Галина Тер-Микаэлян - На руинах
— Мы сами соберем столько воды, сколько надо, посторонняя помощь нам не нужна, — сурово проговорил он, — но нужен еще один договор.
— Расценки ставим те же? — Рамазан, муж Гюли, вопросительно взглянул на тестя. — За сверхурочную работу следовало бы увеличить.
— Те же, — отрезал Женя, — но ежемесячно будут выплачиваться премиальные. Если вы согласны с условиями, договор можем составить прямо сейчас. Если нет, мы пригласим рабочих со стороны.
— Посторонних мы в совхоз не пустим, — резко возразил Аслан, — какой процент премии вы будете платить?
Для вида Женя немного поспорил, но в итоге остался доволен — они согласились на сумму, значительно меньшую, чем Самсонов готов был им заплатить. После подписания договора он попросил проводить его к Рустэму Гаджиеву. Мужчины переглянулись, внезапно наступило тяжелое молчание.
— Дедушка сказал, что дела кооператива его не касаются, — робко заметила Гюля, — ему нужно только, чтобы мы аккуратно вносили деньги на общественные нужды, и мы…
— Это по личному вопросу, — прервал ее Женя, — проводи меня к нему, будь добра. Уже темно, я сам не найду дороги. Он у себя в правлении?
— Уже поздно, дедушка, наверное, дома.
Гюля посмотрела на отца, потом на мужа — они пожали плечами.
— Хорошо, пойдем.
Дверь открыла Лейла, четвертая жена Рустэма Гаджиева. Робко поздоровавшись с гостем, она провела его к мужу, который работал за письменным столом, и вышла.
В последнее время с головой Рустэма творилось что-то странное — он начинал писать и никак не мог собраться с мыслями, в разговоре внезапно умолкал и не в состоянии был подобрать нужное слово, а иногда говорил вообще не то или напрочь забывал имя собеседника. Поэтому он начал избегать людей — отважный Рустэм Гаджиев, ставший легендой за свою храбрость и умение презреть любую опасность, больше всего на свете боялся показаться окружающим смешным и нелепым. Сурово посмотрев на смущенно мнущегося молодого человека, он напрягся, пытаясь вспомнить, кто это, и спросил:
— И о чем… ты хотел со мной поговорить?
— Дядя Сережа и ваша дочь просили передать вам привет, они спрашивают, как ваше здоровье.
— A-а! Ну…передай им… я в порядке. Все?
— Все, до свидания, — и с облегчением вздохнув, Женя выскочил из комнаты.
Когда через три дня, закончив все дела, он вернулся в Ленинград, отец и только что вернувшийся из Москвы дядя были дома. Сергей выглядел усталым, возле губ его пролегли глубокие морщины.
— Ну, что? — спросил он, обнимая племянника. — Как Рустэм?
Женя беспомощно оглянулся на отца и вздернул плечи.
— Что Рустэм? Я сообщил ему, а он… Дядя Сережа, ты извини, я знаю, что тебе больно это слышать, но мне кажется, старик совсем тронулся — начал кричать, что вы с тетей Халидой сами во всем виноваты, и он не желает ничего знать. Полный маразм, короче.
Сергей тяжело вздохнул.
— Ладно, не желает, так не желает. Главное, что ему сообщили, а дальше его дело. Ладно, я пойду к себе, мне надо поработать. Завтра вечером возвращаюсь в Москву.
Он вышел, а расстроенный Петр Эрнестович ласково сказал сыну:
— Не переживай, что поделаешь. Иди к себе, сынок, отдохни.
— Некогда отдыхать, папа, мне надо дописать главу.
Запершись у себя в комнате, Женя включил яркую настольную лампу, достал припасенный заранее бланк сертификата и начал тщательно и аккуратно делать работу, давно ставшую для него привычной — подделывать подписи отца и дяди.
Глава тринадцатая
Пока Халида находилась в клинике, Сергей метался между Москвой и Ленинградом. Петр Эрнестович, выбрав время, тоже решил навестить невестку и спросил у сына:
— Не хочешь вместе со мной съездить в Москву — проведать Халиду? И Лузгиных нужно повидать, поддержать немного — представляю, как бедным ребятам сейчас тяжело.
Женя отказался.
— У меня сейчас такая напряженка с диссертацией, папа, что никак не выбраться, чуть позже съезжу к ним один.
— Ну, как знаешь.
Видеть убитых горем Тимура и Лизу для Жени было выше сил, а при одной мысли, что ему придется зайти к Халиде, которая все еще находилась в клинике, внутренности наливались ледяным холодом. Поэтому в середине марта, когда ему все же пришлось отправиться в Москву, чтобы передать готовые сертификаты и договор Алексею Тихомирову, он скрыл от отца свою поездку, объяснив отлучку «личной жизнью».
