Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Высокая и стройная, с белой кожей в речных извивах тонких синеющих вен, с длинными, до лопаток, прямыми русыми волосами и яркими золотисто-зелёными глазами, Ивис являла образец великолепного фаянса. И в то же время казалось, что она никогда не сыщет себе места ни среди людей, ни среди посуды. Бывают такие — они не сбиваются в стаи и не примыкают к сервизам.
Родинки на её теле — как следы природы, желавшей подчеркнуть, что перед нами живая девушка, а не искусственно созданное совершенство: на животе, чуть ниже пупка, тёмная точка, в подколенной ямке аккуратная капелька, на плече — крошечная звёздочка и ещё одна — моя самая любимая — на мочке уха, тоже едва заметная, еле различимая, видная только тому, кто хочет рассмотреть и узнать о теле как можно больше.
Ивис, выходя из душа в рабочую зону, никогда не надевала формы. Только специальные тапочки, не скользящие на мокром полу, да и те оставляла рядом с глубоким поддоном для посуды.
Я впервые поймал себя на том, что всё время скашиваю глаза в её сторону. Делаю это осторожно, чтобы никто не догадался. Нет, не о том, что меня волнует её нагота, хотя, бесспорно, занимала она меня как-то по-новому, совсем не так, как в пятнадцать лет та девчонка из душевой, и совсем не так, как мои беспорядочно сменяющие друг друга девицы. Я не хотел, чтобы кто-нибудь вообще заподозрил мой интерес. В конце концов, может в этом мире остаться хоть что-то не для посторонних глаз?
И почему-то мне всё чаще хотелось подойти к ней, убрать со лба светлую чёлку, запретить прикасаться к губкам и чистящим средствам. Закутать в уютный плед, налить чашку чая и долго, не отрываясь, смотреть как она, задумавшись, сидит на краешке постели, сжимает в руках чашку с горячим питьём, дует на чай и отпивает аккуратный глоточек, морщится — нет, не остыл ещё — и снова дует. Помешивает напиток ложечкой и снова пробует — теперь уже с ложечки…
Как мне хотелось спрятать её наготу — от других. И — вот глупость — я мечтал, чтобы она случайно коснулась меня, а когда я передавал ей губку, то нарочито выставлял вперёд пальцы в нелепом движении, лишь бы дотронуться до её ладони. Чушь! Здесь можно обладать женщиной даже против её воли, открыто пялиться, а не ограничивать себя быстрыми взглядами. Я могу лечь к ней в постель, как только терпение изменит мне окончательно, провести по внутренней поверхности бедра и даже проникнуть пальцами внутрь, да и овладеть ею прямо здесь — у поддона с посудой, у раковин, у сушилок, где угодно — никому бы не было до этого дела. Разве что раздалось бы привычное гоготанье и возгласы:
— Давай, вдуй ей, парень. Я сам сделал это вчера ночью.
Вдуй — вполне себе привычное местное словечко. А обладание одной женщиной на двоих делает нас едва ли не родственниками, но я даже помыслить не смел, что Ивис можно «вдуть». Я не решался с ней заговорить, намекнуть на что-то подобное, а уж о том, чтобы перейти к действиям, речи и вовсе не шло.
Какое странное желание: подглядывать, когда не запрещено открыто смотреть, ждать случайного касания, когда не возбраняется даже плотный телесный контакт, молчать, когда можно сказать вслух любую похабщину. Бездействовать, хотя давно пора было начать осаду. Уединиться, хотя всё самое интимное принято держать на виду. Что это со мной?
Я много циклов живу именно так, привык мочиться, испражняться, мастурбировать и трахаться прилюдно. Более того — я научился у всех на виду смеяться и плакать. Вероятно, так же было и в её прошлом. Зачем же усложнять? Зачем менять обкатанные временем схемы, привычные устои?
Я решился заговорить с ней на следующее утро в раздевалке. Редкое явление — кроме нас там никого не оказалось, остальные ещё принимали душ.
— Может, наденешь фартук?
— Он натирает шею.
— Мне тоже. Можно я сегодня примерю твою форму? Мне бы подошёл твой фасон, не находишь? — спросил я, намекая на то, что намереваюсь пройти в рабочую зону, как она, голым. Она пожала плечами.
— Чем займёшься после работы? — глуповато поинтересовался я. Разумеется она скажет: приму душ, поужинаю и лягу спать. Мало у кого в Таймере отличаются планы на «после работы». С вариациями, конечно, но и вариации можно было пересчитать по пальцам.
— Думаю, я могла бы устроить тебе небольшую экскурсию.
— Куда?
— В одно уединённое местечко. Это совсем близко, — шепнула Ивис, — оно приглянулось мне ещё вчера, но одной там неуютно, и я не против навестить его с тобой.
От её предложений мне ужасно захотелось, чтобы на мне был хотя бы фартук, пусть и натирающий шею. Да что со мной такое? Подумаешь — эрекция. Обычное дело.
— Я согласен.
— Я вижу.
Я весь день не мог отвести глаз от Ивис. Меня мучило любопытство и ещё какое-то неведомое чувство. До сих пор со мной бывало только однажды, чтобы я за день настолько привязался к человеку. Так было с Шало.
И всё же: так — да не так…
Ивис словно совершала перестановку на каждом сантиметре моей души. Передвигала мебель, перевешивала полки, убирала лишние портреты со стен, заменив их единственным — своим. Нет, не единственным, вру. Множеством своих портретов — анфас и в профиль, и маслом, и акварелью, и тушью, и гуашью. От миниатюр до масштабных полотен. Откуда только место для всех находилось?
И сердце стучало, словно оно собственноручно вышвыривало из меня всякий хлам и бросало его прочь, освобождая место для нашей с Ивис зарождающейся истории, для наших 28 дней.
Я погрустнел. Нет у нас 28 дней. Осталось чуть больше десяти.
— Пойдём, — она позвала меня, когда остальные обитатели сектора заснули.
— Снова на работу?
— Здесь не слишком много мест для экскурсий, не находишь?
Мы вернулись в помывочную.
— Помоги мне.
Она остановилась возле огромной алюминиевой кастрюли. Чтобы передвигать её с места на место требовалось несколько человек. Хотел бы я ради красного словца сказать, что ручек у неё было 28, но не хочу прослыть отчаянным лгуном. И всё же это была — кастрюлища! Высоченная, выше человеческого роста. Это была громадина среди кастрюль. Думаю, я мог бы в ней спать. Не скажу, что вольготно раскинув конечности, но и не свернувшись в тугой клубок. Наверное в ней готовят первое блюдо для всего Таймера разом. Боюсь
