Даниил Берг - Проект Каин. Адам

— Это ты про свою подружку из отдела? — поинтересовался Шишкарев. Послышался щелчок зажигалки, в воздухе поплыл запах дорого табака.

Наверное, Андрей кивнул, потому что его собеседник спросил:

— С такой короткой стрижкой? Как же у нее фамилия…

— Семенова.

— Точно, Семенова! — Шишкарев щелкнул пальцами. — Ну и как вы с ней?

— Да никак.

— То есть как — никак?

— Вот так «никак». Секс, ничего больше. Ну, стоит признать, хороший секс. Да по ней же видно, что она между ног не одного моего молодца пропустила, хоть и молодая.

Шишкарев засмеялся.

— Ну, ты даешь, Андрюха! Кобель! — он закашлялся, потом сказал: — Она-то ведь, наверное, серьезно относится… Бабы же они знаешь, такие.

— А мне какая разница? Я ей ничего не обещал.

— Обещал, не обещал… Им иногда и обещать ничего не надо, сами все придумают, а потом хрен докажешь обратное. Залетит, например, и поставит перед фактом.

— Плевать, — равнодушно отозвался Андрей. Аня сидела с бескровным лицом и таращилась на дверь кабинки, не видя ее. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы ничего этого не слышать, а еще лучше, если бы ее тогда стошнило прямо на рабочий стол, она бы не оказалась в мужском туалете и не слышала всего того, что говорил этот скот, которого она любила.

— М-да, у тебя нервы прям стальные какие-то, — протянул Павел. — Я бы так не смог.

— Да ладно, чего там. По ней же сразу видно, что это самые настоящие «горячие трусики». Она бы, наверное, и втроем не прочь, как вы в сауне.

Андрей засмеялся, предмет же его насмешек сидел в глубоком шоке буквально в паре метров от него. Сидел на унитазе, пустыми глазами глядя прямо перед собой. Две фразы раз за разом повторялись в ее сознании, жаля, как разъяренные осы.

Горячие трусики? Втроем? Горячие трусики? Втроем? Втроем?!

Они еще о чем-то говорили, докуривая свои дорогие сигареты. Возможно, о ней, возможно о футболе или погоде. Она ничего не слышала, укутанная в туман шока, как в колючее одеяло из верблюжьей шерсти. Хлопнула входная дверь, закрываемая за спинами мужчин, но Аня и этого не услышала. Она сидела так еще около часа, хотя ей казалось, что прошло всего-то несколько минут, несколько долгих минут, заполненных только яростными мыслями об этом выб…дке и его толстом приятеле. В конце концов, она вышла из кабинки, совершенно не заботясь о том, может ли ее кто-нибудь застать в этом неподобающем месте. Сполоснула лицо и вернулась на рабочее место только для того, чтобы забрать свою сумочку, после чего ушла, ни слова не сказав ошарашенным коллегам, смотревшим на ее бледное, мокрое лицо и пустые глаза с удивлением и затаенным, сладким удовольствием.

Она ожидала, что воспоминания об утреннем происшествии разозлят ее, но вместо этого почувствовала только горькую обиду и сильную усталость. Теплая вода обволакивала тело, расслабляла, но Аня чувствовала, что уснуть ей все равно не удастся. Возможно, поможет пара бокалов вина, вот только пить совершенно не хотелось. Если бы у нее была близкая подруга, возможно, было бы легче… Но в этом многомиллионном городе у нее никого не было, кроме самой себя. Даже родителям нельзя позвонить, отношения у них после того разговора были так себе. Да и говорить матери о том, что она опять попалась на ту же удочку, только теперь с другим мужиком… Нет, это было выше всяческих сил. Это был бы удар по гордости, удар по тому единственному, что у нее еще оставалось. Как же было все просто в детстве, когда она забиралась в ванну и смотрела на текущую воду, сжимая в маленькой ладошке потрепанного старого пупса.

Так она и лежала в ванной, грустная девочка с телом взрослой женщины и даже не замечала текущих по щекам слез.

Сергею Одинцову снился сон.

Он медленно брел по поселку, в котором жил с родителями в детстве. С тех пор, как они переехали, прошло больше двадцати лет, но все вокруг было таким же, как и раньше, хотя он и знал, что сейчас поселок был заброшен и полуразрушен. Но во сне все дома были целы, сверкали крашеные заборы, шелестели тополя вдоль дороги. Стоял яркий сентябрьский денек, светило солнце, и легкий ветерок гонял уже начавшую опадать листву.

