Вадим Панов - Нянька Сатана

Пушки, пулемёты и ракеты наглядно демонстрировали, что машина способна не только защищаться, но и нападать, однако сегодня она прибыла с миром.

На пять секунд зависла в сорока метрах, а затем медленно опустилась на площадку, завывая двигателями так, что слышно было даже в Тулене. Но Борис Бухнер не поморщился, и свита последовала примеру вожака — мужественно не позволила физиономиям скривиться от шума.

Когда же конвертоплан укрепился, Дюк, проявляя неслыханное уважение — так он встречал только зигенских и русских послов, — вышел вперёд в сопровождении одного-единственного телохранителя.

Жест оценили.

Пилоты заглушили двигатели, открылся пассажирский люк, соскользнул лёгкий трап, и на площадку неспешно спустилась женщина, над которой сразу же раскрыли огромный чёрный зонт.

На ней не было защитного комбинезона, плаща или накидки. Нет. Элегантный чёрный костюм: прямая юбка до колен, строгий жакет, белая блузка, чулки и туфли. Настоящие туфли на шпильках. Лакированные.

Очки в тонкой оправе. Безупречный макияж. Идеальная причёска и совсем немного драгоценностей белого золота: часики, кулон, серьги и два кольца с чёрными камнями.

Чёрный лак на длинных, ухоженных ногтях.

Духи.

Она была леди и потратила ровно столько, сколько дозволяет этикет — не более капельки, однако запах её духов уловили все встречающие. А может, не уловили, а вообразили, потому что никто не мог представить, чтобы такая Женщина не пользовалась духами.

Она выглядела принцессой из сказки и одним своим появлением превратила в истуканов всех, даже Дюка.

Она знала, что так будет.

На секунду остановилась у трапа, позволяя себя разглядеть и восхититься, затем медленно подошла к оторопевшему Бухнеру и негромко произнесла:

— Меня зовут Лаура Най. Вы просили о встрече.

«Я не умею производить радиотаблы, поэтому я вынужден их добывать.

Я должен их добывать, потому что радиотаблы — моя жизнь. Точнее, они — тоже моя жизнь. Мне нужен воздух, нужна пища, мне даже нужен сон, хотя я не понимаю, почему Цезарь не избавил меня от этой привычки… Наверное, хотел, чтобы я как можно больше походил на человека. Внешне. При этом приложил огромные усилия, чтобы я перестал быть человеком внутри.

Он говорил, что ставит эксперимент.

Я считаю, что он мечтал обрести статус Бога.

Сначала Цезарь хотел сделать из меня послушную машину, готовую не задумываясь выполнить любой приказ. Потом вознамерился сделать из меня неуправляемого зверя. Потом просто хотел делать мне больно — мстил за предыдущие неудачи. Потом, когда понял, что ни черта не получается и выглядит он смешно, Цезарь пожелал свести меня с ума.

Он не стеснялся в средствах. Ему было интересно.

Я страдал, он фиксировал мои страдания. Хотел узнать, как долго я буду сопротивляться. Был уверен в своей победе. Сначала. И потому наше противостояние постепенно приобрело черты игры „У кого не хватит терпения“. Жаль, я тогда не знал, что мы играем, и мучился всерьёз. Знал бы — мучился шутя, играючи…

Но всё равно бы мучился.

Я не герой, нет. Так получилось, что, когда Цезарь меня пленил, мне было плохо, и вся моя ненависть обернулась против Цезаря. Ему просто не повезло. И у него не получилось.

А у Бога осечек не бывает.

Цезарь рвал меня, я стискивал зубы так, что они стёрлись. Не шучу, нынешние мои зубы — сплошь импланты. И всякий раз, когда я что-нибудь жую, я вспоминаю те „весёлые“ деньки в лаборатории.

Вспоминаю нашу игру…

И свою победу.

Потому что в конце концов терпение закончилось у Цезаря. Кажется, к этому моменту он заставил меня умереть то ли четырнадцать, то ли двадцать шесть раз… Не помню. После седьмого случая я сбился со счёта… В общем, Цезарь сдался. Он сказал: „Убирайся!“ — и наверняка плюнул бы, если бы мог.

Он сдался.

Поэтому я не считаю Цезаря Богом: он не смог меня изменить. Старался, но не смог и признал свою неудачу.

А у Бога осечек не бывает.

И Богу не надо стараться — Бог меняет меня уже тем, что Он есть. Когда я стою в церкви — я меняюсь… Или пытаюсь меняться. Хочу. По собственной воле. Без мучений и страданий. Иногда — поскольку понимаю, что должен, иногда — потому что мне стыдно. Но, стоя перед Ним, я всегда хочу измениться, хочу стать лучше. Так действует на меня Его незримое присутствие.

