Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Я мало тогда понимал в их взаимных симпатиях, но точно не хотел, чтобы эти девицы делили со мной постель. Злоба на лице парня была искренняя и читалась ровно так, как была написана — он готов был стереть меня в порошок.
«Это не Шало», — успокоил я изумлённую иллюзию: ещё бы не удивляться, Шало никогда не смотрел на меня с ненавистью.
Когда мы поравнялись на краю бассейна, взрослый парень с силой толкнул меня. Я полетел в воду, пребольно ударившись боком о лестничный поручень (аж дыхание спёрло), а лодыжкой о ступени.
Я, прихрамывая, побрёл в душевую. Ко мне подскочил мальчишка-ровесник и, глядя восхищёнными глазами, пролепетал:
— Здорово ты его! Классно плаваешь! Давай дружить!
«И это не Шало», — подумал я, отвернулся от его восторженного взгляда и молча продолжил путь.
Я невероятно гордился синяком, расползшимся, как мне думалось, во всю спину. Конечно же это было не так. Каждое утро я свивался кренделем, насколько позволяла моя полнота, чтобы увидеть, не исчез ли боевой трофей и очень расстроился, когда понял, что до встречи с Шало отметина не дотянет. Ещё раньше сошёл отёк распухшей лодыжки.
Каждый раз, переходя из сектора в сектор, я носил с собой одну и ту же мысль: а вдруг Шало когда-то выполнял такую же работу? И выполнял лучше меня?
И я старался, учился, брался за самую трудные занятия, корпел над сложными заданиями, потел, а порой едва не терял сознание от перегрузок, но неизменно собирал похвалы и восхищённые или завистливые взгляды.
— Этот малый стоит десятерых, — услышал я как-то и был польщён.
«Мне будет, о чём тебе рассказать, Шало, — бормотал я, — и ты уж меня не подведи, привези побольше интересных историй о своих достижениях и победах».
— Пай, — раздалось однажды ближе к полуночи. Я глянул на часы, там как раз досыпались последние песчинки. Дежурный велел мне надеть рабочий комбинезон и вывел в Холл. Странно, из сектора в сектор меня так и водили голым, одетым провожали только однажды — в поезд перед каникулами. Сердце забилось чаще. Неужели мы идём к вагону? Значит я скоро увижу Шало?
Дежурный передал меня проводнику.
— Как записать? — вяло осведомился тот.
Я замешкался, отвлекшись на часы: неужели истекли 12 смен? Нет, прошло только 7. Почему же снова каникулы?
— Будешь Мелким, — сообщил дежурный, не пожелавший ждать, пока я отвлекусь от размышлений, — кроме тебя мелюзги в вагоне нет.
Я поднял на него глаза от циферблата. Растерянность и его дерзость замешали во мне неожиданный коктейль. С глухой яростью я прорычал:
— Меня зовут Пай. Только так. И только так ты запишешь моё имя в журнале.
Неожиданно он подчинился, а я, сменив тон, дружелюбно поделился:
— Меня там ждут.
Проводник воззрился на меня с удивлением.
— Ждут?
— Да. Друг!
— Боюсь разочаровать тебя, приятель, но в Таймере люди не встречаются дважды. Ни-ког-да!
Вероятно я изменился в лице.
— Неужели ты этого не знал? Чему вас только учат?
Я шагнул в вагон, и весь путь ёрзал, уверяя себя, что проводник пошутил, наговорил ерунды в отместку за мою несдержанность и резкость.
Я шёл по пустой платформе. Снова, как и в прошлый раз, на станции высадили только меня одного. Мне мерещилось, что вот-вот раздастся знакомый голос:
— Пай! Пай! Я построил дом на дереве, идём скорее.
Или что-то в этом духе.
Но голоса не было. Не было и зелени. Сегодня перрон замело, а рельсы едва видневшиеся под слоем снега, тускло поблескивали в фонарном свете.
Я спрыгнул с платформы. В тряпичные ботинки тут же набился снег и щиколотки неприятно холодило. Я пробрался сквозь сугробы к нашему камню — его тоже едва можно было различить. Он выглядел как ещё один снежный холм.
Я расчистил камень с того бока, где когда-то лежала рука Шало.
— Это ведь неправда? — спросил я у камня и у давно остывшего отпечатка дружеской ладони. — Ты ведь здесь, Шало? А если не здесь, значит, приедешь со дня на день? Привет!
Я хлопнул ладонью о невидимый след пятерни.
В домиках кое-где горел свет, но большинство обитателей деревни крепко спали. В помещениях Таймера не бывает осадков, а в искусственных дворах для нас создавали исключительно солнечную погоду. Я быстро продрог и мечтал очутиться в тёплом уютном Дедовом жилище. Там мягкая постель, набитые пухом подушки и стёганое одеяло. Печка жарко натоплена, а на ней — сковорода с жареной картошкой и кастрюля горохового супа.
Я миновал ряд домов и углубился в лес. Было темно и холодно. Отчего-то мне казалось, что в Дедовом доме вообще не было места для жителей Таймера, но раз уж здесь нет дежурных с журналами, я решил, что не стану ни перед кем отчитываться.
Дом был пуст. Пуст и холоден. Нет, он не казался мертвым. Скорее — теряющим силы путником, который ждёт глоткá воды и тёплого солнечного луча. Но что-то подсказывало: припасы его закончились лишь вчера и простывать он начал недавно. Всё было, только сейчас почему-то ничего не осталось.
Всё знакомо, всё на своих местах. Сюда точно не заявлялись чужаки. С предметов на меня бросались, словно рой жалящих насекомых, воспоминания. Вот перед зеркалом Шало примеряет Дедову одежду: нелепую бейсболку с логотипом Таймера (сам приклеивал такие в одном из секторов), шапку-ушанку (на одном ухе у неё нет завязки, зато на втором стянутые узлом болтаются сразу две), клетчатые штаны, в которые мы могли бы влезть вместе с пластиковой синей бочкой, и бесконечное множество рваных и залатанных рубашек…
А вот здесь мы ужинали и болтали, изо рта разглагольствующего Шало летели хлебные крошки…
Здесь, у печки, мы складывали дрова и обрывали бересту на растопку.
Вот гнутый гвоздь в стене, покрытый ржавчиной, словно рыжеватой вздыбленной шерстью, смотрит, как прежде, прищуренным карим глазом обломанной шляпки. На него Дед вешал штаны и куртку. Сейчас их нет.
В курятнике брали яйца, задавали корм пеструшкам, а теперь тут только горстки перьев и пятна засохшего помёта на полу и насесте.
И постели наши на прежних местах, рядом. Мы шептались по полночи о событиях минувшего дня и о планируемых проказах.
Я так и прожил все 28 дней, встречая поезда, но Шало не появился.
Я не подходил близко к чужим домам, редко покидал собственный, без Шало делать в деревне оказалось абсолютно нечего. Я обошёл все места, где мы были вместе, подковырнул снег на сожжённом участке поля — снег с изнанки был чёрен. Значит —
