Александр Шлёнский - Рыбалка в Пронькино (СИ)
— Ой да, она, моя из Тамбова, ой да, она, заебёт любого! — заключил укуренный в хлам Петрович и, спотыкаясь, поплёлся малым ходом на заплетающихся лапах по улице Щорса, сопровождаемый толпой деревенских. Земля гулко и страшно вздрагивала при каждом его шаге. Народ смеялся, пел, плакал и причитал, приплясывал и громко орал непотребное. Пока собирали по дворам контейнеры с радиоактивной заразой, обрушили почти все сараи и истоптали добрую часть огородов. За малым не задавили ледащего мужичонку Никиту Сафонова по прозвищу Смычок. По счастью двухметровый амбал Федька Дронов, по местному просто Дрон, отслуживший в своё время в морской пехоте и не утративший рефлексов, успел проявить неуместное благородство и спасти мелкую невзрачную жизнь односельчанина мощным и своевременным пендалем в жопу. Означенный пендаль прилетел за четверть секунды до того как Петрович поставил заднюю ногу на то место где только что стоял Смычок, бестолково моргая.
Спасённый отлетел в сторону метров на десять, шмякнулся многострадальной жопой об дощатый забор, и тихо стёк вниз, продолжая зачарованно смотреть на зависший в вышине громадный серебристый ящик, нестерпимо ярко сверкающий в солнечных лучах и медленно плывущий по воздуху к грузовой площадке на спине Петровича.
В отрешённо-восторженном состоянии находился не только Смычок, а все пронькинцы до единого, словно из хрустальных небесных чертогов нежданно сошла к людям позабытая благодать. Блаженство поселилось на их измождённых лицах, и засветились они мученической иконописной красотой, и в иссохших душах воссияло мрачное скорбное торжество избавления. Каждый ухваченный огромным клювом контейнер, водружаемый на грузовую площадку, встречали испепеляющими взорами, истовыми плевками и страшными матерно-заветными проклятиями до десятого колена.
9
Часов примерно через пять последний контейнер был поставлен на грузовую площадку, и нагруженный черепахообразный монстр по имени Петрович, сработавший не только за трактор но и за автопогрузчик, взял курс на Волынино озеро. Деревенские всей гурьбой потянулись его провожать. Благодарственным словам в адрес Петровича не было счёта. Отдельно благодарили Лёху, Ваську и Верку за концерт художественной самодеятельности. Смычок со слезами на глазах благодарил Дрона, безуспешно пытаясь всучить ему свою долю солёной рыбы (которую Толян с Лёхой и Васькой в нарушение всех традиций решили раздать самым ослабевшим односельчанам) и потирая рукой отбитую спасительным пендалем жопу. Толяна и Лёху измочили слезами и осушили руки рукопожатиями, благодаря за призыв Петровича из озера и избавление от радиоактивной беды.
— Петрович, ты поди ведь не всю жизнь трактористом работал, а? — поинтересовался Лёха, неотступно державшийся рядом с головой гиганта. — А раньше-то ты кем был?
— Раньше — это когда? Тебя моя прошлая жизнь интересует или позапрошлая?
— Ну, давай начни что ли с позапрошлой начни.
— Ну, в позапрошлой жизни был я крокодилом. Жил в озере, в Южной Америке. Жрал кого бог пошлёт. Оленей, в основном. Они ко мне два раза в день приходили из лесу в гости водички попить. Хитрые такие, бляди, знали уже про меня и всегда старались подпихнуть мне кого постарше. Пока я, значит, им занимаюсь, они быстренько попьют да и удерут к себе в лес. Бывало, и корову на дно утянешь… Говядинки поесть очень вполне неплохо. Хотя я и рыбой тоже не брезговал… Ну и рыбаков-индейцев тоже помаленьку хавал. Лодки у них гавно, долблёнки. Подплыл из-под низа, лодчонку мордой в борт ткнул, и готово дело — вот он обед, барахтается, руками машет. Хватай за ногу, тащи на дно, ешь… Человечинка — милое дело! Вкуснее говядины! А потом я здоровый вырос, жрать начал больше, и стали мной всерьёз интересоваться. И вот пришли как-то охотники, суки, с сетями. Живьём меня хотели взять, падлы. Стали меня ловить. Ну я, жить-то охота, изъебнулся как мог, из сети выбрался, и нет бы, дуралей, поскорей уплыть… Такое меня зло вдруг взяло! Я из воды как выскочил и одному гаду ногу влёт откусил, по самые яйца. А второго-то и просмотрел. А тот второй мне из ружья и засандалил в упор, прямо в глаз. Вот такая получилась позапрошлая жизнь…
— А прошлая как?
— А вот прошлая жизнь — совсем гамно. Даже вспоминать неохота. Был я тогда техником-дозиметристом. Про Чепецкий механический завод слышал когда-нибудь?
— Нет, я без понятия. — ответил Лёха. — Это где такой?
