Юзеф Крашевский - Твардовский
— Все, но не даром. Ты должна сослужить мне службу.
— Уж не помолиться ли за тебя? Уж не лекарства ли тебе какого нужно? — продолжала она и тут же принималась отрицательно покачивать головою. — Нет, за этим бы ты не позвал меня. В молитву ты не веришь, а всякого лекарства вдоволь у тебя самого.
— Не отгадаешь, о чем я хочу просить тебя! — сказал Твардовский, которого начинала тешить болтовня старой Кахты.
— Подай мне руку. А! Сердечная зазнобушка! — сказала она, рассматривая ладонь поданной ей руки. — Небось, отгадала.
— Отгадала!.. Ну, теперь таиться мне перед тобою нечего. Дело вот в чем: ты должна отнести вот это (Твардовский подал ей запечатанное письмо) в дом пана Станислава Порая и отдать прямо в руки воспитанницы его, Ангелики.
— Ну, трудненько мне будет это сделать, — отвечала Кахна. — Скорее взялась бы я доставить письмо фрейлинам старой королевы, чем пани Ангелике. Горда, горда, что твоя королева; чай и не подпустит к себе, да еще, пожалуй, проводит так с лестницы, что и костей потом не пересчитаешь. Впрочем, попытаться, пожалуй, я попытаюсь.
— Не бойся; ручаюсь тебе за успех; шепни только, что послана от меня. Но смотри, чтоб тебя никто не видел, кроме нее, чтоб никто не знал о твоем визите.
— Будь спокоен, не в первый раз мне исполнять такие просьбы. Бывали и мы молоды, знаем, как повести дело. Теперь только под старость вырос у меня горб; а было время, посмотрел бы ты на Кахну, молодую и пригожую. Теперь под старость пришлось помогать людям — и то слава Богу; сама не пью, зато смотрю, как другие пьют. Нечего хвастать, а спроси всех, другой Кахны не найдешь не только во всем Кракове, да и в целой Польше. Знают меня и не брезгуют безобразною старухой: не один паныч поцеловал меня за добрую весточку. Будь спокоен, отдам письмо панне Ангелике или не будь я Кахна!
— Только, ради Бога, будь осторожна с ней; ты знаешь, какая она гордая, — говорил Твардовский.
— Знаю, знаю, будь спокоен. Ведь птичку узнают по перьям, а человека по взгляду; наши сестры везде одинаковы, хоть снаружи и разнятся, как простое яйцо от свяченого, а разбей яичко — внутри все одно, что у крашеного, что у некрашеного.
— Ладно, пани, ладно; ну, отправляйся же с Богом!
XXVII. О том, какой был ответ панны Ангелики
Можно себе представить, с каким нетерпением ожидал Твардовский возвращения своей посланницы. На другой день на лестнице послышалась тяжелая походка Кахны; слуги не хотели было впустить ее, и Кахна завязала с ними ссору, которая, Бог знает, чем бы кончилась для нее, если б на крик, брань и угрозы ее не вышел сам Твардовский.
Когда Твардовский проводил ее к себе в комнаты, Кахна уселась на скамье и, отдохнув немного, принялась развязывать грязный сверток, вынутый из-за пазухи. В свертке лежало письмо, которое она с торжествующим видом подала Твардовскому.
Ангелика соглашалась на предложение Твардовского с единственным условием — тотчас же по отъезде из дому обвенчаться с нею. Из письма Ангелики можно было заметить, что только одна страстная любовь, какую она чувствовала к Твардовскому, могла дать ей решимость на такое смелое предприятие. В самом же деле, любви тут не было ни на грош: богатство и слава Твардовского была причиною этой решимости.
Не помня себя от радости, Твардовский бросил старой Кахне кису с деньгами.
— Дай Бог тебе всякого счастья, — говорила старуха, пряча кису под фартук, — ты достоин его. Другой вот на твоем месте, пожалуй, еще побранил бы старуху, чтоб дать за работу поменьше, видала я таких молодцов, ей-Богу, видала. Ну уж, присмотрелась я, какая красавица твоя суженая! А уж горда-то, горда-то, как лебедь. Ой, чтоб не было из этого худа! Плохо то счастье, когда придется просить его, да становиться перед ним на колени.
Простившись с Кахною, Твардовский пошел в свои покои, где уже застал монаха Бернардина; лицо его было закрыто капюшоном.
— Что угодно вашей милости, — сказал Бернардину Твардовский, — и как вы попали сюда?
— Я слышал, вы хотите венчаться, — отвечал монах. — Як вашим услугам; хоть сейчас готов обвенчать вас.
Сказав, он поднял капюшон, и перед изумленными глазами Твардовского явилось лукавое лицо беса.
— Ангелика согласна? — спросил он.
— Откуда ты знаешь об этом? — прервал его Твардовский.
