Юзеф Крашевский - Твардовский
Одежда дзядов была различна. Обыкновенно они ходили в лохмотьях, принадлежностью которых служили также костыли или деревяшка, повешенный через плечо мешок для милостыни и посох. Ходили они с открытой головой, на которой висели свитые колтуном космы волос, с обнаженными ногами и грудью, покрытыми ранами и струпьями; лицо их было всегда искривлено, глаза налиты кровью. В числе этой армии нищих, наводнявших Польшу, были и нищие аристократы. То были пилигримы, ходившие в Рим или замышлявшие подобное путешествие. Ратуши или городовые советы давали им в таком случае форменное свидетельство с печатью и подробные маршруты, которых они строго держались. Одежда их была похожа на одежду западных пилигримов: они носили широкие плащи темного цвета, кожаные мешки, шляпы со шнурками, четки и медный ковшик у пояса. Ходили они обыкновенно вдвоем и, прежде чем переходили границу, сбирали себе по городам и деревням милостыню. Священники возглашали о них с амвонов, возбуждая благотворительность прихожан. Во время службы дзяды садились на церковных папертях, где пели священные канты и продавали писанные молитвы.
Другие дзяды ходили с кружкою, в которую собирали подаяние для погорелых и обедневших церквей, на починку церковных кровель, на ограды, на богадельни и лазареты. Кружки носили они на шее и в деревнях останавливались всегда у священников, прося их соучастия в благотворении и предстательства у прихожан. Случалось нередко, что кружка с собранным подаянием поступала тихомолком в личную пользу дзяда.
Между дзядами были и калеки ex professio, которые умели очень искусно притворяться хромыми, слепыми, немыми и увечными. Одержимые Божьей карою или болезнью св. Валентина, прибегали к более действительным средствам: они бросались из стороны в сторону, кричали, судорожно ломались, выставляли напоказ свои раны или представлялись одержимыми проказою, выли нечеловеческим голосом, выворачивали белки глаз, руки и ноги. Были такие, которые привязывали себе волчий хвост и надевали шубу шерстью вверх, представляя волколаков или оборотней, и входили в крестьянские избы, — обыкновенно в отсутствие хозяев. Испуганная хозяйка спешила запереть окна и двери и бросала им все, что имела лучшего. Простого хлеба такой оборотень обыкновенно не брал и выл под окном, грозя истребить в поле все стадо, до тех пор, пока хозяйка не подавала ему денег или какой-нибудь другой, не менее ценной милостыни. Если случалось ему попасть в избу, прежде чем ее успели запереть, то он принимался выть и мычать, заглядывая во все углы, бросал щепоти какого-нибудь порошка в горшки и крынки и, настращав порядком и без того уже полумертвую бабу и малых ребят, забившихся под печку, выходил из избы, забрав с собою все, что ему нравилось. Отсюда-то, как кажется, и пошло обыкновение стращать малых детей дзядами. Для возбуждения большего сострадания дзяды прибегали иногда к другим средствам: они крали детей и обходили с ними деревни, заставляя их петь священные или светские песни, в которых изображалась их бедность и превозносилось выше небес сострадание и любовь к ближнему. Другие дзяды предпочитали шатанью по дорогам постоянные места, которые доставляли им не менее обильную поживу. Они садились в местах, освященных людскою верою — у целительных источников и колодцев, у святых изваяний, чудотворных образов, на больших дорогах, где молились во всеуслышание, пели канты и песни о бедном Лазаре, предлагали святую воду, показывали дорогу странникам. В глухих лесах или на распутьях видали обыкновенно полуразвалившиеся избушки, где каждого пришельца встречал дзяд-калека и протягивал свою иссохшую руку, прося милостыни. Многие дзяды приписывались к церквам, где исправляли обязанности звонарей и привратников, пользуясь притом привилегией лечить людей и скотину…
Одежда бабы была с небольшим изменением почти та же, что и дзяда, — рубище. К поясу привязывали они обыкновенно горшок, куда складывали милостыню и где хранили чародейственные и лекарственные снадобья. В церквах они сидели в притворах или на папертях и пели в голос розовый венок[18]. Главным занятием их было гаданье, заговоры, лечение и надзор за бедными беременными щляхтянками, у которых они обыкновенно и принимали детей. Бабы и дзяды знали все народные суеверия, все дурные и хорошие предзнаменования, толковали сны, выкуривали из домов нечистую силу. Для этого они носили всегда с собою различные снадобья, восковые свечки, мази и целительные бальзамы, которыми кропили конюшни и хлевы, — они умели ворожить, как цыгане, открывали воров, сводили влюбленных. Умея искусно поддерживать суеверие, они извлекали при этом возможные для себя выгоды. По их словам, встреча порожних ведер означала несчастие; карканье вороны на крыше предвещало беду. По четвергам, после полудня, запрещали они прясть кудель, а по пятницам печь хлебы. Лопата никогда не должна была стоять в углу избы, а на пустом столе не должна лежать скатерть; избу никогда не должно было заметать от дверей. Беременным женщинам запрещали они ходить на похороны; советовали ломать колдуньям по смерти пальцы, для того чтоб они не могли потом выходить из гробов; отводили градовые тучи, окуривали и крестили крынки и горшки, чем и насылали на дом избыток. Людей и скот они лечили от обыкновенных болезней, курдзеля, напасти и ногтя. Все эти советы давали они, принимая на себя серьезный, таинственный вид, что немало увеличивало доверие простого народа, который приписывал им власть, данную свыше, знание и всеведение. Во всем этом видел он милосердие Божие, вознаграждавшее их еще в этой жизни за благочестие, болезни и убожество.
