Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня
Темные глаза смотрят на него снизу вверх, лицо почему-то упорно отказывается попасть в фокус.
– Что ты здесь делаешь?
Мальчик склоняет голову набок, словно внимая чему-то, недоступному для слуха Фонтейна.
– Отойди от моей витрины.
С полнейшим и странным отсутствием грации, которое потрясает Фонтейна как приближение к самой сути понятия грации, странная личность поднимается на ноги. Карие глаза таращатся на Фонтейна, но будто бы не видят его или, возможно, не признают в нем другое человеческое существо.
Фонтейн демонстрирует "смит-и-вессон", палец лежит на спусковом крючке, но дуло не направлено на мальчика. Он наводит дуло только тогда, когда бесповоротно решил пристрелить, — урок, давным-давно преподанный отцом.
Этот стоявший в молитвенной позе и дышащий на витринное стекло не живет на мосту. Фонтейну было бы трудно объяснить, откуда он это знает, но он знает. Это просто-напросто инстинкт, выработанный долгим проживанием в этом месте. На мосту он знает, конечно, не всех, да и вряд ли хотел бы, но, тем не менее, отличает людей с моста от прочих с абсолютной уверенностью.
В этом же типе явно чего-то недостает. Что-то с ним не в порядке; его состояние выдает не зависимость от наркотиков, а гораздо более серьезный вид умственного расстройства. И хотя среди населяющих мост есть такие дурачки, все они как-то сумели раствориться в своей среде и не склонны появляться вот так, ни с того ни с сего, да еще для того, чтобы мешать торговому бизнесу.
Где-то там, наверху, высоко-высоко, ветер с бухты лупцует съехавший шмат пластика, бешеные хлопки, будто сумасшедшее крыло гигантской раненой птицы.
Фонтейн, глядя в карие глаза на лице, которое по-прежнему упорно не желает быть в фокусе (по той причине, думает он сейчас, что оно на это не способно), сожалеет о том, что вообще открыл дверь. Соленый воздух даже сейчас вгрызается в начищенный металл жизненно важных деталей его товара. Он делает жест пистолетом: прочь отсюда.
Мальчик протягивает руку. Часы.
– Что? Ты хочешь мне это продать?
Карие глаза не реагируют на речь.
Фонтейн, побуждаемый чем-то, вроде чужой воли, делает шаг вперед, его палец напрягается на спусковом крючке с повторным срабатыванием. Полость под головкой детонатора пуста безопасности ради, но стоит лишь резко и сильно дернуть, и смертельный номер удастся.
Выглядят как нержавеющие. Циферблат черный.
Фонтейн видит грязные черные джинсы, изношенные кроссовки, линялая красная майка топорщится над вздутым животом, выдавая характерный признак недоедания.
– Ты хочешь мне их показать? Мальчик смотрит на часы в руке, потом указывает пальцем на те трое часов, что лежат в витрине.
– Конечно, — говорит Фонтейн, — у нас есть часы. Любых видов. Хочешь на них посмотреть?
Все еще вытянув палец, мальчик глядит на него.
– Давай, — говорит Фонтейн, — давай заходи. Здесь очень холодно. — Все еще держа в руке пистолет, хотя и ослабив нажим на спусковом крючке, он делает шаг назад, в лавку. — Ты идешь?
После короткой заминки мальчик входит следом, держа часы с черным циферблатом так, как держат маленького зверька.
Чтоб тебе пусто было, думает Фонтейн. "Арми Уолтам" с проржавевшими внутренностями. Дерьмо собачье.
Дерьмо собачье, зачем он впустил сюда этого урода. Мальчик стоит, уставившись в одну точку, посередине крохотной лавки. Фонтейн закрывает дверь, всего на один засов, и отступает за свою стойку. Все это он проделывает, не опуская ствола, оставаясь вне радиуса захвата и не спуская глаз с визитера.
Глаза мальчика становятся еще больше, когда он видит поддон с часами.
– Сначала — первое, потом — второе, — говорит Фонтейн, ловко убрав поддон свободной рукой с глаз долой. — Давай-ка посмотрим. — Показывает на часы в руке мальчика. — Сюда, — приказывает Фонтейн, постукивая по облупленному золоченому логотипу "Ролекс" на круглой подушечке темно-зеленой искусственной кожи.
Мальчик, кажется, понимает. Кладет часы на подушечку. Фонтейн видит грязь под обломанными ногтями, когда рука отпускает часы.
– Черт, — говорит Фонтейн. Командует глазами. — Отойди на минуточку во-он туда, — говорит он, нежно указывая нужное направление дулом "смит-и-вессона". Мальчик отступает на шаг.
По-прежнему глядя на мальчика, он копается в левом кармане плаща, извлекает оттуда черную лупу, зажимает ее левым глазом.
