Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня
– Нет, — сказал Кридмор, — они бросят ее здесь пылиться к чертовой бабушке. — Он застегивал ширинку.
– Тогда я отдам ключи тем парням из "Универсала", шестью этажами ниже, ладно?
– Нет, — сказал Кридмор, — ты отдашь их мне.
– Я расписался, — ответил Райделл.
– Дай их сюда.
– Бьюэлл, данное транспортное средство теперь находится под моей ответственностью. Я расписался за это.
Он захлопнул багажник, активировал системы безопасности.
– Пожалуйста, отойдите на шаг, — сказала "хокер-аиши". — Уважайте мои частные границы так же, как я уважаю ваши. — У нее был красивый, странновато-бесполый голос, нежный, но жесткий.
Райделл отступил на шаг, потом еще на один.
– Это машина моего друга и ключи моего друга, и мне надо отдать их ему. — Кридмор положил руку на большую ковбойскую пряжку, как на штурвал персонального корабля-государства, но вид у него был неуверенный, словно похмелье обессилело его.
– Просто скажи ему, что ключи будут здесь. Просто так скажи. Так будет безопаснее. — Райделл закинул комплект на плечо и пошел вниз по скату, радуясь возможности размять ноги. Он оглянулся на Кридмора. — Увидимся, Бьюэлл.
– Сукин сын, — сказал Кридмор, хотя Райделл принял это, скорее, за обращение к миру, породившему Райделла, чем лично к себе самому. Кридмор казался в отключке, щурился под мутно-зелеными лентами освещения.
Райделл же продолжал шагать вниз по разбитой бетонной спирали парковочной площадки еще пять уровней, пока не наткнулся на офис у самого входа. "Шкафы" из "Универсала" сидели и пили кофе, досматривали конец своего шоу о природе. Теперь олень пробирался сквозь снег, снег, что косо летел по ветру, леденящему совершенные вертикали стен мертвого и монументального сердца Детройта, широкие черные зубцы кирпича, уходящие ввысь, чтобы исчезнуть в белесом небе.
В Детройте снимали множество шоу о природе.
Он вышел на улицу, чтобы найти такси или место для завтрака. Он почувствовал по запаху, что Сан-Франциско весьма отличается от Лос-Анджелеса; ощущение это было ему по душе. Сейчас он найдет, где поесть, и наденет бразильские очки, чтобы дозвониться в Токио.
Выяснить все насчет этих самых денег.
11. ДРУГОЙ ПАРЕНЬ
Шеветта никогда не сдавала на права, так что везти их обеих до самого Сан-Франциско пришлось Тессе. Тесса, кажется, не возражала. В голове у нее сидела только документалка, которую они отснимут, и она могла продумывать ее вслух, не отрываясь от дороги, рассказывая Шеветте о разных сообществах, которые хотела охватить, и о том, как она все это смонтирует. Шеветте оставалось лишь слушать или делать вид, что слушает, и, в конце концов, она просто заснула. Она заснула в тот момент, когда Тесса рассказывала ей о месте под названием Крепость, о том, что когда-то и вправду был такой город, рядом с Гонконгом, и был разрушен еще до того, как Гонконг вновь стал частью Китая 12. И вот тогда эти сумасшедшие хакеры совместно построили свой собственный город, что-то вроде огромного коллективного веб-сайта, после чего они вывернули его наизнанку и исчезли внутри. Все это казалось очередной небылицей, когда Шеветта заклевала носом, но рассказ остался у нее в голове картинками. Снами.
– Ну и что там твой другой парень? — спросила Тесса, когда Шеветта очнулась от этих снов.
Шеветта спросонья поглядела в окно на Пятую автостраду, на белую полосу, которая будто сматывалась в рулон под колесами фургона.
– Какой другой парень?
– Ну, коп. С которым ты гоняла в Лос-Анджелесе.
– Райделл, — сказала Шеветта.
– И почему же вариант не сработал? — спросила Тесса.
Шеветта на самом деле не знала ответа.
– Просто не сработал, и все.
– И тогда тебе пришлось приклеиться к Карсону?
– Нет, — сказала Шеветта, — не пришлось.
– Что это за белые штуки, их так много там, далеко в полях?
– Ветряные штуки: они дают ток. Просто казалось, что так надо поступить.
– Я сама так не раз поступала, — отозвалась Тесса.
12. "ЭЛЬ ПРИМЕРО"
Фонтейн первый раз замечает мальчишку, когда раскладывает утренний ассортимент в своей узкой витрине: жесткие темные волосы над лбом, прижатым к бронированному стеклу.
Фонтейн никогда не оставит на ночь в витрине ничего ценного, но вид полной пустоты ему не нравится.
