Предпоследняя правда - Филип Киндред Дик
– Вы меня примете? – спросил Николас. – Я могу жить с вами, ребята; верно я понял?
– Ну да, – кивнул Блэр. – Так и сформировалась наша тут колония; что ж ты думаешь, мы тебя пинком выгоним? Да с чего бы? – Видно было, что он даже рассердился. – Чтоб какой-то лиди тебя убил или… – Он сделал паузу. – Хороша была бы наша благотворительность. Добро пожаловать, оставайся у нас сколько захочешь. Позже, когда узнаешь больше, может быть, захочешь сдаться, тогда пойдешь жить в какой-нибудь конапт; в этих конаптах сейчас, наверное, уже сотни тысяч бывших танкеров – это лично твой выбор. Но ты обожди. Прикинь, что да как. – Он двинулся по едва видимой тропке среди руин, буквально по козьей тропе; остальные, включая Николаса, пошли за ним след в след. – Некоторым потребовались целые недели, – через плечо сказал Блэр, – чтобы реально протрезветь, отряхнуть с себя то, чем кормили по кабелю целых пятнадцать лет. – Он на мгновение приостановился и обернулся, как-то очень искренне и тепло сказав Николасу: – Умом ты это все, может, уже и принял, я понимаю; но вот эмоционально это нужно пережить, все же слишком сильный удар. Нет никакого Янси и никогда не было – никогда не было, мистер Сент-Николас…
– Нет, – поправил его Николас. – Николас Сент-Джеймс.
– Никогда Янси не было. А вот война действительно была, сначала; да ты и сам видишь. – Он жестом указал на мили и мили руин вокруг. На Шайенн. – Но Янси придумал Стэнтон Броуз, взял идею одного немецкого киношника прошлого века; ты мог о нем слышать, хоть он и умер задолго до тебя, но его документалку все еще крутят, «Победа на Западе», телесериал в двадцать пять серий о Второй мировой войне. Я в детстве смотрел.
– Готтлиб Фишер, – сказал Николас. – А как же. – Он смотрел этот великий и классический документальный фильм, и даже не один раз, а несколько; тот относился к той же категории, что и «Голубой ангел», «На Западном фронте без перемен» и «Головокружение». – И он придумал Янси? Готтлиб Фишер? – Он шел вслед за их четверкой, взволнованный и заинтересованный, недоумевая: – Но зачем?
– Чтобы править, – не останавливаясь, ответил Блэр; сейчас уже все четверо явно торопились, спеша побыстрее спуститься в то, что они назвали норой, в свой глубокий подвал, что избежал радиационного заражения от водородных бомб, сделавших эту территорию такой.
– Править. – До Николаса наконец дошло. – Да, понятно.
– Вот только, как ты, может, помнишь, Фишер пропал без вести в том неудачном полете на Венеру; он очень хотел быть среди первых людей в космосе, просто должен был лететь, ну вот так оно и вышло, потому что…
– Да, я помню, – сказал Николас. Эта новость прошла тогда по миру огромными заголовками в прессе. Безвременная трагическая гибель Готтлиба Фишера; горючее в его космическом корабле воспламенилось во время приземления… Фишер погиб, не дожив и до сорока, так что он не смог снять больше ничего, подобного «Победе на Западе». После него были уже одни бездарности, разве что перед самой войной появились интересные экспериментальные фильмы какого-то русского, советского кинематографиста, чьи фильмы были запрещены в ЗапДеме… как его звали-то?
Пытаясь не отставать от быстро идущих впереди него бородачей, Николас все же вспомнил имя русского кинорежиссера. Айзенбладт. Тот самый человек, который, по словам Блэра, сейчас снимал фальшивые военные сцены для танкеров как ЗапДема, так и НарБлока, визуальное подтверждение той лжи, которую составляли речи Янси. Ну, значит, жителям ЗапДема наконец-то удалось посмотреть фильмы Айзенбладта.
Очевидно, враждебности между Востоком и Западом больше не было. Айзенбладт больше не считался вражеским режиссером, как было на тот момент, когда Николас Сент-Джеймс, его жена Рита и его младший братишка Стю буквально под угрозой оружия были вынуждены спуститься в «Том Микс», как они тогда полагали, максимум на год… или, как считали записные пессимисты, на два.
Пятнадцать. И из этих пятнадцати…
– Скажи мне точно, – попросил Николас, – когда закончилась война? Сколько лет назад?
– Тебя это не обрадует, – сказал Блэр.
– Скажи. Все равно.
Блэр кивнул.
– Тринадцать лет назад. На Земле война продолжалась только два года, после того первого года на Марсе. Так что тринадцать лет, как вас водят за нос, Николас, или как ты там сказал; прости, я снова забыл. Ник. Нормально будет «Ник»?
– Вполне, – пробормотал Николас и подумал о Кэрол и Рите, о старом Мори Соузе, и о Стю, и обо всех остальных, Йоргенсоне, и Фландерсе, и Холлере, Джиллере и Кристенсоне, Питерсоне, и Гранди, и Мартино, и дальше, и дальше, вплоть до Дэйла Нуньеса; даже вплоть до политкомиссара «Том Микс». Знал ли Нуньес? – задумался Николас. Если Нуньес знал, то я обещаю, я торжественно присягаю, я Господом Богом клянусь, что убью его, и я сделаю это своими собственными руками, чтобы почувствовать лично, и ничто не остановит меня. Но это было невозможно, потому что комиссар Нуньес был закупорен там внизу вместе с ними. Но не все это время. А только…
Нуньес знал. Он всего несколько лет назад спустился через шахту посланником «правительства Эстес-парка», посланником Янси.
– Послушайте, мистер Джеймс, – обратился к нему один из бородачей. – Я вот все думаю; если вы так и не догадались, то для чего же вы вышли наружу? Ну, в смысле, вы же рассчитывали не застать тут ничего, кроме войны, да и по телевизору вам рассказывали – ох, как я это помню! – что вас тут пристрелят с ходу…
– Это, кстати, и так чуть было с ним не произошло, – вставил Блэр.
– …из-за Пакетной чумы или Вонючего иссыхания, которых на самом-то деле не существует; это еще один сволочной обман, который они устроили, эти две бактериальных заразы, хотя мы и вправду изобрели тот ужасный нервно-паралитический газ, Химическая корпорация Нью-Джерси, или как бишь ее; советская ракета разнесла ее вдребезги, я рад сообщить, вместе со всеми, кто был внутри. Ну, правда, это место до сих пор радиоактивное, хотя остальная часть поверхности…
– Я вышел для того, – сказал Николас, – чтобы купить искусственную поджелудочную железу. Артифорг. На черном рынке.
– Их нет, – сказал Блэр.
