Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
— А я съел во-о-от такого огромного!
И мы ухохатывались, представляя, как такое чудовище вообще могло уместиться в сладком розовобоком шаре.
Ещё была груша. Мы уплетали сочные фрукты, измазав физиономии, а иногда и закапав грудь липким соком. Тогда Дед, покряхтывая и посмеиваясь, велел нам купаться в синей пластиковой бочке, стоящей во дворе. Мы скидывали с себя одежонку и по очереди ныряли в скопившуюся в бочке дождевую воду, кишевшую мотылём, плескались и брызгались, резвились, сверкая голыми бледными задами: Рыжик — тощим, а я — пухлым и упитанным.
— Эх, шалопаи! — выкашливал Дед, глядя на пустеющую бочку, и, улыбнувшись, уходил в дом.
Здесь же, в бочке, мы полоскали вырванную из земли морковь или редиску и с наслаждением грызли. Хрустящий на зубах песок не был для нас помехой.
Высоченные подсолнухи смотрели сотнями глазок-семечек на наши детские проказы. В лесу неподалёку росли грибы. Дед никогда не брал полагавшегося жителям пайка, и мы приносили в его домик всё, что нам доставлял поезд, до последней крошки.
Как любили мы натереть друг для друга хлебные корки ядрёным зубчиком жгучего молодого чеснока или на спор съесть по целой головке, и сидеть потом в слезах и с открытыми ртами, не зная, как продышаться от горечи.
Всё чаще мы оставались ночевать в его избушке, а потом перебрались в неё насовсем. Мы ходили за грибами, принося целые корзинки красноголовиков и боровиков, а с рыбалки тащили весомый улов рыбки-молчанки. Нет, остальные рыбы в озере тоже не отличались словоохотливостью, но эта получила прозвище по двум причинам, и обе они связаны с Рыжиком.
Во-первых, во время рыбалки мы с ним менялись ролями, едва начинался клёв: я становился криклив и азартен, он же, напротив, насуплен, сосредоточен и непривычно молчалив. Во-вторых, рыбка была настолько костлявая, что разговаривать, поедая её, было абсолютно невозможно. Рыжик однажды попробовал, за что и поплатился, поперхнувшись острым плавником.
— Дед, — как-то спросили мы за чисткой грибов, — а кто из нас больший шалопай?
— Да ты, пожалуй, — Дед указал на меня, призадумался и добавил: — Хотя оба вы хороши.
— А давай, — прошептал мне той же ночью перед сном Рыжик, — разделим это слово на двоих. Пусть каждый возьмёт себе половинку и сделает своим именем. Так у нас останется память друг о друге.
— Будто я тебя без этого забуду! — усмехнулся я, но предложение одобрил. Рыжик уже семь дней обращался ко мне по-всякому и каждый раз мне казалось, что его так и подмывает обозвать меня Толстым. — Чур, я — Шало!
— Почему это ты — Шало? — неожиданно взвился обычно покладистый друг.
— Дед же сказал, что я больший шалопай, чем ты. Значит я — Шало, а ты — Пай. Пай-мальчик — по сравнению со мной.
— Он сказал, что мы оба хороши.
Рыжик надулся и засопел в стенку. Мне ужасно не хотелось уступать ему облюбованную половинку имени, и я тоже отвернулся, накрывшись одеялом с головой.
На следующее утро мы сговорились порыбачить с лодки, собрали самодельные снасти и отправились в тихую заводь, где покачивалась деревянная плоскодонка. Рыжик взялся за вёсла и уверенно повёл лодку на центр озера, где водилось кое-что покрупнее молчанки. Он насвистывал бодрый мотивчик, подставив лучам спину и широко расставив колени в невероятно узких штанах. Весёлые глаза его смотрели из-под сползшей на лоб панамы.
Яркое солнце ныряло в образованные веслом воронки, подёрнутые пузырящейся пеной.
— Сменил бы ты штаны, — со смехом сказал я, — твои коленки в прорехах похожи на головы младенцев, готовых появиться на свет! Правда-правда, очень похожи! Такие же круглые и красные. Ты не думай, я видел, как рожают женщины, — серьёзно добавил я.
— Ну ты и выдумщик, Толстый!
Я усмехнулся. Вот ведь хмырь! Мало того, что не хочет называть меня Шало, так ещё и осмелел настолько, что начал использовать запретное прозвище.
— Слушай, Пай, — сказал я ему, — а ты давно знаешь Деда?
— В прошлый приезд познакомились.
— И он всегда был таким?
— Каким?
— Приветливым, добрым…
— Сколько его знаю — всегда. Подмигнёт, угостит, по голове потреплет… Девчонки местные яблоками из его крючковатых пальцев побрезгивали, а я всегда брал, и ночевать к нему ходил. Он молчаливый, но молчит глубоко, продуманно, осмысленно. Мне с ним молчать не тягостно, а его никогда моя болтовня не раздражала. Есть у него, правда, одна жуткая привычка: он, не морщась, может съесть варёную куриную шкурку!
— Бр-р-р! — содрогнулся я. — Что может быть противнее варёной куриной шкурки! Зачем ты мне это рассказал?!
— Думаю, в молодости за ним водились грешки и пострашнее, но сейчас этот — самый ужасный! — как ни в чём не бывало продолжал Рыжик, налегая на вёсла. — Сварит курицу, выложит на тарелку бёдрышко или грудку, сорвёт шкурку, в рот положит и жуёт…
— Фу! Хватит!
— А может ещё и призадуматься, держа её во рту. Мусолит, смакует, будто ничего вкуснее не пробовал, как деликатес какой-нибудь. Благо, курятник у него свой, шкурок на его век хватит!
— Прекращай, правда! Меня сейчас стошнит! — завопил я. — Я теперь к Деду и близко не подойду.
— Интересный ты! Как яблоки у него брать или в бочке купаться, рыбу, приготовленную им, есть, с ночёвкой оставаться — пожалуйста. А как узнал про шкурку, так и всё, в кусты? Так не бывает. Если уж ты в человеке хорошее принимаешь, должен и всякие его прибабахи терпеть. Я вот Деда никогда не брошу, даже если он куриц неощипанными есть начнёт, — он сделал страшные глаза и добавил: — Живьём!
И мы расхохотались.
— Хочешь порулить?
— Я не пробовал никогда.
— Я научу. Это легко.
Под руководством Рыжика у меня стало сносно получаться. Мы добрались до центра озера, я занялся снастями, а друг, не раздумывая, стащил с себя штаны и проворно нырнул в воду с борта. Но вот уже на поверхности мелькнула его рыжая голова, едва не задев опущенное в воду весло. Ни дать, ни взять — ещё одно солнце.
— Ныряй, — повисая острыми локтями на борту и пофыркивая, предложил он.
До этой поездки я никогда не видел столько воды. Наверное, самое большое озеро в моей жизни случилось, когда засорилось сливное отверстие в душевой, и вода на полу доходила до щиколоток. Мы плескались с Рыжиком у берега, я заходил по грудь, а иногда и по шейку, но мне всегда хотелось