Сергей шел по асфальту, с любопытством оглядываясь по сторонам. Вот скамейка, на которой любили собираться бабки с окрестных домов, собираться с самого утра, чтобы сидеть до вечера, лузгая семечки и перемывая косточки всем подряд. Вот небольшая полянка, на которой они пацанвой летом гоняли мяч, а зимой играли в хоккей. Дом, в котором жил его дядя, Михаил, блеснул из-за угла оцинкованной крышей. Этот дом сгорел еще до того, как они съехали, сгорел из-за того, что напившийся по поводу получки дядя Миша уснул с зажженной сигаретой в руке. Хоронили его в закрытом гробу и много долгих часов мальчишки провели, рассуждая о том, сгорело ли лицо и «писька» дяди Миши. Во сне Сергей улыбнулся, вспоминая жаркие споры на эту тему, споры, доходившие чуть ли не до драк.

Неожиданно, подчиняясь причудливым законом сновидений, Сергей оказался у калитки своего дома. Он смотрел на старый сруб с щемящим и тревожным чувством. Поднялся ветер и солнечный свет поблек, стал не сентябрьским, а скорее зимним, неуютным. Сергей взглянул на небо, ожидая увидеть набежавшую на солнце тучку, но оно было чистым, только цвет его из пронзительно-голубого сменился на серый, свинцовый: казалось, что вот-вот посыплется снег. Солнце превратилось в тусклый глаз, застывший на неподвижном небосклоне в мрачной апатии. Порыв ветра пронесся по улице, поднимая пыль, больше похожую на мучную взвесь. Во сне Сергей чихнул и почувствовал кисловатый, но почему-то знакомый запах.

Он прикоснулся к подернутой патиной рукоятке калитки, поморщился, почувствовав сырую ржавость металла, с трудом повернул ручку. Скрипнув давно не смазанными петлями, калитка начала открываться, вдруг раздался треск, и она беспомощно повисла на одной петле. Сергей отступил на шаг и каким-то шестым чувством понял, что все вокруг стало не таким, как было.

Крыша дяди Миши больше не блестела, ее и крышей-то назвать можно было с трудом: сейчас дыр в ней было больше, чем листов железа. Раздался сухой неприятный звук и, обернувшись, Одинцов без удивления увидел, как скамейка развалилась на гнилые старые доски, из которых выглядывали кончики изъеденных ржой гвоздей. Заборы, окружавшие приусадебные участки, больше не выглядели такими уж новыми и ухоженными. Во многих из них сияли прорехи, отчего они стали походить на челюсти старика, который медленно, но неуклонно теряет последние зубы. На его глазах один из заборов заскрипел и упал в заросли травы, которой порос когда-то ухоженный огород. Над упавшей секцией поднялось облако невесомой пыли с резким горчичным запахом.

За его спиной раздался тяжелый густой не то вздох, не то стон и Сергей попытался обернуться, но его движения почему-то замедлились, как будто воздух вокруг превратился в воду, сковывающую движения. Он не успел развернуться и на четверть, как снова кто-то вздохнул, и послышались неторопливые шлепки босых ног по холодному бетону садовой дорожки. Сергей задрожал и попытался двигаться быстрее, но, повинуясь не писаным законам сна, его движения стали еще более неторопливыми. Он слышал, как шлепает ступнями тяжело дышащее существо, приближаясь к нему, но не мог ничего поделать. Солнце, зависшее в безвременном небе, изливало на Сергея холодный мертвенный свет, заставляя кожу покрываться мурашками. В воздухе стоял густой запах испортившейся горчицы, от которого свербело в носу, хотелось чихать и пердеть. Нечто за его спиной снова вздохнуло, на этот раз гораздо ближе, и Сергей беспомощно застонал во сне, скованный ужасом, превратившим его из тридцатидвухлетнего мужчины в семилетнего мальчика, увидевшего ночью у себя в шкафу сгорбленный силуэт чудовища.

На его плечо легла изящная рука с аккуратно подстриженными ногтями, и Сергей с мгновенным облегчением понял, что это человек, обычный человек. Более того, он тотчас узнал этот яркий лак.

— Вера? — прохрипел он и тотчас закашлялся от попавшей в горло пыли.

Она не ответила, но вместо этого рука скользнула по его груди ниже и ярко-накрашенные ногти стали ласкать сосок. По телу прошла сладкая судорога. Сергей понимал, что это все не реально, но его «приятель» в штанах явно не ощущал разницы между сном и явью. Рука бывшей жены опустилась ниже, погладила живот, еще ниже…

— Знаешь, дорогой, пришло и мое время.

Голос Веры был странный, пустой и пыльный, как чердак в старом доме.

— О чем ты говоришь? — он старался, чтобы голос не дрожал. Его охватила странная смесь вожделения и страха. Хотелось, чтобы она продолжала ласкать его, пусть это даже было все не реально, но так приятно!.. Но с этим чувством боролось и другое, более сильное: он боялся повернуться и посмотреть на свою бывшую жену. Вроде бы в этом не было никакой логики, но он точно знал: ему не хотелось оборачиваться. Пусть уж лучше она продолжает делать то, что делает, Боже, он больше не может сдерживаться…