Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Мыли её, словно отдельную комнату, со стремянок, устанавленных внутри. Тряпки наматывали на длинные палки и тянулись сколько хватало рук вверх и вбок.
Ужас, а не кастрюля.
К ней прилагалась крышка, на которой мы всем сектором могли совершить путешествие к звёздам. Жаль, не найдётся человека, который с лёгкостью отправит диск с 28 пассажирами на «борту» в свободный полёт…
— Что ты задумала?
— Собираюсь провести время с тобой вдвоём в уютном гнёздышке.
— Пока похоже, что ты хочешь сварить несметное количество жидкой пищи.
Я помог Ивис совершить приготовления, какие мы устраивали для помывки кастрюли: её устанавливали рядом с высоким столом, восхождение на который совершалось по специальному пятиступенчатому трапу. Затем спускали стремянку.
Ивис ловко спустилась по ступеням на дно кастрюли, я последовал её примеру.
— Закроемся, — прошептала Ивис.
— Ага, — согласился я и со стремянки потянул оставшийся на столе алюминиевый диск, оставив узкую щель, чтобы не оказаться заживо погребёнными в склепе для супа.
Внутри для двоих было всё-таки тесновато, даже если убрать стремянку. Я садился на дно, а длинноногая Ивис подгибала колени и укладывала голову мне на бедро.
Сверху пробивался свет, неплотно придвинутая крышка знала толк в романтике: целую луну, какая бывала в деревне, она предоставить не могла, но тонкий серп полумесяца-щели, подкрашенный розоватым кварцем, включенным на ночь, был нашим.
Я слышал дыхание Ивис, чувствовал рядом её тело и казалось в мире нет никого, кроме двух укрывшихся в кастрюле людей.
— А что если мы заснём, и утром из нас сварят суп для Таймера?
Она засмеялась.
— Мы живём в мире равнодушных людей, но каннибализм не входит в число их пороков. Мы — непригодны в пищу, так что нас просто попросят удалиться. Или — что вероятнее — станут дразнить и требовать показать, как мы делаем это в кастрюле.
— А мы будем делать это?
— Конечно, ведь единственный способ не быть застигнутыми врасплох во сне, — она коснулась моих губ, — не спать!
Меня позабавила мысль, что кастрюля намыта, значит завтра прямо с утра её отправят на кухню и суп получится, если не из нас, то уж точно с привкусом наших тел. Так сказать, будет приготовлен с любовью…
Нет на свете места лучше, чем кастрюля, чтобы слиться воедино. Жаль, что в мире мало таких кастрюль.
Ивис положила голову мне на грудь, а я гладил её по волосам. Руки и ноги затекли, но нам не хотелось ни менять неудобных поз, ни покидать уединённого убежища.
— В Таймере столько обнажённых тел, — сказала она, щекоча дыханием мне грудь. Губы её были так близко от моей кожи, что казалось, будто слова я не слышу, а осязаю, — но даже если мы разденемся догола и осмотрим друг друга со всей тщательностью и дотошностью, на которую только способны, всё равно не разгадаем тайны, почему в одном человеке так плоско, пусто и холодно, а в другом умещается целый космос? Почему с одним хочется укрыться в кастрюле, а от другого сбегаешь, едва он появляется в огромном зале? Почему к кому-то тянет, а от другого отталкивает? Люди, как кастрюли: одну тронешь — обожжёшься о крышку, другую откроешь — получишь струю пара в лицо, третья полна едкими миазмами, а вот в четвёртой, глядишь, и найдёшь что-то вкусненькое для себя…
— А в пятой двое влюблённых занимаются сексом?
— Встречаются и такие, но крайне редко, — она помолчала. — Мир не держится на упругих задницах, возбуждённых членах и твёрдых сосках…
(Вот, оказывается, от кого я это слышал!)
— Есть что-то другое, что-то ещё, и для понимания этого, с одной стороны, не требуется и тех 28 дней, что нам даны, но, с другой — для утоления внутренней жажды этих 28 дней ничтожно мало. Я однажды придумала для себя такой образ — кусок сливочного масла на тёплом пористом хлебе. Такими мне кажутся идеальные взаимоотношения двух людей. Казалось бы — разная текстура, материал, консистенция, отличается вкус, запах и цвет, но вот — кусок масла тает на хлебе, заполняет его поры, пропитывает его собой и неизменно пропитывается им сам, растворяется, хлеб мягчеет, запах и вкус сливаются воедино, им больше нет дела, что возврат к исходному невозможен. Нет больше ни хлеба, ни масла. Есть новый мир и новая материя. Разве это не чудесно?
Она убаюкивала меня голосом, мне нравился запах её волос, и я действительно плавился, словно масло, в её присутствии, и готов был, как ноздреватый горячий хлеб, принять её каждой пóрой. И не верилось, что настанет утро и поднимется привычный гвалт, придут люди, которым нет дела до родившейся в крошечной кастрюле теории слияния двух гигантских вселенных. И не хотелось думать, что скоро Таймер досчитает последние мгновения, отведённые нам для прилюдного уединения.
Мы были одни в сутолоке до самого конца, до того момента, когда дежурный произнёс моё имя и вывел меня из сектора, заставив закрыть ещё одну дверь и омертветь ещё одной частью души. Я однажды поклялся больше никогда не дружить и теперь зарёкся любить. Ещё долго потом я вздрагивал при словах «масло» и «хлеб» и, открывая кастрюли, ждал, что из какой-нибудь из них появится Ивис.
Мы были счастливы все эти дни — дотрагиваясь друг до друга кончиками пальцев или тайными поцелуями, произнося имена глазами или беззвучными губами пересылая через помывочный цех непонятную остальным белиберду: цитаты из кастрюльных разговоров или эротические фантазии на грядущую ночь. Одаривали друг друга мимолётными улыбками, а главное, мы до разлуки сохранили привычку оставаться наедине.
Мы утаскивали посуду в душ — какая разница, где её мыть? Но там не было никого, кроме нас двоих. Могли посреди рабочего дня вернуться в спальни и завалиться на соседние койки, держась за руки и говоря всё ту же одну-околесицу-на-двоих! Или не говоря ничего, а просто лежали, глядя в потолок. Ивис брала в руки мою кисть и нежно касалась пальцев, словно клавиш, напевая сочинённый тут же мотив. И подставляла мне вторую ладонь. Я тоже наигрывал на её пальцах мелодию. Другую. Не в такт, хрипло, но это была великолепная музыка. Клавиши — вот они, а струны натянуты прямо внутри нас. Или — лучше! Между нами! Поэтому разная музыка звучит для двоих одинаково.
Надо же, такая простая мысль: сбежать с работы и побыть вдвоём! Интересно, кому-нибудь ещё в мире она приходила в голову?
Мы отбирали у Таймера лакомые куски счастья. От встречи до эмоционального пика, когда грудь