— Это в Глазове. Короче, коммунистическая партия направила. Что такое КПСС знаешь? Если чего тебе прикажет, хер от неё отъебёшься! Пятидесятые года, тогда атомная промышленность только поднималась. Людей не жалели, защиты никакой. Всё блять на давай-давай… По инструкции я должен замеры производить не более четырёх часов в день, а по жизни получалось часов по десять а то и все двенадцать. Средства индивидуальной защиты, положено прорезиненный костюм, изолирующий противогаз, сапоги, перчатки, тоже резиновые. А где они, бля? Дали халат синий хлопчатобумажный и марлевую повязку на морду. И не стирают! Говорят, сам стирай… А где? Я чё его домой понесу жене стирать, когда от него счётчик Гейгера орёт, блять, аж зашкаливает? Короче, писал я и в завком, и главному инженеру, и директору служебные, что надо то, надо это… А в результате что? Приходит каждый раз Мишка Урядников, это наш инженер по технике безопасности, начинает орать матом. Чё ты блять, всё пишешь? Все так работают! Не желаешь — пиздуй в отдел кадров и увольняйся на хуй, только вначале положи директору партбилет на стол! Через месяц тебя обратно привезут на то же место, только уже под конвоем.
— И что, ни отказаться, ни сбежать? — грустно поинтересовался Лёха.
— Да куда там! Хотя чё это я… Ты ж в те времена даже у отца в яйцах ещё не болтался, откуда тебе знать… Такие были времена. Сбежишь с завода — из партии исключат. Исключённого на работу никто не возьмёт. Значит, посадят за тунеядство. Пригонят опять на тот же завод, и будешь работать уже не как вольняшка а как заключённый. Да и как бежать — семью кормить надо, а другой работы нет. А пожалуешься на условия труда — мастер участка орёт, зам главного инженера орёт, парторг только не орёт, он сразу на хуй посылает… А потом начал я слабнуть, кровоподтёки пошли по телу. Ну схожу в заводскую поликлинику, а что они там могут? Витамины разве что поколют, и всё. Никто же мне лучевую не поставит. Тогда и слово-то такое говорить опасались. Это как против советской власти сказать… Так, шептались между собой ребята, и то с опаской. Стукачей-то кругом полно. А потом желудок отказался пищу принимать, начались рвоты постоянные. Сделали рентген, а там рак, с кулак величиной. Ну, тут меня конечно от работы освободили, положили в раковую больницу. Оперировать, говорят, поздно уже. Так что лечили меня, как на смех, тем же от чего я заболел — опять радиацией! Я главврачу пожаловался когда он обход делал, а он мне и отвечает с усмешечкой: лечим подобное подобным. Ну, полежал я месяца полтора, исхудал до кости, пролежни по телу пошли… А потом чё от меня осталось кинули на каталку харей вниз и увезли в морг. Вот такая была прошлая жизнь.
— Дааа… — протянул с интересом слушавший рассказ Петровича Толян. — пожалуй что у крокодила жизнь получше будет чем у дозиметриста.
— Да не то слово! — подтвердил Петрович. — Крокодилом как раз самая жизнь! Ни тебе партсобраний, ни профсоюзных взносов, ни авралов, ни переработок, ни облигаций госзайма, которые тебе вместо зарплаты впаривают, ни Берии, ни Хрущёва, ни прочих пидарасов… Зарылся в ил, глаза наружу выставил, и жди когда к тебе мясо бесплатное своими ногами придёт. А в Глазове у нас, блять, детям на молоко иной раз денег не хватало! А мясо, кто его из рабочих видел? Всё мясо — по начальству! А нам чё — картофан, огурцы с огорода, морковка, лук, кислая капуста, пшёнка, суп гороховый — вот и весь наш харч… Ну, бывала ещё иногда ушица, если ершей с плотвой в пруду наловишь…
— А что же ты своего мастера да парторга да главного инженера на мясо не схарчил? — усмехнулся Лёха. — Ты же к человечине, сам сказал, привычный по своему прошлому крокодильству-то! Раз-два, по голове монтировкой, ободрал, сварил, мясо съел, а кости в сортир выкинул.
— Эк ты сказанул! — без тени шутки ответил Петрович. — Это мне только теперь озеро память возвратило за то что я трактористом согласился поработать. А когда я дозиметристом был, я про свою прошлую жизнь ничего не помнил. Не положено её помнить, такой порядок. А если бы я помнил тогда, я бы их даже варить-жарить не стал! Затащил бы их, блядей, по одному на дно пруда, дал бы им пару дней подпухнуть, чтобы мясо помягчело, и объел бы до костей. Эх, если бы я тогда крокодильскую науку помнил!..
— Ну а дальше-то как оно было, в перерыве между жизнями? Чего-нибудь помнишь? — с интересом спросил Толян.
— А чего там помнить-то? Как помер, так ты сразу попадаешь в безличку. Ты вроде как есть, но сам себя не помнишь, ни одной жизни, ничего не происходит, тела у тебя никакого нет, мыслей и чувств никаких тоже нет. Только вроде как часики тикают, и так они долго тикать могут пока про тебя где-то вспомнят и во что-нибудь живое запихнут. Вот как запихнут, так начинается новая жизнь, а какая — это ты не знаешь, тебе наперёд никто не говорит.
