Росс Кинг - Экслибрис
– И что же вы поняли из контрактов на «Филипа Сидни»?
Его лицо оставалось бесстрастным.
– Я понял, что его капитан не собирается блуждать по притокам Ориноко. Понимаете, господин Инчболд, судно капитана Плессингтона вовсе не было похоже на остальные в этой флотилии.
Я почувствовал, как моя голова начинает пухнуть. Этот ромбольон и стук молотков вызывали ужасную головную боль.
– В каком смысле не было похоже?
– «Сидни» был первоклассным кораблем, – пояснил он. – То есть на нем могли установить более сотни пушек. «Дестини» была рассчитана только на тридцать шесть. Да, и с такой тяжелой артиллерией «Сидни», естественно, нуждался в глубокой осадке, как большинство наших первоклассных судов. Потому-то наши военные суда и лучше голландских, – добавил он, понизив голос, словно боялся, что голландские шпионы околачиваются рядом с его развалюхой. – И потому-то Кромвелю удалось наголову разбить голландцев в пятьдесят четвертом. Они вынуждены строить свои военные суда с небольшой осадкой, чтобы те могли пройти в их собственные прибрежные воды, а поскольку у них была небольшая осадка, то они не могли позволить себе такое количество пушек, как мы. Следовательно, мы имели значительно превосходящую огневую мощь. Один наш линкор с парой тридцатидвухфунтовых пушек легко мог бы разогнать весь флот. Испанцы со своими фрегатами, однако… впрочем, это уже совсем другая история, – с сожалением добавил он.
– Но осадка «Филипа Сидни», – вновь попытался я направить его в нужное русло, – была глубокой?
– Вот именно – глубокой. Это был прекрасный корабль для сражения, но непригодный для исследования рек в Гвиане. С такой глубокой осадкой ему ни за что не удалось бы пройти по Ориноко. Видите ли, господин Инчболд, была еще одна странность во всем этом деле. Я спрашивал себя: почему флотилия Рэли вышла из Англии с таким расчетом, чтобы прибыть в Гвиану в декабре или январе, когда навигация там сложней всего. Чтобы пройти в глубь материка по Ориноко, нужны лодки, погружающиеся в воду лишь на пять или шесть футов, причем местами это можно сделать только во время прилива, даже в дельте. Даже в сезон дождей. А ведь январь…
– Да, – кивнул я, – сезон засухи. – Я попытался осмыслить новые сведения. – Но что, если эти пушки предназначались просто для защиты? И что, если «Филип Сидни» вовсе не собирался в первую очередь исследовать эту реку? Что, если корабль думали поставить на якорь у побережья? Сэр Амброз легко мог отправиться вверх по течению в шлюпе или другой небольшой лодке.
– Вполне справедливо, – Биддульф пожал плечами и помолчал, сплюнув очередную порцию табачной слюны с быстротой гренландского кита, выпускающего фонтан воды. – И на корме, его корабля, конечно, такой шлюп имелся. Но зато у него не было многого другого. Понимаете, другие корабли были гружены кроме бочек с водой и солониной всевозможным изыскательским оборудованием. Киркомотыгами, лопатами, носилками, тачками и запасами ртути. Эти счета и контракты скапливались на моем столе. А вдобавок к ним – договоры с солдатами и членами команды, по большей части, надо сказать, негодяями, от которых так и несло то ли тюрьмой, то ли публичным домом, поскольку лучшие моряки Лондона и Плимута отказались участвовать в этой безумной затее.
– Но «Филип Сидни»?..
Итак, вот что казалось самым странным. По словам Биддульфа, «Филип Сидни» не взял на борт никакого исследовательского оборудования, никаких землекопных инструментов – ничего в таком роде. В министерство не поступило никаких документов на сей счет. Никаких скрепленных печатями договоров, прошедших через руки помощника делопроизводителя. Только солдаты и оружие, причем оружие закупалось, а солдаты нанимались, как показалось молодому Биддульфу, под строжайшим секретом. Заказывали для «Сидни» и другие вещи – пачки бумаги, столы и приборы, – хотя он не мог толком сказать, для чего точно. Он отговорился тем, что не разбирается в подобных делах. Но при строительстве и снаряжении «Филипа Сидни» использовались всевозможные сложные чертежи и таблицы для математических вычислений. Знаменательно для тех времен, добавил он. Где-то в министерстве хранилась книга под длиннющим названием «Секретные изобретения, полезные и необходимые в сии дни для защиты сего острова и противостояния чужестранцам, врагам истинной Господней веры и религии». Его автором, сообщил он, был один шотландец, Джон Нейпир.
– Едва ли вы, мистер Инчболд, найдете эту книгу на ваших полках или в любом другом подобном магазине – именно поэтому… Это документ конфиденциальный. И вообще было напечатано очень мало экземпляров.
– Джон Нейпир? Боюсь, вы запутали меня. Разве он был не математиком?
