Даниил Берг - Проект Каин. Адам

Она вздохнула, подошла к ванной, заткнула дно пробкой и открыла краны. Со звонким плеском ударяясь о бортик, вода стала заполнять ванну, над которой тотчас заклубился легкий пар. Ей всегда нравился этот успокаивающий звук падающей воды: он напоминал ей о квартире, где она прожила вместе с родителями с самого рождения… почти двадцать лет. Там у них и ванная комната была не в пример больше и сама ванна была старая, с потрескавшейся эмалью. Аня любила забираться в нее сразу же и наблюдать за тем, как льется из крана вода, ощущая приятное обволакивающее тепло наполняющейся ванны. Она могла так сидеть и полчаса и час, сжимая в руке позабытого пупса, сосредоточенно наблюдая за струей, отвлекаясь только на то, чтобы по мере надобности выдергивать пробку из сливного отверстия на дне. Иногда она так и сидела, пока отец — после двенадцати или тринадцати лет мать — не начинали стучать в дверь и, заходя, спрашивать, не утонула ли она. Мама всегда говорила это с легким неудовольствием, тогда как отец, казалось, подшучивал над ней. При этом он подмигивал и заговорщически улыбался…

Анна вздрогнула и мотнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Прошло больше трех лет, как она не видела ни отца, ни мать. Да, три с половиной года. Она уехала из города почти сразу после окончания школы, даже и не пытаясь поступить в местный университет, как того хотела мать, истово верующая в силу высшего образования. Хотя, надо признаться в этом хотя бы самой себе, она может и попыталась бы, если бы мамочка не повела себя как отъявленная стерва, узнав, что ее лапочка-дочка беременна от мужика старше на пятнадцать лет.

Здравствуй, мама, точнее, не пройдет и года, бабушка. Что? Нет, это не шутка, я и вправду беременна. А отец ребенка, узнав об этом, тотчас смылся в неизвестном направлении, предоставив все расхлебывать семнадцатилетней девочке, которую и лишил невинности на заднем сиденье своего старого «Вольво». Нет, бабушка, говорю же, это не шутка, все так и было. А ваша дочка просто доверчивая дура, которая влюбилась в сладкоголосого ублюдка, вдохновенно вравшего о том, что уйдет от жены и они с этой малолетней дурочкой — то бишь мной — будут жить долго и счастливо и умрут в один день.

«По-моему скромному мнению, стервой была вовсе не она, а ты, — произнес новый голос в ее сознании. Голос с интонациями матери. — Но, конечно же, ты этого не признаешь, твоя гордость этого не позволит. Или мне будет позволено сказать прямо — гордыня?»

Аня поморщилась и потрогала воду в ванне. Чуть-чуть добавила горячей воды, потом холодной, почти не чувствуя температуры, вся сосредоточившись на воспоминаниях, встающих перед ее внутренним взором.

Конечно, все было не так. Началось с того, что она зашла вечером в общую комнату и замерла в нерешительности на пороге, переводя взгляд с отца на мать.

Папа сидел, закинув ногу на ногу в кресле перед телевизором, и листал газету. Аня с любовью посмотрела на то, как он небрежно болтает в воздухе старым тапком, висящем на пальцах ноги. Его недавно появившаяся лысина поблескивала в свете ламп.

Мать устроилась на диване и что-то обсуждала по телефону с одной из своих многочисленных подруг. Трубка прижата к плечу, при этом она успевала что-то вязать на спицах, которые двигались с завораживающей быстротой. Аня замерла на пороге, не зная, что сказать. Точнее, не зная как это сделать. Наверное, она бы так и простояла в растерянности и нерешительности, а потом бы ушла в свою комнату, не произнеся ни слова, но отец словно почувствовал ее присутствие (а почему бы собственно и нет, думала она после), поднял глаза, посмотрел на дочь и спросил:

— Что случилось, Аня?

Тогда она просто ответила:

— Я беременна, пап.

Он медленно и аккуратно отложил газету и пристально посмотрел на нее. Долгим, изучающим взглядом, словно стараясь понять, не шутит ли она. Она помнила, как чувствовала себя очень неуютно под этим странным, не мигающим холодным взглядом. Ей хотелось разреветься и броситься отцу на шею, чтобы он утешил ее, но, собрав волю в кулак, она осталась на месте.

— Валентина, положи трубку, — сказал отец спокойным голосом. При этом он продолжал смотреть на дочь.

— Валентина!

— Чего? — мать оторвалась от вязания и непонимающе посмотрела на отца, потом перевела взгляд на Аню. — Что случилось?

Отец едва заметно кивнул, и Аня повторила, хотя теперь ей это далось гораздо тяжелей, чем в первый раз.

