Вячеслав Куприянов - Клуб любителей фантастики, 2003
Менемхет остановился на мгновение, сглотнул, ощущая, что в горле сухо, будто в сердце пустыни. Следующий шаг сделал, вытянув руки и пробуя пол ногой. А то наткнешься еще на что, или свалишься куда…
Но пол оказался гладким, пальцы проваливались в пустоту, и жрец постепенно успокоился. Сердце перестало бить кузнечным молотом, пот на спине высох. Ноздри щекотал запах дикого камня, словно в обычном подземелье, а тишина была такой, что уши закладывало. Менемхет слышал только шорох подошв.
Переход тьмы к свету был таким резким, что глазам стало больно. Брызнули слезы, и он невольно вскинул ладони, защищаясь. Пока зрение привыкало, слух отдувался за двоих. До него доносился шорох ветра в камышах, плеск речных волн, чьи-то веселые голоса.
«Прямо как в детстве, на берегу Хепи», — подумал Менемхет, ощущая, как щемит сердце.
Оторвав ладони от глаз, он едва не вскрикнул. Его окружала знакомая до мелочей обстановка родительского дома! Того, где он провел больше двух десятков лет!
Стены, простые, ничем не украшенные. Циновки на полу, глиняная утварь, лежанки. Очаг, обложенный плоскими камнями. Все свое, родное, до боли знакомое.
Он оглядывался в изумлении, а в дверной проем кто-то шагнул. Менемхет повернулся так резко, что едва не упал, и увидел отца. Такого, каким запомнил его в детстве, — высокого, сильного, с белозубой улыбкой на загорелом лице.
«Папа», — прошептал он и сделал шаг навстречу. Но отец не замечал его, словно Менемхет стал невидимкой. Он что-то напевал себе под нос, рылся в сундуке, где хранилась одежда.
Свет в дверном проеме померк, и в комнату вступила мать. При ее виде на глаза Менемхета навернулись слезы. Он не видел ее с момента, когда его забрали на обучение, и наверняка она сейчас не статная широкобедрая молодица, а дряхлая старуха…
Мать вела за руку девушку, при виде которой сердце Менемхета замерло. Сехмет. Самая красивая девушка в их деревне. Та, которую он хотел взять в жены. Тогда, двадцать пять лет назад. О боги, как давно это было…
Мать и невеста тоже не замечали его. Они о чем-то разговаривали (слов было не разобрать), весело улыбались. А он стоял и смотрел, будучи не в силах оторвать взгляд.
Снаружи в хижину донеслись испуганные крики, топот ног и звон металла.
Отец нахмурился, в руке его сам собой возник топор на длинном древке. Неширокое лезвие тускло блеснуло.
Крики усилились, и в хижину шумно ворвался высокий молодой мужчина. В синих, точно бирюза, глазах, кипела ярость, из-под странного рогатого шлема выбивались пряди желтых, как речной песок, волос.
Взвизгнули, всполошились женщины, а пришелец оскалился и вскинул меч. На оголенной руке его перекатились толстые, словно сытые питоны, мускулы. На лезвии заиграли багровые сполохи.
Менемхет с ужасом смотрел, как отец замахнулся топором, как светловолосый гигант легко ушел от удара и вонзил острое лезвие в бок противнику. Раздался отвратительный хруст.
Отец с хрипом упал на колени. Изо рта его толчками выплескивалась кровь. Алая, живая.
Менемхет почувствовал, что готов броситься на чужака в рогатом шлеме с голыми руками. Задушить его, разорвать тело на части и бросить на съедение шакалам…
С немалым трудом взял себя в руки. «Жрец Ра не должен ненавидеть! — пришла спасительная мысль, за которую удалось ухватиться. — Он должен быть мудр и выдержан. Относиться спокойно даже к тем, кто…».
Светловолосый чужак не слышал размышлений жреца. С рычанием он двинулся на женщин. В сапфировых глазах засияла похоть…
В хижину ворвался еще один воин. Он тяжело дышал, на щеке багровела ссадина, а по лицу текла кровь. Волосы у него были даже не светлые, а рыжие, точно закат!
Но Менемхет не успел удивиться.
Первый из пришельцев грубо пробурчал что-то, указав на мать, рыжий кивнул и, ощерив в улыбке гнилые зубы, двинулся к ней.