— Об этом знает целый Краков, — отвечал бес. — Старая Кахна успела разболтать все дорогою.
— О! Попадись мне в руки эта старая ведьма! Я убью ее! — вскричал Твардовский, выбегая из комнаты. — Она погубит меня своим языком. До субботы еще два дня.
Но Кахна уже успела убраться подобру-поздорову. Твардовский послал за ней в погоню своих слуг, но те не сыскали ее. Кахна зашла в ближний шинок, где застала нескольких дзядов и на радостях принялась с ними пить. Это ее спасло. Твардовский был в отчаянии.
— Не бойся, — отвечал ему дьявол, — эти вести, по всей вероятности, не дойдут до пана Станислава, а Ангелика сдержит свое слово. Желаю только, чтобы счастье, о котором ты мечтаешь, осуществилось, что — между нами будь сказано — очень сомнительно. Что касается собственно до меня, то я жалею о тебе. Но дело сделано, и прошедшего не воротить. Если идешь к венцу, бери меня в священники: я готов.
— Оставь меня одного, сатана… Vade retro! Я теперь так занят приготовлениями, что не имею свободной минуты.
— Я помогу тебе.
— Поможешь увезти ее? Пожалуй, ты подержишь лошадей и потом проводишь Ангелику к каплице… Теперь же — убирайся.
Дьявол исчез, а Твардовский принялся за распоряжения. Он разослал всех своих слуг за покупками, даже два дьявола отправлены были им за море для покупки каких-то богатых свадебных уборов. Такая суматоха и деятельность продолжалась в доме Твардовского до самой вечерни первой субботы, в которую было назначено увезти Ангелику.
XXVIII. Как Твардовский женился, и что произошло на свадьбе
Двухместная, богато убранная коляска, запряженная четвернею статных коней, стояла перед церковью Богородицы. Карие кони, в богатых шорах, потряхивали длинными гривами и рыли копытами землю. На козлах сидел усатый возница в черной ливрее; два конных вершника сопровождали экипаж. Мужчина высокого роста, в шляпе с черными перьями, закутанный в широкий черный плащ, стоял у дверец. В движениях его заметно было нетерпение. Он то прохаживался около коляски, то заглядывал в церковь, ожидая окончания вечерни.
Читатели, без сомнения, отгадали в нем нашего героя. Уже смеркалось, и последние лучи солнца обливали золотом узорчатые шпицы колокольни. В церкви трезвонили. Толпы дзядов и баб толкались на паперти, визгливыми голосами пели молитвы и просили подаяния. Вокруг церкви стояло множество экипажей, но ни один из них красотою убранства не мог сравниться с коляской Твардовского, хотя черные ливреи кучера и лакеев скорее напоминали погребальную колесницу, нежели свадебный экипаж.
Наконец вечерня отошла, и народ густыми толпами повалил из церкви. Твардовский вмешался в толпу, высматривая ту, которую ждал с таким нетерпением. Толпа не один раз оттесняла его, не один раз рисковал он потерять из виду Ангелику. Несколько раз, обманутый сходством или одеждою, подходил он к незнакомым дамам и за смелость свою получал не совсем любезные замечания. Наконец толпа стала редеть, и из церкви поодиночке выходили запоздавшие богомольцы. Между ними Твардовский увидел и Ангелику. Прелестное лицо ее сияло невозмутимым спокойствием. Робко приблизился к ней Твардовский, остановил ее за длинный рукав платья и шепнул: «Все готово!»
— Я и не сомневалась в вашей аккуратности, — отвечала она, — поедем!
Твардовский проводил Ангелику к экипажу. Через минуту коляска неслась во всю прыть; Твардовский поскакал за нею верхом.
Небо было покрыто тучами и предвещало грозу; порывистый ветер взвевал пыль по дороге и дико шумел в древесных листьях. Была та весенняя пора, еще грустная, хотя и полная надежды скорого возрождения, та пора, когда природа сбросила уже с себя снежную кору, но еще не успела облечься в праздничную одежду, в цветы и зелень, пора, похожая скорее на скучную холодную осень, чем на весну. В оврагах еще белел пощаженный солнцем снег, воздух отзывался какою-то болезненною сыростью; коляска ехала по дурной, избитой дороге, то вязла в грязи, то прыгала и подскакивала, наехав на срубленный пень или на корни деревьев.
Они ехали долго. На небе показалась полная луна; руководимые ее бледным полусветом, наши путники въехали в чащу леса и скоро стали у полуразрушенной часовни. Еще издали мелькнул красноватый свет из разбитого окошка. Там, в часовне, у алтаря, давно уже ждал молодых монах, с опущенным на лицо капюшоном. Когда коляска остановилась, Твардовский соскочил с лошади, высадил Ангелику и повел ее в часовню.
