Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или приключения Недобежкина

— Тьфу! — плюнул Недобежкин. — Ты что, Сережа, с ума спятил, сейчас мне про великий русский язык толковать? Нам сматываться отсюда надо, они же по следу электрички сейчас прямехонько к нам прикатят, а ты мне мораль читаешь. Тебя хлебом не корми, дай только повод мораль другому почитать.

И тут Недобежкин рассмеялся, подумав: «Что это я всерьез к его манной каше отношусь: „грешки, бесы, покайся“? Он же меня ловит, как рыбку на блесну, на эти позолоченные словечки. Он побежит за мной, как собака за колбасой, у меня же деньги в кармане, у меня два чемодана бриллиантов дома. У меня же кнут на запястье!»

— Вот-вот-с, — вдруг раздался в его мозгу голосок Битого, — у вас кнутик-с есть, а вы с ними цацкаетесь.

— Ты где же был? — рассердился Недобежкин на Битого. — Такие дела происходят, нас чуть из пулеметов не перебили, а ты куда-то исчез.

— Боялся вас лишний раз побеспокоить. Это со мной бывает, в самый нужный момент хвать, а меня и нет-с, вам и самому думать приходится, как выпутываться. Зато вы тоже-с будете битым, за одного битого двух небитых дают, так что я пока исчезну, мы еще поговорим. Приодеться бы вам надо!

Недобежкин окинул взглядом себя и своих друзей. Шелковников был в зеленом пиджаке, в неглаженных брюках, в стоптанных ботинках. Петушков тоже одет по-сиротски.

— Аркадий Михайлович, а что с бутылками делать? — наконец обратил внимание Витя на бутылки, которые с таким трудом пронес через все испытания.

— Да брось ты эти бутылки в мусорницу! — в сердцах воскликнул аспирант.

— Как в мусорницу?! — Шелковников даже открыл рот от удивления. — Я же их спас и пронес от самого ресторана, не бросил!

— Дай я их спрячу в сумочку, — отозвался более хозяйственный Петушков и, свернув пробочки из попорченных страниц духовных книжек, сунул едва начатые поллитровки в свою изрешеченную картечью сумочку.

Шелковников понял, что навеки расстается со своими бутылками, и тем не менее благодарно посмотрел на аскета.

— Витя! Где бы нам приодеться помоднее? — задал в этот момент вопрос аспирант.

— Знаю адресок, но очень дорого берут. Вы обновить гардероб хотите, Аркадий Михайлович? — подобострастно поинтересовался он. — Есть адресок и имя-отчество. Ришаров Вольдемар Францевич, — почему-то на ухо аспиранту, приставив ладонь ко рту, выпучив маленькие глазки, зашептал заговорщически бомж.

— Почему я? Думаю, и ты не откажешься, и даже Сергей Сергеевич не откажется обновить гардероб. Ему и сумочку новую надо бы для духовных книжек. Лови такси! Нам ведь на бальные танцы скоро ехать! На Сергея Сергеевича еще билетик надо достать будет.

— Айн момент! — откликнулся бомж.

— Какие еще бальные танцы? — возмутился Сергей Сергеевич, — мне к Нилычу надо, у меня встреча с Нилычем запланирована, старик будет ждать. И тебе бы, Аркашенька, если ты хочешь заниматься литературным трудом, надо бы заехать к Нилычу. Бросил бы все, Аркаша! Какие еще бальные танцы?! Нилыч нам чайку с малинкой нальет. Стихи почитаем. Ты написал что-нибудь новенькое?

«Боже!» — глядя на друга, как будто сквозь толстенное стекло, которое отделяло их друг от друга, подумал аспирант.

— Конечно, написал, целую поэму, хочешь, почитаю? — сверкнул глазами Недобежкин.

— Хочу! — оживился Петушков.

— Тогда слушай! Глазами слушай, носом, ртом, костями. Моя поэма веселая и страшная, Сережа. Поехали читать мою поэму. Мы еще не все тюрьмы и рестораны разгромили, Сергей!

Он силком увлек друга в такси, которое подогнал Шелковников, и они с площади Рижского вокзала покатили менять кожу.

Глава 17

«НАСЛЕДНИК АХИЛЛЕСА»

Тимофей Маркелович Побожий устроился на чердаке у самой двери наблюдать за квартирой девяносто один, слышал он плоховато, да и зрение было не такое острое, как десяток лет назад. Старый милиционер, взявшийся доказать «этому лысому болтуну Хрущеву» неправильность своего увольнения, сидел на раскладном стульчике, опираясь на клюку. Время от времени он поднимался и проделывал несколько упражнений: приседал, делал наклоны, но, главное, очень ловко вертел своей клюкой, как бы захватывая и притягивая ею воображаемого нарушителя общественного спокойствия.