Понимая, что сейчас произойдет, и сознавая, что он не в силах ничего сделать, Менемхет закрыл глаза и повторял про себя, словно молитву: «Это лишь испытание! Я не должен их ненавидеть, я не должен их ненавидеть!».
Руками он зажал уши. Звуки ударов, почти звериное рычание и женские стоны доносились глухо, но различимо. Менемхет упал на колени, свалился на бок, свернулся в комок; сердце судорожно билось в груди, тело сотрясала ледяная дрожь, как во время тяжкой болезни…
Все исчезло рывком, в одно мгновение. Обрушилась тишина, а под веки перестал проникать свет. Менемхет всхлипнул и открыл глаза. Он вновь был в пирамиде, его окружала темнота.
Он поднялся и, развернувшись, зашагал в ту сторону, откуда пришел. Почти сразу появился свет, а затем четко обрисовался проем выхода. Сияние дня, проникающее через него, казалось ослепительно ярким.
Когда Менемхет добрался до портика, его глаза привыкли к свету. Воздух, принесший ароматы цветов и листвы, показался вкусным, словно сладкий напиток из тростника.
Ашнетах стоял на том же месте и, как показалось, в той же позе. Только ослика рядом не было. Накидка бритоголового жреца пламенела среди зелени, как пожар, а брови были грозно нахмурены.
— Приветствую тебя, — сказал Ашнетах, когда Менемхет приблизился к нему и склонился в поклоне. — Я опечален, ибо ты не прошел Темный Путь!
— Как? — Менемхету показалось, будто он падает в бездонную пропасть. — Я же… я не возненавидел их, я сдержался!
— Увы, — Ашнетах покачал головой, и улыбка, появившаяся на его губах, была грустной. — Ты должен был их возненавидеть, всем сердцем, как можно сильнее!
Менемхет глубоко вдохнул несколько раз, успокаивая сердцебиение, потом спросил с горечью:
— Но зачем? Разве жрецу Блистающего Ра, который несет миру свет, нужно уметь ненавидеть?
— Да, — слово упало, точно тяжелый камень, подавив Менемхета. — Тот, кто не умеет ненавидеть, никогда не научится любить.
— Но мы же ищем мудрости! Зачем нам любовь?
— Много мудрости — много печали, — Ашнетах более не улыбался. Синие глаза его горели, а голос звучал мощно и властно, словно божий глас. — Мудрость высшего посвящения такова, что человек, обретший ее, умрет от тоски либо наложит на себя руки! Лишь тот, кто любит жизнь по-настоящему, в каждом ее проявлении, способен удержаться от этого! Темный Путь дан нам богами, чтобы отсеять слабодушных!
Менемхет опустил голову. Отчаяние грызло сердце как стая гиен, горло сводило судорогой. Хотелось крикнуть: «Нет! Это сон, это случилось не со мной! Я должен пройти испытание!».
— Что меня ждет? — тихо спросил он, взяв себя в руки.
— Вечное заключение в подземельях храма Ра в Мемфисе. Там ты не сможешь никому рассказать о сути испытания и в то же время принесешь пользу Солнцеликому Богу, — бритоголовый жрец был невозмутим. В его взгляде Менемхет не прочел осуждения, но не нашел и сочувствия. Холодная, равнодушная синева. — Переписчики папирусов с тайными знаниями нужны всегда. Сейчас я приведу твоего осла. Возвращайся туда, откуда приехал. Там тебя встретят.
— А если я попытаюсь убежать?
— Пустыня не выпустит тебя, — Ашнетах снова нахмурился. — Благодать Ра уйдет с ослушника, и ты достанешься в добычу Сету и его прислужникам-демонам!
Менемхет молча ждал. Когда рядом зацокали копыта, поднял голову. Безмолвно нацепил пустынную накидку. Влез в седло, так же без слов принял из рук старшего жреца плошку с водой.
Пил, не ощущая вкуса, только чтобы смочить пересохшее горло.
— Прощай, хранитель, — только и смог выдавить он и ударил ушастого скакуна пятками.
Тот недовольно икнул, нехотя развернулся и неторопливо затрусил на восток. Прямо туда, где восходит солнце.
— Прощай, — тихо проговорил Ашнетах. — Пусть в следующем воплощении тебе повезет больше!