Ему не нравится думать, что кто-то проходит мимо и мельком смотрит на пустоту. Это напоминает ему смерть. Так что каждую ночь он оставляет в витрине пару-другую не особо ценных предметов — якобы обозначить ассортимент лавки, на самом же деле в качестве частного акта искупительной магии.
Этим утром в окне содержится тройка плохоньких швейцарских механизмов с циферблатами в крапинках времени, двойной перочинный нож IXL с точеными костяными ручками, щит (в приличном состоянии) и восточногерманский военно-полевой телефон такого внушительного вида, будто он сконструирован не только для того, чтобы выдержать ядерный взрыв, но и для нормального в случае чего функционирования.
Фонтейн, все еще под действием первого утреннего кофе, пристально смотрит вниз, сквозь стекло, на немытые ершистые волосы. Поначалу думает о трупе, и далеко не первом, найденном им вот так, но ни разу в подобной позе, торчком, на коленях, как при молитве. Однако нет, этот труп живой: дыхание туманит витрину Фонтейна.
В левой руке Фонтейна часы "Кортебер" 1947 года выпуска — тройная дата, фазы Луны, ручной подзавод, корпус из золота, практически в том состоянии, в каком они в свое время покинули фабрику. В правой руке — оплавленная чашка из красного пластика с черным кубинским кофе. Лавка наполнена запахом кофе Фонтейна — таким, как он его любит: жженым и резким.
Конденсат вяло пульсирует на холодном стекле: ореолы серого цвета очерчивают ноздри преклонившего колени.
Фонтейн кладет "Кортебер" обратно в поддон со всем своим лучшим ассортиментом, в узких секциях выцветшего велюра лежат по дюжине часов в каждой. Он ставит поддон в сторону, на стойку, за которой стоит, когда приходят покупатели, перемещает чашку из красного пластика в левую руку и правой рукой с облегчением нащупывает боевой "смит-и-вессон кит ган" 22-го калибра, в правом нижнем кармане поношенного тренча, который служит ему халатом.
Маленький пистолет, древнее многих его лучших часов, на месте, потертая рукоять орехового дерева удобна и хорошо знакома. Возможно, предназначенный для хранения в сундучке рыболова и защиты от назойливых водных змей или обезглавливания пустых бутылок из-под пива, все-таки "кит ган" — продуманный выбор Фонтейна: шестизарядный револьвер со вставной обоймой и дулом в четыре дюйма. Он, Фонтейн, не хочет никого убивать, хотя, говоря по правде, ему приходилось и, вполне вероятно, еще придется. Ему неприятно ощущать отдачу стрелкового оружия и страшный грохот выстрела, он с недоверием относится к полуавтоматическому оружию. Он историк: он знает, что система "смит-и-вессон" развивалась вплоть до появления револьвера 32-го калибра с крутящимся барабаном, давным-давно исчезнувшего, но некогда бывшего стандартом американского карманного оружия. Превратившись в уютный "кит ган" 22-го калибра, система приняла форму этой модели и просуществовала почти до середины двадцатого века. Удобная вещь и, как и все предметы его коллекции, подлинный раритет.
Он допивает свой кофе, ставит пустую чашку на стойку рядом с поддоном, полным часов.
Он, Фонтейн, прекрасный стрелок. С расстояния в двенадцать шагов, встав в архаичную позу дуэлянта — одна рука за спиной, он при свидетелях попадал в середину туза червей.
Он никак не решается открыть парадную дверь своей лавки, это сложный процесс. А может, тот, преклонивший колени, там не один? У него на мосту почти нет настоящих врагов, но кто его знает, какую гадость может занести сюда с обоих концов, будь то Сан-Франциско или Окленд? А дикие джунгли Острова Сокровищ традиционно предлагают познакомиться с еще более зверским безумием.
Но все же.
Он сдвигает последний засов и вытаскивает пистолет.
Солнечный свет, будто некое странное благословение, пробивается сквозь пластик и ободранное дерево обшивки моста. Фонтейн вдыхает соленый воздух, причину коррозии.
– Эй, ты, — говорит он. — Мистер! — пистолет у него в руке, спрятан в складках тренча.
Под тренчем, который надет нараспашку по причине отсутствия пояса, на Фонтейне линялые, в крупную клетку, фланелевые пижамные штаны и белая сорочка с подогревом и длинными рукавами, загрубевшая от неоднократных стирок. Черные туфли без шнурков, на босу ногу, они заскорузли и потрескались.
Темные глаза смотрят на него снизу вверх, лицо почему-то упорно отказывается попасть в фокус.
– Что ты здесь делаешь?
Мальчик склоняет голову набок, словно внимая чему-то, недоступному для слуха Фонтейна.
– Отойди от моей витрины.
