеск рыбы, свечение мускулистого тела форели и мечущего икру лосося, терпение и мудрость сидящей в грязи черепахи.
Река пела о людях, ведущих свои корабли вдоль берегов; о перворожденных, много веков назад говоривших с ней на ее языке; о гномах, которые строили запруды и заставляли воды реки вертеть мельницы.
И еще она пела об Анхане – огромном котле, кипевшем посреди реки и отравлявшем воду ниже по течению.
Чародейка внимала чистым трелям старого барда, внезапно обнаружившего, что у него появился слушатель.
В Песни не было слов, но Пэллес они не были нужны, ибо в самой мелодии заключался смысл.
– Я знаю тебя, Пэллес Рил. Добро пожаловать в мою песнь! У Пэллес сама собой нашлась мелодия ответа:
– Шамбарайя…
– Так зовут меня люди. Представь себе, они меня знают, Пой со мной, дитя.
Теперь Пэллес отдавала реке свою песнь. В ней не было лицемерия, она не пыталась скрыть правду; все, что составляло существо Пэллес, стало известно реке. Шамбарайя вобрала в себя всю ее силу и слабость, мелочную зависть и чистоту отваги.
Здесь не было суда, да и не могло быть: все стало единым потоком, протянувшимся от гор до моря,
В песни Пэллес звучала мелодия ее отчаяния, которое заставило ее нырнуть так глубоко и искать в таких далях. Река не поняла, почему люди хотели причинить ей боль и почему она боялась их; жизнь и смерть были для нее одним бесконечным колесом. Там зачем же противиться возвращению в землю, из которой вышел?
Но Пэллес все равно попросила:
– Пожалуйста, Шамбарайя, спаси нас. Покажи свою силу.
– Не могу. Совет младших богов, остановивший Джерета Богоборца, не позволяет мне этого.
«Что за младшие боги?» – подумала Пэллес и услышала в ответ:
– Ваши боги, те, к тому требует от людей служения, те, кто занимается делами смертных, те, кто достаточно мал, чтобы думать, и развлекается, манипулируя своей властью.
Пэллес прекрасно поняла: Шамбарайю не волновали жизни отдельных людей. Для реки человеческая жизнь значила не больше жизни самого маленького пескаря – не больше, но и не меньше. Для реки любая жизнь была жизнью. Что же могла предложить ей чародейка, дабы убедить ее? У реки было все необходимое, Пэллес этого вполне хватало. И она взмолилась;
– Сделай меня своей служительницей. Дай мне малую толику своей власти, и я стану твоим голосом. Я научу людей почитать тебя.
– Мне не нужен голос. Людское почитание – пустой звук. Твоя просьба бессмысленна. Песнь не может просить саму себя о власти.
Песнь не может просить саму себя о власти… Пэллес была песней; просить реку о силе было все равно что просить собственную руку сжаться в кулак. Все преграды были созданы лишь ее человеческой сущностью, разделением мира на Пэллес Рил и Шамбарайю.
Когда чародейка поняла это, последние остатки отделенности от мира исчезли, словно унесенная порывом ветра паутина.
Все было неразрывно – и желание Пэллес стало желанием реки.
Теперь Пэллес сосредоточилась на одной ноте своей песни, где были кудрявые волосы, голубой плащ и серые мундиры. Они казались очень маленькими и находились далеко – но они были. Пэллес ощутила спрятанные в барже жизни так же просто, как ощущала ранний снегопад в Божьих Зубах и схватку форели и карпа в дельте Тераны. Она увидела, что опасность, угрожавшая людям на барже, совсем невелика; чтобы спасти их, необходимо всего лишь унести баржу, а уж это было для нее естественным занятием.
Разве не была она рекой?
Пэллес вдохнула, и поток, катившийся от гор до моря, застыл всей своей массой,
Пэллес выдохнула, и вокруг нее собралась Сила, превосходившая всякое воображение.
12Дикая девка вытащила ножи и снова приблизилась, размахивая ими с невероятной скоростью. На лице застыла сосредоточенность. Берн позволил ей подойти ближе и стал выжидать; когда она оказалась в пределах досягаемости, он нанес удар, целясь в голову. Женщина ускользнула – несмотря на всю магическую Силу Берна, Косалл оставался большим и довольно неуклюжим оружием.
Когда она нырнула под меч, Берн ударил ее ногой в ребра, сконцентрировав свою защиту на солнечном сплетении, чтобы помешать ей воткнуть туда нож. Кончик ножа пронзил камзол графа и скользнул по коже. Удар ногой достиг своей цели и отбросил девушку словно куклу; она покатилась по мосту.
Затем встала, пошатываясь, и облизнула окровавленные губы. Похоже, удар повредил внутренности. Однако она ухмыльнулась и показала на ногу Берна.
– Ты не неуязвим, – заметила она.
Берн посмотрел вниз. Дикая девка рассекла ему ногу, которой он пнул ее, рассекла вторым клинком. Порез был неглубоким, он только рассек кожу. Брюки мгновенно намокли от крови.
– Может быть, – ответил он, – но я ближе к этому, чем ты.
Он рванулся в атаку. Даже раненная, эта девушка была неуловима – она двигалась с нечеловеческой скоростью, ускользала из-под ударов на какой-то дюйм и постоянно наносила удары сама, не блокируя и не отражая ни одного выпада противника.
