Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса
ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Нежданное счастье
Ленивая грозовая туча, расположившись над Архипелагом Сказок, нежданно проснулась. Наверное, в тот день какая-то особая природная противность, прилетев из далеких несказочных мест, растворилась в утренней прохладе осеннего дня. Вот и настроение у тучи оказалось препротивным, ну просто до самой крайней отчаянности. Неудивительно, что туча вся как-то неосознанно расстроилась и заплакала о чем-то исконно своем, высоком и печальном. Тяжелые капли, сами не веря в нежданную радость движения, поспешили вниз. Ветер-странник, удивленный всем этим внезапно случившимся природным карнавалом несуразия, поспешил прочь. Туда, вдаль, сквозь быстро сгущающийся туманный плен, на просыпающийся от сказок таинственной и загадочной ночи материк.
Меж тем туман все больше окутывал Архипелаг Сказок. А его обитатели готовились к наступающему сезону дождей. Его ждали, но намного позднее.
Хорек Василий, который вроде бы наконец собрался в дорогу за очередным вдохновением исконного, природного свойства, с досады снял малиновый берет и бросил его в дальний угол. Не ждал он такого быстрого наступления времени мокрой стервозности. «Вдохновение приходит и уходит, — подумал Василий, — а мокнуть совсем не хочется». Творческий процесс — дело тонкое, подождет он сухой погоды. Да и случившийся внезапно туман — он тоже совсем некстати.
И лишь только одинокий скалозубый волк Никита совсем не переживал по поводу так не вовремя захныкавшей тучи. Он с вызывающим спокойствием и какой-то нездешней безмятежностью медленно и спокойно летел в сторону зияющих вершин Кантебрийских гор…
А ведь день начинался с обычной тягомотины и скуки, которая всегда приходила к Никите с очередной охотой. Никита уже давно не интересовался гонкой за обезумевшими лесными зайцами или разнокалиберными рогатыми и неуютно чувствовал себя в родной стае. А однажды, после долгого и неудачного преследования двух кантебрийских оленей, он просто вышел за пределы сумрачной чащобы. Оказалось, есть жизнь и за пределами леса. Она не была более сложной или легкой, она просто была другая. Охота, которая и раньше не особо привлекала волка, уже казалась далеким воспоминанием из прошлой жизни.
В этой новой жизни захотелось волку полетать. И не было никого, кто бы с высоты своего опыта сказал ему, что волки летать не могут. Он этого просто не знал. У него была удивительная легкость и уверенность, что все возможно. Поэтому, наверное, у Никиты все получилось.
Покружив немного над родимой чащобой, он вылетел за пределы леса и отправился в сторону далеких гор, затянутых мечтательной дымкой абсолютного колдовства нездешности.
А рядом с ним, невесело бормоча о некстати приключившемся тумане на каком-то странном, пернатом диалекте несуразности, летела серая ворона.
Озираясь по сторонам, она наконец дождалась, когда кончился лес. А потом мечтательно произнесла, внимательно вглядываясь в Никиту:
— Ты кто такой есть?
— Я волк, — привычно ответил Никита, — причем скалозубый.
— Так они же все давно вымерли, — искренне удивилась ворона. — Да и не летали они, эти волки. Они всё бегали да выли на луну. Вот и накликали беду климатическую…
— Вот видишь, — усмехнулся Никита, — все-таки не все. Иные вымерли, иные улетели от всех бед. А многие так и бегают где-то.
— Все одно, — не уступала ворона, — ты неправильный волк, иной. Это же против природы, чтобы волки летали. Это же явная несуразность.
— Сама ты несуразность. А природа — она намного мудрее и загадочнее наших представлений о ней. Просто каждый видит только то, что ему доступно.
— Ты сам-то понял, что сказал? — промолвила ворона. — Природа, она такая, какой я ее вижу. А сейчас я вижу мало, потому что туман. Вообще говоря, кто бы ты ни был, но если ты летишь, ты уже не волк. Ты, наверное, птиц.
Усмехнулся волк на редкое словечко «птиц», но ничего не ответил.
Под ними, сквозь туман, виднелась водная голубизна, казавшаяся бесконечной. Она навевала странную тоску.
— Вот ведь какая тоска, — произнес волк, — нет конца этому океану.
— Это как наша жизнь, — устало ответила ворона, — просто надо терпеть. Выбирать из двух зол менее мерзкое и противное. Не верить во всякие сказочные глупости.
— А как же сны? — спросил волк. — Мне снятся порой удивительные острова.
— Глупости это — сны и сказки, — отрезала ворона. Один романтизм: у нас, у ворон, к этой глупости строгая неприязнь. Мне, например, никогда не снятся сны. Зато просыпаться совсем не противно. Я в глупости не верю, поэтому никогда не бываю разочарованной.