– Не вздумай теперь двинуться, понял? Не хочу, чтобы эта штука пальнула…
Фонтейн берет в руки часы, позволяет себе один раз прищуриться на них сквозь лупу. Невольно присвистывает. "Жаже Лекультр". Перестает щуриться, проверяя, не шелохнулся ли мальчик. Щурится снова, теперь уже на артикул на задней поверхности корпуса. "Королевские военно-воздушные силы Австралии, 1953 год", читает он.
– Где украл?
Ни звука.
– Они почти новые, — Фонтейн мигом ощущает неожиданную и глубокую растерянность. — Это копия?
Ни звука в ответ.
Фонтейн прищуривается в лупу.
– Так это подлинник?
Фонтейн хочет эти часы.
Он кладет их обратно на зеленую подушечку, поверх потертого символа золотой короны, заметив, что ремешок из черной телячьей кожи — штучной работы, вручную обшит вокруг стерженьков, намертво закрепленных между держателей. Один этот ремешок, сделанный, как он прикидывает, в Италии или в Австрии, может стоить дороже многих часов, что он продает. Мальчик мгновенно забирает часы.
Фонтейн выставляет поддон.
– Посмотри-ка на это. Хочешь, поменяемся? Вот "Грюэн Кюрве". Вот "Тюдор Лондон" 1948 года. Отличный, подлинный циферблат. А вот "Вюлькэн Крикет", золотая головка, стекло очень чистое.
Но он уже знает, что совесть никогда не позволит ему лишить эту потерянную душу часов, и от этого ему становится больно. Фонтейн всю жизнь пытался взрастить в себе семена бесчестья, того, что отец его называл жульничеством, но неизменно терпел фиаско.
Мальчик склоняется над поддоном, не замечая Фонтейна.
– Вот, — говорит Фонтейн, откатив поддон в сторону и заменив его своим подержанным ноутбуком. Он открывает на нем веб-страницы, где обычно покупает часы. — Просто жми вот сюда, потом вот сюда, и тебе скажут, как называется то, что ты видишь. — Он демонстрирует "Жаже" с серебристым циферблатом.
Фонтейн нажимает вторую кнопку.
– Хронометр "Жаже" 1945 года выпуска, нержавеющая сталь, подлинный циферблат, гравировка на задней поверхности корпуса, — сообщает ноутбук.
– Задней, — говорит мальчик, — поверхности корпуса.
– Вот смотри, — Фонтейн демонстрирует мальчику нержавеющую заднюю крышку нашпигованных золотом часов "Тиссо", имеющих форму бочонка, — но только с надписью типа: "Ударному Джо в двадцать пятую годовщину службы в Ударном корпусе, поздравляем!"
Мальчик выглядит совершенно бесстрастным. Нажимает на кнопку. На экране появляются другие часы. Нажимает вторую кнопку.
– Хронометр "Вюлькэн", движение часовой стрелки скачкообразное, корпус хромированный, ушки латунные, циферблат в очень хорошем состоянии.
– В очень хорошем, — советует Фонтейн, — а значит, недостаточно хорошем. Видишь вот эти пятнышки? — он показывает на явные червоточины, разбросанные по поверхности отсканированной картинки. — Если бы было сказано в "отличном состоянии", тогда без вопросов.
– В отличном состоянии, — говорит мальчик, подняв взгляд на Фонтейна. И нажимает на кнопку, выводящую на экран изображение следующих по списку часов.
– Дай я еще раз гляну на те часы, ладно? — Фонтейн показывает на часы в руке мальчика. — Все в порядке. Я тебе их отдам.
Мальчик переводит взгляд с Фонтейна на часы и обратно. Фонтейн убирает "смит-и-вессон" в карман. Показывает мальчику пустые руки.
– Я тебе их отдам.
Мальчик протягивает руку. Фонтейн берет часы.
– Так ты мне не скажешь, где ты их взял?
Ни звука.
– Хочешь кофе?
Фонтейн показывает на булькающую в глубине лавки кастрюльку на электроплитке. Чувствует крепчающий запах горького варева.
Мальчик понимает.
Кивает головой.
Фонтейн снова вкручивает лупу и углубляется в созерцание.
Черт побери. Он хочет эти часы.
Позже, после полудня, когда мальчик-разносчик бенто 13 приносит Фонтейну ленч, артиллерийский "Жаже Лекультр" лежит в кармане Фонтейновых слаксов из серого твида, с высокой талией и экстравагантными складками, но Фонтейн знает, что часы — не его. Мальчик помещен в глубине лавки, в той захламленной маленькой зоне, что отделяет бизнес Фонтейна от его частной жизни, и Фонтейн, увы, осознает тот факт, что чувствует запах своего гостя: чуть приглушенный утренним ароматом кофе ясный и настойчивый смрад застарелого пота и нестиранного тряпья.
Когда разносчик выходит из лавки к своему перегруженному коробками велосипеду, Фонтейн открывает защелки на собственной коробке. Так, сегодня совсем не любимая им темпура 14, совсем не любимый им сорт, потому что темпура быстро остывает, но ему все равно, потому что он голоден. Пар клубится над тарелкой мисо 15, когда он со щелчком снимает крышку из пластика. Пауза.
