Энтони Берджесс - Сумасшедшее семя

— Сверхчеловеческий разум, однако, может быть злым, — возразила Беатрис-Джоанна. — Это ведь будет не Бог, правда?

— Раз есть зло, — сказал Шонни, — должно быть и добро.

Он был непоколебим. Беатрис-Джоанна улыбнулась, демонстрируя свою веру в него. Ей придется еще два месяца во многом полагаться на Шонни. Жизнь внутри нее брыкалась; она раздулась, но только к лучшему. Возникала масса тревог, хотя она была вполне счастлива. Покалывала вина перед Тристрамом, одолевали проблемы хранения длительной тайны. Когда кто-то являлся с визитом или заглядывали работники фермы, она была вынуждена стрелой мчаться в уборную, насколько раздавшаяся фигура позволяла набрать скорость. Разминаться приходилось тайком, после наступления темноты, расхаживая вместе с Мевис между развалившимися насестами, по полям зараженной пшеницы и ячменя. Дети были хорошие, давно приученные не болтать в школе или вне школы об опасном богохульстве своих родителей; помалкивая насчет Бога, они помалкивали и насчет беременности своей тетки. Это были чуткие, симпатичные деревенские дети, хоть и худее, чем нужно; Димфне семь, Ллевелину девять. В тот день, за пару дней до Рождества, они сидели, вырезая из кусочков картона листья падуба, ибо весь настоящий падуб был поражен гнилью.

— Мы снова на Рождество сделаем все возможное, — сказал Шонни. У меня еще есть сливовица, хватит и алка. В леднике лежат четыре последние бедные курочки. Будет вполне достаточно времени для предсказания непредсказуемого будущего, когда Рождество придет и пройдет.

— Папа! — сказала Димфна, работая ножницами, сосредоточенно высунув язык.

— Да, милая?

— Что там на самом деле было на Рождество? — Они были в такой же степени детьми Государства, как и своих родителей.

— Ты же знаешь, что было. Не хуже меня знаешь, в чем там все дело. Ллевелин, расскажи-ка ей, что там было.

— Ох, — сказал Ллевелин, занятый вырезанием, — понимаешь, тот парень родился. Потом его убили, повесили на древе, а потом его ели.

— Ну, для начала, — сказал Шонни, — никакой не парень.

— Ну, мужчина, — сказал Ллевелин. — Мужчина и есть парень.

— Сын Божий, — сказал Шонни, стуча по столу. — Бог и человек. И после убийства Его не ели. Он отправился прямо на небеса. Ну, ты наполовину прав насчет еды, благослови Бог твою душу, только это мы сами едим. Во время мессы едим Его тело и пьем Его кровь. Только они спрятаны — понимаешь, ты слушаешь, что я тебе говорю? — в хлебе и вине.

— А когда Он опять придет, — сказал Ллевелин, щелкая ножницами, — его съедят по-настоящему?

— Ну-ка, — сказал Шонни, — что ты хочешь сказать этим странным вопросом?

— Съедят, — сказал Ллевелин, — как съели Джима Уиттла? — Он сосредоточено принялся вырезать новый листик. — Да, папа?

— Это еще что такое? — возбужденно сказал Шонни. — Что это такое ты говоришь, будто кого-то там съели? Ну-ка, сейчас же рассказывай, сын.

Он встряхнул мальчика за плечо, но Ллевелин продолжал спокойно резать бумагу.

— Он в школу не пришел, — сказал он. — Его мама и папа разрезали на куски и съели.

— Откуда тебе это известно? Откуда ты взял эту возмутительную историю? Кто это тебе рассказывает подобные гадости?

— Это правда, папа, — сказала Димфна. — Смотрите, хорошо? — спросила она, показывая свой картонный листок.

— Наплевать, — нетерпеливо сказал отец. — Ну-ка, говорите сейчас же. Кто вам рассказал эту жуткую байку?

— Никакая не жуткая байка, — надулся Ллевелин. — А правда. Мы все шли мимо их дома, когда возвращались из школы домой, это правда.

У них на плите стояла штуковина типа большого котла и кипела как я не знаю что. Кое-кто из других мальчиков заходил в дом и видел.

Димфна хихикнула.

— Боже, прости всех и каждого, — сказал Шонни. — Это потрясающая и ужасная вещь, а вы только посмеиваетесь. Говорите-ка мне… — встряхнул он обоих детей, — вы сейчас правду сказали? Потому что, клянусь Святым Именем, если просто шутите такими жуткими вещами, обещаю Господом Иисусом Христом отлупить вас обоих за маму и папу.

— Правда, — заныл Ллевелин. — Мы видели, оба видели. У мамы Джима Уиттла была большая ложка, и она налила две тарелки, все горячее, от него пар шел, кое-кто из других мальчиков попросили, потому что голодные были, а мы с Димфной побоялись, потому что, говорят, у папы и мамы Джима Уиттла с головой не в порядке, мы поэтому быстренько побежали домой, только нам велели ничего не рассказывать.