— Мам, я беременна.

Мать несколько долгих секунд таращилась на девушку, потом бросила в трубку что-то вроде «я перезвоню позже», положила ее на телефон и снова уставилась на свою дочь, словно не веря, что та все еще стоит перед ней. Аня тяжело сглотнула неожиданно появившийся в горле комок; воздух показался каким-то сухим и неприятным, словно в старой-старой кладовой. Валентина открыла рот, закрыла, снова открыла и, наконец, выдавила из себя:

— Что ты сказала?

Голос бы такой же безжизненный, как и воздух в комнате. Аня вздрогнула, но все-таки нашла в себе силы ответить:

— У меня скоро будет ребенок, мам. Я только сегодня об этом узнала и решила сразу же сказать вам.

Это было не совсем правдой — о своем интересном положении она узнала неделю назад, но только сейчас нашла в себе силы поговорить с родителями. Хотя теперь, глядя на наливающееся кровью лицо матери, она не была уверена, что вообще стоило им что-то говорить.

Валентина так же аккуратно, как отец газету, отложила вязание в сторону. Почему-то у девушки мелькнула мысль, что скоро ей придется вязать — как это называется? Пинетки? Манишки? Волна неуместного смеха нахлынула на Аню, и она едва сдержалась, чтобы не захихикать. Она понимала, что это первые признаки приближающейся истерики, но легче от этого не стало.

— Ты беременна, — сказала мать. Она почему-то посмотрела на свои руки и после долгой паузы повторила: — Ты беременна.

— Да, мама.

Та посмотрела на нее диким взглядом и почти простонала:

— Да, мама? Да, мама?

— Валентина, успокойся… — начал отец, но она перебила его.

— Успокойся?! Она приходит домой и говорит, что залетела, едва успев окончить школу, а ты говоришь — успокойся?!

Аня с ужасом смотрела, как на шее матери вздулись толстые веревки вен. Ее вытаращенные глаза перескакивали с отца на дочь, словно она не знала, в кого вцепиться первым. Такой свою мать она никогда не видела, и видеть не хотела.

Наконец взгляд сфокусировался на дочери.

— Кто это был? Один из твоих дружков-кобельков?

Аня поморщилась от этого выражения, но все-таки ответила:

— Нет мам, ты… вы оба его не знаете.

— И где же твой приятель сейчас?

— Он… в общем он… — она замолчала, не зная, как продолжить, но мать вполне справилась сама.

— Бросил тебя, да? — она засмеялась резким истеричным смехом. — Засадил пару раз и смылся? Ну и что он тебе обещал? Выйти замуж? Или просто давал денег, как проститутке за ее работу?

— Валентина! Что ты несешь?! — отец соскочил с кресла, позабытая газета мягко спланировала на пол. Его глаза испуганно поблескивали за стеклами очков.

Она резко повернулась к нему и зашипела:

— А ты вообще не смей лезть в наш разговор! Смотри, что ты воспитал!..

— Я воспитал? То есть ты тут совершенно не при чем? А хотя пусть и так. Я горжусь своей девочкой, и если ты не понимаешь «почему», то…

— Гордишься кем? Вот этой молоденькой шлюшкой?

— Не смей меня так называть, — прошептала Аня.

Мать повернулась к ней:

— Что?

— Я говорю, не смей называть меня так, — тихо повторила дочь.

Валентина несколько долгих секунд смотрела на нее, а потом расхохоталась своим новым омерзительным смехом.

— А как мне тебя называть? Проституткой? Вавилонской блудницей? Ты приходишь к нам в дом и говоришь, что понесла от какого-то неизвестного кобеля как… как кошка, которая притаскивает своих котят на порог. И чего ты ждешь? Надеешься, что я всплесну руками и восхвалю Господа за это счастье! Да я бы тебя…

— Ты бы меня что? — устало спросила Аня. — Задушила бы своими руками, как эту самую кошку? Или просто утопила бы в унитазе?

Ее голос с каждой фразой все повышался и повышался. Она шагнула к матери, та невольно сделала шаг назад и плюхнулась на диван, не отводя взгляда от дочери.

— Так давай, сделай это! Вот она я, стою перед тобой и никуда не собираюсь! Возьми свои спицы и выколи мне глаза, если тебе от этого станет легче! На, возьми!

Валентина посмотрела на протянутые дочерью спицы с болтающимся на них недовязанным шарфом. Перевела взгляд на Анну, ее лицо исказилось, и неожиданно она разрыдалась. Дочь с ужасом смотрела на мать и не знала, что делать, как прекратить этот поток слез. Она растерянно посмотрела на свои руки, до сих пор сжимавшие спицы, пальцы разжались, и они с глухим звоном упали на пол.