Я хочу стать лучше.

Но не всегда получается.

Надо было научить меня превращать пыль в радиотаблы…»

— Ты помнишь старый мир?

— Нет, — саркастически отозвался Майор.

— Правда?

Яша повернулся, секунд пять смотрел на изумлённого друга, понял, что тот искренен, и вздохнул:

— Боже, каким кретином ты иногда бываешь…

— А что не так? — не понял Сатана.

— Я помню старый мир. Помню! Я ведь даже старше тебя, не забыл?

— Потому я и удивился, — попытался оправдаться Фредди.

Майор закатил глаза.

Они сидели в кабине «Урала»: Яша за рулём, Сатана рядом. Сидели, слушали дождь и поглядывали на экран радара. Молчали. Они умели сосредоточенно ждать столько, сколько необходимо для дела, но при желании могли и поболтать. Оставаясь настороже и почти не отвлекаясь.

— Зачем спросил?

— Чего тебе больше всего не хватает из старого мира?

— Всего.

— Я серьёзно, — нахмурился Фредди.

— Я тоже. — Майор пожал плечами. — Воды не хватает, нормальной смены времён года, гор, покрытых густыми лесами, а зимой — снегом, женщин в купальниках — всего, чтоб ты плутония нажрался от своих вопросов! Старого мира мне не хватает! Он мне нравился.

— Выбери что-нибудь одно, — смиренно попросил Сатана.

— И ты мне это вернёшь?

— Пожалуйста.

— Ладно… — Яша пожевал губами, хмыкнул, словно удивляясь самому себе, и, немного смущаясь, ответил: — Пива. Настоящего, только что сваренного, пенного пива из большой бочки, мать его. Иногда мне снится запотевшая кружка с огромной пенной шапкой… Я сдуваю её на выструганные доски стола, медленно, словно с усталости, пью пиво, наслаждаясь каждым глотком, и чувствую себя абсолютно счастливым. — Он помолчал. — А ты?

— Я скучаю по людям, — ровно ответил Сатана. — Раньше было больше настоящих людей.

— Настоящих — это каких?

— Добрых.

— Жизнь стала злее.

— Да, — согласился Фредди. — Но когда она была сахаром?

Несколько минут друзья молчали, глядя на экран радара, а затем Майор, в сотый или тысячный раз за время их знакомства, поинтересовался:

— Ты сам понимаешь, насколько ты сумасшедший?

— Да, — кротко ответил Сатана.

— Хорошо.

Зандр — это камни. Жара. А осенью — дождь, но его воду можно пить лишь после серьёзной очистки. Зандр — это ядовитые джунгли, которые ползут и сами по себе, и вместе с дождём. Зандр — это кровь.

Но в первую очередь Зандр — это камни.

Мало людей. Почти нет дорог. Здесь невозможно уследить за всеми передвижениями, особенно ночью, особенно в дождь, поэтому командиры двух небольших конвоев, старательно обогнувших фермы и мелкие поселения, чувствовали себя относительно спокойно.

Насколько это чувство вообще возможно в Зандре.

Командиры встречались не в первый раз, считались почти союзниками, и даже отсутствие радиосвязи — осенние дожди Зандра серьёзно ограничивали дальность передачи — их не смущало.

— Пасмурно сегодня, — произнес пароль Жеребец, увидев на радаре грузовики из Тулена.

И улыбнулся, услышав:

— Хороший хозяин собаку не выгонит.

— А жеребца?

— Жеребцу надо бегать… Привет.

— Привет.

Сегодня местом встречи стал заброшенный мотель, наполовину утонувший в каменной пыли Зандра. Точнее, не сами постройки, в которых можно было легко устроить засаду, а точка в полукилометре к западу. Именно там, на ровной, как стол, земле, съехались сбросившие скорость машины. Два вооружённых грузовика из Тулена, грузовик и приземистый колёсный броневик из ДылдаСити.

Машины прикрытия остановились позади, наведя друг на друга стволы крупнокалиберных пулемётов — пределы союзнических обязательств в Зандре всегда были несколько размыты, — а командирские подъехали одна к другой вплотную.

— На словах что-нибудь скажешь? — осведомился Жеребец по радио. Обычно они открывали окна и болтали «вживую», но дождь заставил их отказаться от этой привычки.

— Через три дня к Боксёру прибудет личный посланник падишаха. Он всё скажет.

— Понял.

Пока командиры разговаривали, их помощники сноровисто перенесли в чрево броневика тяжёлый контейнер, захлопнули люки и разбежались.

— Доброй ночи.

— И тебе.