— Кто вам велел ничего не рассказывать?

— Они. Кое-какие большие ребята. Фрэнк Бамбер обещал нас побить, если скажем.

— Если что скажете?

Ллевелин повесил голову:

— То, что сделал Фрэнк Бамбер.

— Что он сделал?

— У него большой кусок был в руке, он сказал, что голодный. А мы тоже были голодные, по ничего не взяли. Просто домой побежали.

Димфна хихикнула. Шонни опустил руки. И сказал:

— Боже Всевышний.

— Он ведь украл, ясно, папа, — сказал Ллевелин. — Фрэнк Бамбер схватил кусок и выскочил из дома, а они кричали на него.

Шонни позеленел, Беатрис-Джоанне стало дурно.

— Какой ужас, какой ужас, — задохнулась она.

— Но раз ешь того парня, который Бог, — стойко твердил Ллевелин, — какой же тут ужас? Если Бога есть хорошо, почему есть Джима Уиттла ужасно?

— Потому что, — рассудительно сказала Димфна, — когда Бога ешь, всегда еще полным-полно остается. Бога совсем съесть нельзя, потому что Бог просто продолжается, продолжается, продолжается, Бог никогда не кончается. А ты глупый болван, — добавила она и опять занялась вырезанием листьев падуба.

Глава 4

— К тебе посетитель, — сказал охранник Тристраму. — Только если на него накинешься с руганью и проклятьями, как на меня, значит, ты тут и правда за дело, никакой ошибки, мистер Сквернослов. Сюда, сэр, — сказал он в коридор. Возникла шагающая фигура в черной форме со сверкавшими на лацканах яйцами. — Никто тут вреда вам не причинит, сэр, так что нервничать нечего. Я минут через десять вернусь, сэр. — И охранник вышел.

— Слушайте, я вас знаю, — сказал Тристрам, худой, слабый, здорово заросший бородой.

Капитан улыбнулся. Снял фуражку, обнажив маслянистые прямые короткие рыжеватые волосы, и, еще улыбаясь, разгладил один ус.

— Вы должны меня знать, — улыбнулся он. — У нас была очень приятная, но, боюсь, не слишком, как выяснилось, полезная совместная выпивка, видите ли, в «Метрополе», видите ли, пару месяцев назад.

— Да, я отлично вас знаю, — с жаром сказал Тристрам. — Никогда не забываю лиц. Тут уж в дело вступает учитель. Ну, у вас приказ о моем освобождении? Времена тяжелых испытаний наконец закончились?

Расстриженный священник, который в последнее время настаивал, чтобы его называли Блаженным Эмброузом Бейли, поднял бредовый взгляд и сказал:

— Давайте-ка поскорее, там кающиеся на милю выстроились. Быстро падайте на колени и кайтесь.

Капитан глупо усмехнулся:

— Просто пришел сообщить вам, где ваша жена.

Вид у Тристрама был тупой и мрачный.

— У меня нет жены, — пробормотал он. — Я ее выгнал.

— Вздор, видите ли, — сказал капитан. — У вас совершенно определенно есть жена, которая в данный момент, видите ли, поселилась у своей сестры и зятя неподалеку от Престона. Государственная ферма СЗ313, вот адрес.

— Вот как, — злобно сказал Тристрам. — Вот где эта сука.

— Да, — сказал капитан, — жена ваша там, ждет своего незаконного, хоть и законного, видите ли, ребенка.

Расстриженный священник, устав ждать, когда капитан падет на колени и начнет каяться, слушал теперь со стонами, сильно крутя головой, покаяние кого-то невидимого и неведомого.

— Грязный грех, — сказал он, — блуд. Сколько раз?

— Как минимум, — сказал капитан, — один можно считать доказанным. Ее оставили в покое, видите ли; никто из наших людей не тревожит ее в том самом уголке Северной Провинции. Я получил информацию о ее местонахождении из нашего отделения Транспортного Контроля. Ну, — сказал он, — вам, может быть, интересно, почему мы, видите ли, не вмешиваемся. Может быть, вы гадаете на этот счет.

— Ах, проклятая белиберда, — рыкнул Тристрам. — Ни о чем я не гадаю, потому что ничего не знаю. Торчу тут, умираю с голоду, из внешнего мира никаких новостей, никаких писем. Никто не приходит меня навестить. — Он был готов превратиться в старого Тристрама, зашмыгать, но крепко взял себя в руки и зарычал: — Мне плевать, будьте вы прокляты. Мне на вас на всех плевать, будь я проклят, понятно?

— Очень хорошо, — сказал капитан. — Времени мало, видите ли. Я хочу знать, когда, по вашим подсчетам, она должна ребенка родить.

— Какого ребенка? Кто тут говорит про ребенка? — прорычал Тристрам.