Все верно, согласился Биддульф. Разносторонне образованный и талантливый ученый, Нейпир первым среди математиков сделал величайшее изобретение: логарифмы. В те дни, по словам Биддульфа, открывались целые новые миры, не только Америка и южные моря, – в математике и астрономии тоже. Такие люди, как Галилей и Кеплер, исследовали небеса – так же как Магеллан и Дрейк когда-то исследовали океаны. Благодаря своему телескопу Галилей в 1610 году впервые увидел спутник Юпитера. К 1612 году Кеплер насчитал 1001 звезду, на 200 с лишним штук больше, чем Тихо Браге. Несколькими годами раньше Кеплер, стойкий протестант, прервал свои астрономические наблюдения, чтобы вычислить для сэра Уолтера Рэли, как лучше расположить пушечные ядра на батарейной палубе. Эта новая наука, пояснил Биддульф, стала развиваться как раз с началом географических открытий и войн – войн за золото и войн религиозных. Математики и астрономы состояли на службе у королей и императоров. В Шотландии, которая страшилась новой испанской армады, очередного вторжения католиков на остров, Нейпир придумал сложную систему «тайных изобретений», и в их числе – гигантское зеркало, которое поджигало бы вражеские корабли в канале солнечным жаром. Его логарифмы вскоре применил в навигационном деле Эдвард Райт, ученый из Кембриджа, автор книги «Обнаружение и исправление навигационных ошибок».
– Война стала сложнейшим искусством, – пояснил Биддульф, – использующим таинственные логарифмические значки и хитроумные геометрические построения. То же самое произошло с навигацией. Фрэнсис Бэкон придумал, как увеличить водоизмещение торговых судов до тысячи ста тонн, с килем ста пятнадцати футов в длину, а гротом – семидесяти пяти футов в ширину. А еще он проводил опыты – как лучше разместить и поставить паруса, чтобы океанские путешествия были не так долги. Поговаривали даже, будто сам Бэкон и спроектировал «Сидни», что, насколько я знаю, могло быть правдой. Как большинство людей в те дни, он пресмыкался перед Вильерсом. Если бы Вильерсу нужен был корабль, то Бэкон, конечно, его бы спроектировал. Вильерсу приглянулся его дом на Стрэнде, Йорк-хаус, и Бэкон тут же продал ему свое владение. Именно там Вильерс собирался держать книги и картины, которые он начал коллекционировать.
– Так к чему же вы клоните? – умудрился я вставить слово. – Что на «Филипе Сидни» установили… ну даже не знаю… одно из гигантских зеркал Нейпира?
Я начал подумывать, уж не ослабел ли и правда ум Биддульфа. Но потом вспомнил, что «Навигационные ошибки» Эдварда Райта также числились в списке пропавших из Понтифик-Холла книг – это был один из тех томов, что исчезли из библиотеки вместе с «Лабиринтом мира».
– Разумеется, нет, – спокойно ответил он. – Я просто пояснял вам, что «Филип Сидни», судя по всему, снаряжали для целей, отличных от поисков золота на Ориноко.
– И сие означает?..
– Ничего особенного, возможно, и не означает. Как говорится, в открытом море опасностей в изобилии, и выбирать не приходится. Было бы глупо не взять с собой на борт как можно больше пушек. Но чтобы понять истинную цель путешествия «Сидни», надо сперва понять, как обстояли дела в то время. Я имею в виду, каково было положение дел в Морском ведомстве, да и в стране в целом.
– Истинную цель?
Биддульф умолк. Его глаза закрылись, и я вдруг подумал, уж не сморил ли его сон. Я и сам чувствовал, что начинаю потеть и задыхаться в этой тесной и душной комнатке. Я уже придумывал очередной вопрос, как вдруг он открыл глаза и с каким-то мучительным стоном поднялся на ноги. Сонный кот, уткнувшийся в его подмышку, поднял мордочку и заморгал, ослепленный прилипчивым лучом солнечного света, подкравшегося к окну.
– Да. Истинную цель. Но может, нам немного прогуляться, господин Инчболд? – Стоя в столбе света, он почесывал кота за ушами и прищурившись поглядывал вниз, на меня. – Я дорасскажу вам все на прогулке. Ходьба, знаете ли, порой освежает усталые старые мозги.
К тому времени, когда мы покинули домик, прилив уже повернул вспять, и основное движение на Пуле теперь шло вниз по течению. Весла скрипели и шлепали по воде, ветер шелестел парусами. Мы брели вдоль набережной в сторону Шедуэлла, солнце пригревало наши спины. Мне пришлось изо всех сил орудовать своей суковатой палкой, чтобы не отставать от Биддульфа, который несся вперед как настеганный. Он умерял шаг, только чтобы сорвать примулы, росшие у кромки воды, обратить мое внимание на какие-то особенности ландшафта или вежливо раскланяться с местными дамами, возвращавшимися со Смитфилдского рынка, неся в соломенных корзинках провизию к ужину. Мы прошли почти целую милю и добрели до причалов Лайм-хауса. И лишь когда мы повернули и, щурясь от яркого солнца, направились обратно к дому, он продолжил свой рассказ.
