Гроза над крышами - Александр Александрович Бушков
— А супротив этого, чтоб вы знали, с незапамятных времен в деревне средство есть безотказное, — охотно пояснил рыбарь. — Знахари и знахарки его варят. Берут почки и листики... — он глянул на Тарика с исконно деревенской хитроватостью, — ну, всякие почки и листики, сорванные не когда попало, а в особенные дни, а то и ночи, цветики добавляют разные, сушеные и свежесорванные, отвар из пузырей особенных озерных рыбок... В общем, как они все это готовят, знают они одни — на то они знахари и знахарки. И вот стоит девке такого питья заглотить — ни за что не затяжелеет. И денежку берут очень даже скромную. Городские мастера, что всякие зелья делают — не упомню, как по-городскому именуются, — до сих пор людишек своих подсылают, чтобы выведать, как питье готовится, норой не то что серебром — золотом трясут-звенят. Только ни с чем восвояси убираются: деревенские тайны не положено чужакам вы давать. Испокон веков говорится: ежели знахарь или там знахарка чужакам тайны продаст, неважно которые, — разные беды на них посыплются, умение свое могут потерять очень даже запросто. А у вас в городе как обходятся?
— Есть и у нас люди, которые умеют делать такие зелья, — сказал Тарик. — И за смачную денежку продают. Только это не знахарство, а ремесло вроде вашего или всякого другого.
— Ух ты! — изумился рыбарь. — Правду говорят: в городе нету умений, а заместо их есть ремесла. Не зря ж говорится в поговорке: городские и таракану башмачки по ноге изладят...
Разговор принял приятственный оборот. Хоть и считается, что на некоей невидимой лестнице деревенские стоят на ступенечку, а то и на две пониже городских, Тарику по его годам не полагалось вести взрослые разговоры о серьезных вещах (некоторое исключение — худог Гаспар и его гости-студиозусы, но и они видят в Тарике не более чем Школяра). А рыбарь говорил с ним как со взрослым, про взрослые дела, и это приятно гладило душу...
Жалко, разговор свернул в другую сторону — рыбарь принялся обстоятельно повествовать, как он с пятнадцати годочков не просто жулькался, а форменным образом женихался со своей Камалитой, как они укрывались по укромным местечкам и в деревне, и в лесу, как он предусмотрительно прикупил («я уж тогда с отцом вовсю рыбалил, и долю он мне давал хорошую») целый гарнец помянутого питья («надобно вам знать, оно хоть год будет стоять в теньке — не скиснет и не испортится»), как деревенские парни поняли в конце концов, что тут не просто жульканье, а жениханье, и перестали затевать драки из-за Литы, признав за рыбарем на нее права. Вот это уже было скучновато.
— А у вас, господин городской, поди, давно есть девчонка? — спросил рыбарь. — Вы из себя видный, и птушек вон сколько! Что-то они да означают, я так думаю...
Ничего не ответив, Тарик напустил на себя вид загадочный и малость горделивый — пусть понимает как знает. Не было у него девчонки два с половиной месяца, с тех пор как Мелита с родителями уехала в пристоличный городок. Грустно и жалко... Они уже целовались вовсю и вольностями баловали, так что Тарик всерьез надеялся, что дело дойдет и до жульканья. Но, поди ж ты, родитель ее решил, что в городке, где хороших гончаров почти нет, у него пойдет денежнее, чем в столице...
Рыбарь продолжал с мечтательной физиономией: как ему отец в шестнадцать согласно обычаю выделил одну лодку из своих трех и отдал две «хватальных дорожки»43 из шести («надобно вам знать, господин городской, что всякое озеро вовсе даже не ничейное, у каждой «дорожки» есть свое законное место, и на чужие залезать не моги»); как он, начавши привозить достаточно рыбки, обговорил все с родителями, заслал сватов к Лите, а она по старинному обычаю залезла на сеновал и кричала оттуда, что утопится, а за этого жениха не пойдет, — но потом, добросовестно откричав положенное, шустро слезла и приняла от сватов кружевную ленту, что означало и согласие, и подарок жениха невесте (кружева в деревне не вяжут, их покупают в ближайшем городе, и задорого); как у них шумела самая что ни на есть правильная свадьба — с музыкантами, разными забавами вроде бега с ложкой в зубах, а в ложке сырое яйцо, которое полагается не уронить; как дядя Корин рассказал ему на ухо выдумку, которую рыбарь раньше не знал, и как ночью эта выдумка привела Литу в сущий восторг...
Тарик слушал вполуха и вспоминал Кудрявую Межу — навеяло откровенной болтовней рыбаря...
Месяц назад папаня поехал туда купить подешевле молочных телят, которых деревенские не собирались оставлять на вырост (телятину у него быстренько разбирали кухарки дворян и членов Собраний), и, как не раз бывало, взял с собой Тарика на случай, если мясо уже порублено на куски, которые и Тарику по силенкам.
В доме местного богатея (папаня впервые вел с ним дела) Тарик натуральным образом застрял: папаня с хозяином ушли смотреть телят, хозяйка велела работнику заложить двуколку и поехала в соседнюю деревню покупать что-то, что там было на медный шустак дешевле. И сказала дочке, годовичке Тарика:
— Перенила, остаешься за хозяйку, занимай городского гостя, чтобы не заскучал...
Они остались одни в большом доме, если не считать возившегося во дворе работника, которому, как объяснила Перенила, в дом заходить не полагалось. Сидели в горнице (полы застланы деревенскими половиками в разноцветных узорах, но мебеля городские). Сначала держались друг с другом скованно — не знали, о чем говорить, только попивали из корчаги сладкий, с кислинкой, настоявшийся плавунец44, — но потом осушили пару глиняных чарок и решили, что с них достаточно.
И Перенила попросила:
— А расскажи, как ваши городские девчонки одеваются. Я их никогда не видела, только этой осенью батюшка обещает взять на ярмарку, когда четырнадцать стукнет. Раньше