На бабах, более чем на дзядах, лежала обязанность лекарок и заговорщиц. Ни одна баба не выходила из избы, не окурив ее от злого духа. За это, конечно, они получали щедрую милостыню. В женских болезнях и прихотях они являлись исключительными советницами. Они учили убогих шляхтянок кокетству, давали им румян и белил, фабры для волос и бровей, любовного зелья, которое привораживало к ним суженых; давали лекарство распутным женщинам для бесплодья, для чего, обыкновенно, клали под постель гнилушки гробов, мох с церковных кровель и т. п. Бабы были поверенными влюбленных, которых сводили или разводили по своему усмотрению. Они ссорили и мирили мужей с женами, давали советы, как воспитывать детей, помогали любовным интригам, перенося из дома в дом письма и известия, назначали любовникам свидания. В болезнях женских, как мы уже говорили, они были исключительными лекарками. Иногда дзяды и бабы занимались продажею и вымениванием разной старой дряни, тряпок, обносков и т. п., но главнейший их промысел всегда заключался в продаже лекарств, чудотворной воды, свечек, четок, крестиков, образов, восковых рук, ног и сердечек, которыми они торговали на церковных праздниках и на отпустах. Крестьяне и убогая шляхта раскупали у них эти вещи.
Простой народ считал каждую бабу колдуньею и верил в сношения ее с дьяволом. О бабах ходило в народе множество дивных слухов. Говорили, что они в каждый четверток после новолуния, надев рубашку наизнанку, вылетали из избы через трубу или среднее окошко и собирались на Подгорской границе, на распутиях, для каких-то обрядов; что они умели делаться невидимками и оборотнями; что с помощью каких-то трав отпирали замки, умели лазить по стенам, цепляясь за них когтями, ходили по воде, как по суше. Им приписывали дар чувственного откровения, дар узнавать будущее; полагали, что бабы менялись два раза в месяц, на новолуние и полнолуние, что ночью принимали на себя образ смерти, а вечером ведьмы или летавицы, отчего и верили в дружбу их с летавцами, злыми духами, постоянно враждебными человеку.
Главнейшим занятием баб в городах и деревнях было обмывание мертвых. Не успел больной умереть, как уже являлась в избу баба, условливалась с родными и тотчас же принималась за свое ремесло, доставляющее ей немало выгод.
Бабы и дзяды, по двое или по трое, ходили из деревни в деревню, с отпуста на отпуст, с ярмарки на ярмарку. Большими толпами они не ходили, не видя в том для себя выгоды. Большие дороги были усеяны ими. Тут слепой тащился со своим проводником — глухой с хромым, немой со слепым, дзяд со своею бабою. Дорогой собирали они милостыню и нередко дрались за нее. Во время отпустов толпы их наводняли кладбища; задушный день[19] был для них самым дорогим днем в году. Каждый давал им тут милостыню.
Самые многочисленные собрания нищих были в Ченстохове, Новой Кальварии, в Крестовоздвиженской, Лысогорской церкви, в Лежайске, Сташовке, Щепанове, в Гнезно на праздник св. Войцеха, в Пильзне в Иванов день, на Ржешовецкой ярмарке, в Ярославе на празднике Богородицы, в Пршечице — на Михайлов день, в Леках — на Варфоломеев день, в Хелме, в Завалах за Дембицей, в церкви св. Петра, около Добжехова и во многих других местах. В заводах бабы продавали чудотворную воду, которая вытекала из-под креста. Дзяды ходили и в чужие края, в Венгрию, в Пруссию, Силезию, в Моравию, в Семиградскую землю, в Валахию. Со страхом пробирались они через Бесчадские теснины, наполненные разбойниками; многие ходили в Казацкие земли, на Украину и доходили даже до Москвы. Питаясь подаянием, дзяды не упускали и других незаконных случаев нажить копейку и проводили краденый цыганский скот. Богатая шляхта и вельможи поручали им иногда доставлять секретные письма, высматривать неприятельские войска и т. п. Так, один из дзядов, употребленный императором Сигизмундом для доставления его письма к ливонским рыцарям, умер дорогою, и тайна была открыта. Переодевшись нищим, князь Симеон Слуцкий прокрался во Львов к невесте своей, Гальшке Острожской. Историк упоминает об обыкновении, принятом вельможами, поручать дзядам крестить детей своих. Таким детям пророчили счастие и долговечность.