— Спасибо Петру Петровичу Цейцу! — говорил он на заседаниях общества «Гонимых работников органов милиции». — Когда я устроился работать пожарным в театр Вахтангова, он мне рассказывал, что Евгений Багратионович Вахтангов любил говорить молодым артистам: «В старики надо готовиться, пока молод! Молодежь не любит стариков играть, а когда возраст подходит — поздно, все роли заняты». Мне тогда сорок пять лет было, но я подумал: «Дело говорит Цейц! Дай-ка и я заранее в старики готовиться начну. Зашел в комиссионку на Арбате, купил клюку и начал упражняться. Теперь у меня три руки и три ноги. А всего-то одна дубинка». Маркелыч оглядывал собрание, резюмируя свои рассуждения.

— Где бы я теперь был, если бы не стал в сорок лет в старики готовиться? Во, правильно. Уже там. — Он показывал пальцем в землю. — А пока я здесь. Догнать не догоню. От меня лось молодой убежит, а если бодаться начнет, рога обломаю, да и двух лосей еще стреножу.

— А трех, Маркелыч? — с подвохом интересовался обстоятельный Волохин.

— Трех я брал, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, плюс еще десять… Шути, шути, дошутишься у меня, зацеплю клюкой, узнаешь, как над старшими насмехаться, салажонок.

— Мне, что ли, такую тросточку завести? — рассуждал Волохин. — Да нет, мне все равно до восьмидесяти не дотянуть. Ты-то, Маркелыч, николаевский, а я советский, не на том харче взрос.

— Дело не в харче, а в мозге, у тебя дури много. Дай я по башке стукну клюшкой посильней, чтоб дурь вылетела, вот тогда маленько поумнеешь. Воспоминания Маркелыча прервали осторожные шаги по ступенькам, которые услужливое эхо, усилив, донесло до слегка туговатого на ухо отставника. За свою жизнь Маркелыч слышал столько крадущихся шагов, что сразу понял: они! «Они» — это были те, кто имел преступный шаг. Снизу, по лестнице, поднимались двое. Высокий интеллигентный Лом, похожий на артиста, легко и как бы независимо ступая, шел первым. Именно тяжеловесный Колун производил весь шум, хотя и очень старался ступать неслышно. Лом несколько раз позвонил в дверь. Никто не отозвался. Убедившись, что дома никого нет, Лом кивнул Колуну, и тот, достав отмычки, начал открывать замок. Изношенный замок подался сразу. Двое любопытных молодых людей осторожно проскользнули в дверь. Маркелыч обрадованно засопел. Предстояло брать с поличным двух таких ядреных молодцов. Дюков оказался прав. Квартира явно вызывала интерес организованной преступности. Маркелыч представил, как он чинно будет ковылять по ступенькам, потом по-стариковски заговорит, потом… Но то, что произошло, смешало его планы.

— А-а-а! — раздался за дверью истошный мужской крик, и послышался еще более сильный звериный рык. Дверь отворилась, и из нее выкатились две фигуры. Причем Маркелыч готов был поклясться, что, если бы ловкий, как змея, Лом ногой не захлопнул дверь, на лестничную клетку выскочила бы огромная черная пантера с дикими глазами сиамской кошки.

Напрасно Маркелыч вдогонку взывал к сознательности молодых людей.

— Постойте! Молодые люди! Помогите пожилому человеку! — Он кричал, как надо: не «Стой! Стой!», а «Постойте!», звал их: «Молодые люди! Помогите пожилому человеку!» Но Лом и Колун были так напуганы увиденным в квартире Недобежкина, что едва ли слышали крики старого человека, а если и слышали, то решили, что он стал жертвой вместо них.

Эта неудача очень огорчила Маркелыча. Он снова поднялся на чердак и сел в засаду, надеясь, что скоро ему удастся применить свою клюку и утереть нос этому молокососу Волохину, который в свои шестьдесят лет едва ли смог бы сладить даже с парой бомжей, не говоря уж о настоящих рэкетирах, бывших мастерах бокса или дзюдо. Маркелычу нужен был серьезный противник, и он его дождался.

Несколько раз он приподнимался по ложной тревоге, это на нижних этажах хлопали двери и жильцы сновали вверх-вниз по лестнице, но вот раздались те самые, особые шаги. Как Маркелыч определял, что шаги имеют преступную окраску, он бы не смог ответить.

— Ногу ставит по-кошачьи, шумит, но тихо! Примечать надо, идешь по улице и примечай. Учись, пока не поздно, — наставлял он пенсионера Волохина.

— Эх, мне бы твои года, я бы за учебу взялся. Ветер у тебя, Волохин. в голове.

Обладательницей преступной поступи оказалась прилично одетая старушка с веником под мышкой и с цепью наперевес в левой руке. Маркелыч заколебался, он знал, что в квартире номер девяносто один проживают две старушки, и решил, что это одна из них, однако цепь в ее руке показалась ему подозрительной, шаг ее был какой-то особый, даже не преступный, а…

«Дай Бог памяти, у кого-то я уже слышал такой шаг. — задумался Маркелыч, — точно, точно, в деревне, мальчишкой, у старухи Аграфены, нашей деревенской ведьмы, я подметил такой шаг. Да не она ли, ведьма проклятая, каким-то хитрым образом научила меня в шагах разбираться?»