В начале седьмого утра, сойдя с поезда на Ленинградском вокзале, Женя из автомата позвонил в гостиницу, где остановился Тихомиров.
— Это Муромцев, извините, что звоню в такой час — только с поезда. Могу я сейчас к вам подъехать?
— Да, конечно же, буду ждать.
Женя приехал спустя сорок минут и, войдя в номер, вновь извинился:
— Простите, что побеспокоил вас в такую рань, вы еще спали, наверное? Просто хочу сегодня же самолетом вернуться в Ленинград — приходится много заниматься, не успеваю.
— Что вы, что вы, садитесь, — говорил Алексей, усаживая гостя, — а я привык рано вставать — всю жизнь на работу к семи было приходить. Сейчас позавтракаете — я из буфета бутербродов и чаю два стакана принес. Здесь, знаете, интересно как — всю ночь кафе работает, и поднос они дают, чтобы в номер можно было отнести.
— Что вы, я не голоден, — вежливо отказался Женя.
— Как же это «не голоден», если прямо с поезда? Вы в каком институте учитесь?
— Я окончил университет, сейчас в аспирантуре. До защиты диссертации всего год, приходится вертеться.
Алексей не очень хорошо представлял себе, чем занимаются в аспирантуре, но во взгляде его мелькнуло уважение.
— Вон как! А у меня брат младший закончил на инженера, сейчас со мной работает. Да вы ешьте, не стесняйтесь.
Немного подумав, Женя откусил кусочек бутерброда.
— Когда вы будете в Париже? — спросил он.
— Завтра днем выезжаю, мне Самсонов билет заказал, — со вздохом ответил Алексей, — а уж когда доберусь, тогда доберусь. Никогда по заграницам не ездил, да и не поехал бы, но начальство велело — не поспоришь.
— Вы никогда не бывали заграницей? — Женя был поражен.
Прежде он встречался с Тихомировым лишь однажды — когда приехал к Самсонову сообщить о подписания договора с кооперативом Аслана Гаджиева. Босс тогда пришел в хорошее настроение, посоветовал ему немного расслабиться и отправил к Тихомирову. Комбинат, где, помимо прочих развлечений, массажистки оказывали клиентам особого рода услуги, привел Женю в восторг. Самого Тихомирова он видел лишь мельком, и тот показался ему деловым и весьма респектабельным бизнесменом. Теперь же напротив него сидел простой, застенчивый и, судя по манере говорить, не очень образованный человек.
— Я и в Москве-то прежде только раз бывал, — откровенно признался Алексей, — а в молодые годы дальше Воронежа никуда и носа не совал — не лежит у меня душа к чужим местам. Но Самсонов говорит, оборудование новое для салона нужно у французов приобретать, а кто же лучше меня разберется? Я ведь, считай, с малолетства у парикмахерского дела стою, по бабушке потомственный мастер. Так что приходится ехать, и документы ваши велено заодно захватить — почте Самсонов не доверяет.
— Да, документы, — спохватившись, Женя положил на стол папку с сертификатами и копией договора, — вот они.
— Давайте, я сразу и уложу, — щелкнув замочком, Алексей открыл свой портфель, — а то как бы не затерялось — у меня прямо голова кругом идет от этой суеты. Ох, как я не люблю ездить!
— Ничего, зато увидите другой мир. Раз вы в Париже еще не были, он вам, думаю, понравится. Лично для меня первое впечатление было оглушающим — собор Нотр-Дам, Большие бульвары, Лувр, статуя Генриха Четвертого на Новом мосту. У меня все это вызывает профессиональный восторг, я ведь историк. Других, может, больше прельщают парижские магазины — магазины там, конечно, блеск, с нашими не сравнить, хотя потом они быстро приедаются.
— Какие уж там бульвары и магазины! — от рассуждений Жени Тихомиров и вовсе приуныл. — Мне и в Москве-то боязно от гостиницы отойти — не дай бог, заблужусь. Сегодня вот обязательно надо на какую-то Большую Грузинскую улицу съездить, документы отвезти на склад — французы туда оборудование для нашего салона должны доставить. Так, поверите ли, я сейчас с вами говорю, а сам думаю, что мне на улицу придется выйти. Дрожу, как дитя малое, можете представить?
Он сам улыбнулся своим словам, но у Жени внезапно перехватило дыхание — Большая Грузинская! Они ее пересекли — тогда, когда…когда ехали с Дианкой. И почему-то в сознании вдруг мелькнула совершенно нелепая мысль: нужно было свернуть направо по Большой Грузинской, зря он, как дурак, попер на Садовое кольцо. Может быть, тогда все случилось бы иначе? Или нет? Извечная философская проблема — причина и следствие. Бесчисленное множество причинно-следственных цепочек, и любая из них не имеет ни начала, ни конца. Или то, что он совершил, и есть конец?