Туман усиливался, и казалось, они сбились с курса. Вдруг волк почувствовал, что внизу находится остров.
— Летим вниз, там остров, — позвал волк ворону, — там и отдохнем.
— Ничего не видно.
— Я чувствую. Он мне снился вчера. Остров добрых сказок и загадочных зверей.
Они спланировали вниз, но ворона так и не увидела никакого острова. Она недовольно посмотрела на волка и полетела дальше, искать материк.
А волк опустился еще ниже и приземлился на острове. Имели эти сказочные места такое свойство — их может видеть только тот, кто не разучился верить в чудеса.
Так Никита оказался в Дальнем Лесу. Туча уже перестала плакать, но все еще пребывала в состоянии грозовой задумчивости. Никите надо было поделиться с кем-то новыми ощущениями. И ему повезло — где-то впереди он услышал хруст.
Не прошло и нескольких минут, как перед удивленным взором прилетевшего издалека волка возникло существо с огромными печальными глазами, смотревшими из-под видавшего виды малинового берета весьма сомнительной свежести. Это художник Дальнего Леса и его окрестностей с редким для сказочных мест именем Василий, скромно кажущийся со стороны обычным хорьком, решил прогуляться в поисках вдохновения. Благо мокрая стихия поутихла.
Они встретились на поляне. Вообще-то хорек Василий относился к недоверием к представителям рычащего волчьего племени. Но в этот раз необъятное и ничем не истребимое любопытство хорька Василия пересилило страх. Василий подошел поближе и, поправив берет, уже собирался изумить незнакомца каким-нибудь изящным оборотом речи, но внезапно раздался скрежет и треск из-за кустов, и из вод Серебряного озера медленно выполз крокодил по имени Фелуччио.
Слегка кивнув Василию как старому приятелю, Феллучио внимательно оглядел удивленного таким поворотом дел волка.
— Так ты и есть тот угрюмого вида волк, который кружил над озером? — спросил крокодил по имени Фелуччио. — Зря…
— Чего зря-то? — удивленно переспросил волк.
— Летал зря, — со вздохом произнес Фелуччио, — там дожди, ветра и мухи. Вот мои родственники драконы тоже летали, огонь извергали, оч-чень суетились. Ну и где они теперь? Вымерли все, начисто. А мы, крокодилы, как ползали, так и ползаем.
— А ты философ.
— Поживешь немного в наших благословенных краях, — проговорил Феллучио, — тоже философом станешь.
Он хотел еще что-то добавить, подполз поближе к волку. Но неожиданно передумал и медленно удалился обратно в озеро.
Проводив крокодила долгим печальным взглядом, хорек Василий неожиданно выпалил:
— Привет тебе, волк. Меня все зовут Василием. Как тебя к нам занесло?
— И тебе привет… суслик, — устало откликнулся волк.
— Я хорек, — поправил скалозубого волка Василий, — я покажу тебе лес. Погуляем?
— Погуляем, — неожиданно для самого себя согласился волк.
— Ты не обижайся, — миролюбиво произнес Василий, — жители у нас добродушные. В глубине своей магической души. Есть в этих местах некая несуразная приятность. Вот только не сразу она открывается.
— Поживем — увидим, — проговорил волк.
Так и пошли они, обсуждая очевидную магичность бытия, по казавшейся бесконечной лесной тропинке навстречу новым чудесам Дальнего Леса.
ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Встречи в тумане, или Прощание
Надрывно скрипящее под холодными ветрами, вестниками неизбежных перемен, колесо сезонов неспешно сделало полный оборот. Все ощутимее стало проявляться освежающее дыхание осени, казавшееся поначалу почти незаметным. Долгими лунными ночами вечные странники ветры, столь непривычные к теплу и уюту, приносили на своих невидимых плечах в Архипелаг Сказок неведомого художника, который торопливо расписывал кроны деревьев причудливыми яркими красками. Это осень посылала своего верного помощника, который напоминал жителям Дальнего Леса о наступающем времени кружения в замысловатых пируэтах разноцветных листьев, времени щемящего и неизбежного прощания с теплом, но и давно ожидаемой приятности ежегодной радости вкусных ягод и плодов.
Всем бы было хорошо лето, дарящее тепло, если бы знало меру. А так, прямо какая-то природная бесшабашность. Уставший от этого душного времени года хорек Василий, уже давно не надевавший свой малиновый берет и шарф из-за невозможной жары, был рад появившейся возможности их надеть. Жара спала, но еще было тепло и уютно на лесных опушках. Хорек, прогулявшись по лесным тропинкам, пришел на берег Серебряного озера полюбоваться переливами зыбкой глади водного зеркала.
